НЕПРОШЕДШЕЕ

Люди против железобетона

Слависты были первыми, кто пробил брешь в «железном занавесе»

В Государственном литературном музее в Трубниковском переулке в Москве состоялся международный круглый стол «Литературная жизнь 1990-х. Идеи и люди», посвященный памяти Галины Андреевны Белой и Кэтрин Таймер-Непомнящей, а также самым первым встречам российских и американских критиков, исследователей, журналистов и писателей, в ходе которых рождались совместные проекты и формулировались новые идеи, оказавшие влияние на развитие академической дискуссии и литературный процесс в целом. Об этом говорили участники и организаторы первых российско-американских литературных встреч и конференций: профессор Университета Дрю (США) Кэрол Юланд, профессор филологического факультета МГУ Наталья Иванова, профессор Марк Липовецкий (США), вице-президент Европейской федерации журналистов Надежда Ажгихина и другие.

Диалог российских и американских исследователей, давший начало десяткам совместных программ и проектов в 1990-е, — значительная часть новейшей истории культуры. Он, несомненно, может и должен стать предметом серьезного разговора о путях развития литературы и общества. И, более того, возможно, дать ключ к пониманию скрытых пружин времени, а также к созданию «мостов в будущее», которых так недостает сегодня.

Публикуем тезисы отдельных выступлений.

Надежда Ажгихина

Идея нашей встречи принадлежит Кэрол Юланд. Год назад Кэрол и Нэнси Конди организовали секцию, посвященную памяти Кати Непомнящей, в рамках ежегодной конференции, она состоялась в Университете Техаса в Остене. Конечно, мы говорили о России, о Москве, где мы вместе провели три августовских дня в 1991-м, о первых встречах с русскими писателями, о первых конференциях, на которых познакомились исследователи и критики, и завязались многолетние дружбы и творческие союзы. Катя была важнейшим участником и двигателем многих встреч, как и Галина Андреевна Белая. Для них обеих развитие диалога, преодоление границ, создание общей платформы для последующих исследований и образования стало многолетним личным проектом. И этот проект продолжается.

Для меня важнейшими точками отсчета остаются те, которые определились в 1990-х. Я — ученица Галины Андреевны, подруга Кати, участница тех направлений в журналистике, которыми жил тогдашний «Огонек» и его отдел литературы, где публиковались ранее запрещенные тексты писателей-эмигрантов, где была создана специальная рубрика «Хранить вечно» — это были тексты репрессированных из архивов НКВД и КГБ, из папок с одноименным грифом. Мы верили, что литература, правда о литературе изменит мир к лучшему. Литература была тогда главной политической силой, — неслучайно вся страна читала «толстые журналы». Американские слависты в это время были нашими авторами, вообще — первыми, кто годами, наравне с советскими интеллигентами, подтачивал «железный занавес» и пробивал в нем первые бреши. Моя первая публикация об американских славистах, вскоре после падения Берлинской стены, так и называлась: «Люди против железобетона». Это действительно было личной задачей для многих — противостоять машине идеологии, конструкциям «холодной войны», устанавливать творческие и человеческие отношения. И самые первые проекты, которые рождались в 1990–1991 годах, были отмечены личным отношением всех участников, независимо от возраста и опыта. Среди них были Марина Ледковская, Лев Аннинский, Григорий Фрейдин, Дэвид Бетеа, Ясен Засурский, Марк Липовецкий, Вячеслав Курицын, Алексей Зверев, Андрей Зорин — очень многие. Мы открывали для себя многомерный мир, стремились вырваться из скорлупы идеологического гетто, и американцы открывали современную русскую культуру, новых людей. Зарождался новый язык будущего диалога.

Напомню о нескольких первых проектах — на мой взгляд, очень важных. Это конференция «Гласность в двух культурах», конференция о женском творчестве. Она готовилась долго, Елена Гощило специально приезжала в Москву познакомиться с будущими возможными участниками летом 1990-го, приходила к нам в «Огонек». В Нью-Йорке весной 1991-го впервые встретились писательницы, журналистки и феминистки из двух стран. В том же году начался и многолетний проект «Русская культура и субкультуры на рубеже 1980–1990-х», который объединил за несколько лет рекордное, мне кажется, число участников, множество научных институтов, университетов и изданий. В Москве первые конференции были в ИМЛИ и у нас в «Огоньке», потом — в Лондоне, в Калифорнии, в Питтсбурге... Были выпущены сборники и монографии, состоялись десятки обсуждений, изучение современной русской культуры вошло в повестку дня американской академии, а участие российских авторов и ученых в международных форумах стало нормой.

Коллективная энергия сдвинула плиты виртуальной Берлинской стены, существовавшей в умах, в академических программах, в стилистике журнальных публикаций, — и вскоре развеяла их прах, как нам казалось, навсегда. Давайте вспомним об этом времени, о важнейших сюжетах наших тогдашних обсуждений и о людях, которые посвятили свой талант, силы и время созданию общего пространства дискуссии и исследования.

Кэрол Юланд

Сегодня, когда во всех университетах США существуют программы гендерных исследований, трудно вспомнить, как все было в начале 1990-х. История развития этого сюжета заслуживает внимания. Одним из определяющих событий стала конференция в Нью-Йоркском университете в марте 1991 года под назвванием «Гласность в двух культурах: литература русско-советских и североамериканских женщин-писателей». Название звучит несколько странно, но оно — результат сильного влияния политкорректности.

Подготовительная работа заняла больше года — не хватало текстов на английском языке для участников, не владеющих русским. Елена Гощило раньше других занималась русскими женщинами-писателями и уже начала многих из них переводить. Правду сказать, ни одна из наших кафедр славянских языков и литератур не могла бы организовать событие такого масштаба, которое включило бы не только русских и американских авторов, прозаиков и поэтов, но и критиков, и литературоведов, журналистов и переводчиков. Американская группа была очень своеобразна. В нее входили американские литературоведы, которые уже включили в свой анализ антропологические и социологические методы, пользовались новыми мультидисциплинарными походами. Большинство из них придерживались левых и радикально феминистских взглядов. Они ожидали, что русские будут похожи на них. Наша группа славистов в этом не была уверена.

Слависты знали и историю женского движения в России, и реальность «двойной нагрузки» на женщин в советское время, когда от женщин одновременно требовалось и участие в трудовой деятельности, и выполнение традиционных семейных обязанностей. Мы, слависты, подозревали, что возникнет непонимание. Так и получилось.

В поэтической сессии участвовали, с одной стороны, Олеся Николаева, читавшая такие стихи, как «Семь начал» и другие, отмеченные религиозной направленностью, с другой — американка Мэрилин Хаккер, ведущий поэт и редактор очень престижного литературного журнала «The Kenyon Review», которая незадолго до этого получила премию за лучшую лесбийскую поэзию. Несмотря на все различия, Хаккер с большим уважением и интересом отнеслась к поэзии Николаевой и опубликовала мои переводы ее стихов в своем журнале.

Конкретными результатами конференции стали, во-первых, публикации. Многие из западных, и не только американских, славистов уже занимались женским творчеством, главным образом, Цветаевой и Ахматовой. А потом — после не только этой конференции, но и других, последовавших за ней — стало очевидно, что надо создавать единую историю творчества русских женщин-писателей и переводить как можно больше их произведений.

В 1994 году появилась книга под редакцией Дианы Грин, главного библиотекаря славянского отделения библиотеки Нью-Йоркского университета, «Женщины-писатели в русской литературе». Второй и, может быть, самый важный из проектов того же года — «Словарь русских женщин-писателей», в составлении которого участвовало много исследователей, в том числе Елена Скарлыгина и Елена Трофимова. Материалы для него добывались с большим трудом. Редакторами были три наших «пионера» — Марина Ледковская, Шарлотта Розентал и Мэри Зирин. Марина Ледковская принадлежала ко второй волне русской эмиграции в США, но она происходила из рода Набоковых. Вот еще один важный результат 1990-х: в то время старые споры между тремя волнами русских эмигрантов просто исчезли. Более того, мы все поняли, что нам обязательно надо создавать совместные проекты с коллегами в России, чтобы добиться лучших результатов. Целая сеть личных контактов, установленных тогда, сохраняется по сей день. Катя Непомнящая еще в 1981 году организовала маленькую конференцию под названием «Современная русская литература — одна литература или две?» Сегодня уже ясно: русская литература — едина.

Но это совсем другая тема. Я хотела бы закончить напоминанием о главных итогах встреч и совместных проектов, которые начались в 1990-х: это развитие новых походов к литературе, установление мировой сети контактов между исследователями, а также основы создания единой сферы изучения русской литературы.

Марк Липовецкий

О конференции в «Огоньке» я вспоминаю как о событии, которое изменило мою жизнь. Сам факт приглашения в «Огонек» для меня, жившего тогда — в 1993-м — в Екатеринбурге, был очень важен. Организаторы конференции не руководствовались табелью о рангах, а реагировали на публикации. По тем временам это была большая редкость. У меня тогда вышла статья о постмодернизме (без использования этого термина) в «Вопросах литературы», было несколько статей в «Литературном обозрении» и «Новом мире». Вот из-за них меня и пригласили. Я помню, как приехал в «Огонек», вошел в комнату, где проходила конференция. В это время выступал Владимир Падунов, которого я не знал, ничего о нем не слышал и который меня совершенно заворожил. Потом мы с ним, с Нэнси Конди и с Еленой Гощило подружились.

Вообще, конечно, на этой конференции было очень много новых лиц, по крайней мере для меня. Она была не первой в серии, но для меня — первой и поэтому особенно яркой. С российской стороны там участвовали Галина Белая (один из организаторов), Владимир Новиков, Наталья Иванова, Дмитрий Александрович Пригов, Андрей Зорин, Надежда Ажгихина (тоже один из организаторов — хозяйка «огоньковской» конференции) и более молодые друзья и коллеги: Александр Агеев, Евгений Шкловский и другие. Говорю «мы», потому что я приехал из Екатеринбурга вместе с Вячеславом Курицыным, и мы оба говорили о постмодернизме.

Самым значительным стало знакомство с американскими славистами. Нэнси Конди и Владимир Падунов организовали эту серию конференций. Елена Гощило была их постоянным участником. Были в «Огоньке» и такие звезды славистики, как, например, Катерина Кларк и Григорий Фрейдин. Однажды зашел Александр Жолковский — как сейчас помню, в джинсовом костюме, куртка которого напоминала гусарский ментик.

Вообще, атмосфера на конференции была совершенно небывалая. Конечно, была программа, но ее не блюли особенно строго, — кто-то заходил «на огонек», и вне программы возникали выступления, которые включались по ходу дела. Кроме того, доклады вызывали прения, длившиеся значительно дольше, чем сами доклады, что тоже не помогало соблюдению регламента. Зато создавало атмосферу непрерывного праздника.

Это была совершенно удивительная конференция.

Многие вещи я до сих пор помню очень живо. Например, доклад Гощило о порнографии. Вообще казалось, что порнография — не то, о чем можно делать доклад. Но ее выступление оказалось интереснейшим. У Падунова был захватывающий доклад о поэтике избытка, «перебора» во всем — впоследствии напечатанный в екатеринбургском университетском сборнике.

Помню, после того, как мы с Курицыным на одной секции выступили с докладом о постмодернизме, противопоставляя его цитатность и многослойность модернизму, к нам подошла Катерина Кларк и вежливо сказала: «Вообще-то для меня модернизм — это “Улисс”». И мы заткнулись, я, во всяком случае. Когда после этого разговора я писал о постмодернизме (а я о нем много писал), ее реплика торчала у меня в голове, как заноза.

Российские либеральные критики — а там были сугубо либеральные критики и публицисты — и американские слависты говорили на разных языках, пользуясь трудносовместимыми (и хуже того, не проясненными друг для друга) интеллектуальными дискурсами. Был, конечно, общий материал современной русской культуры, но и тут пересечений было не так уж много. Но был поиск этого языка. Были взаимный интерес и взаимная симпатия, которая (в моем случае, по крайней мере) быстро переросла в дружбу. Поэтому задним числом, вспоминая ту конференцию, я думаю, что на ней все-таки рождался новый язык разговора о современной культуре, о русской и не только о русской, а вообще о той современности, которая формировалась на руинах советского режима. Этот язык складывался как бриколаж, составленный из всего, что попадалось под руку: из московского концептуализма, критического импрессионизма, некрореализма, из марксизма западного и незападного. Эти куски тянулись друг к другу, и порой возникали сплавы — иногда случайные, иногда долговечные.

Для меня эта история имела продолжение. Следующей в серии встреч была конференция в Лондоне, в окрестностях Британского музея, в University College of London. В тот момент я уже подал заявление на грант по программе Фулбрайтa — тогда программа только-только открыла конкурс в России — и к началу конференции успел пройти собеседование. С этим я и приехал на конференцию в Лондон, где уже были хорошо знакомые мне люди. В заявке на стипендию надо было написать, куда я хочу поехать в США. Я знал только Питтсбургский университет, где работали Конди, Падунов и Гощило, и написал, что хочу в Питтсбург. В Лондоне я сказал Гощило, что сбираюсь приехать к ним на кафедру — а она тогда была заведующей. Она говорит: «Ничего не знаю, пришли документы на какого-то Лейдермана. А ты же Липовецкий». Я разоблачил свой псевдоним, признавшись, что по документам я Лейдерман. Она долго смеялась и потом многие годы называла меня Лжедмитрием. Вскоре я поехал в Питтсбург, где написал свою первую книгу о русском постмодернизме. Но это уже другая история.

Казалось, что новое культурное сознание проникает на академический уровень, что оно открывает новые перспективы и точки зрения на изучение культуры. Казалось, что все можно заново построить и заново придумать. И что мы нашли друзей и союзников, с которыми можно это сделать. И хотя многие иллюзии тех лет развеялись, я до сих пор так и считаю: да, мы нашли друзей и союзников и по сей день занимаемся строительством того общего и нового — как для российской, так и для американской стороны — языка, который позволяет понимать современную русскую культуру и современность в целом.

Наталья Иванова

Советский Союз заболевал антиамериканизмом по синусоиде: редкими волнообразными подъемами к норме, краткими плато и глубокими спусками к недоверию, а то и к ненависти.

Удивительно, но факт: в конце 60-х — начале 70-х годов прошлого века идеологическая «оттепель» кончилась, но железный занавес еще до конца не опустился, хотя издавал устрашающе лязгающие звуки. Иосифа Бродского, конечно, сослали в Архангельскую область, однако из ссылки он был вызволен довольно быстро. Синявского и Даниэля арестовали, судили, посадили — но в 1972-м освободили первого, а затем и второго. И Бродскому, и Синявскому в намерениях эмигрировать не препятствовали. Наоборот.

После завершения учебы на филологическом факультете МГУ имени М.В. Ломоносова меня взяли в аспирантуру и дали диссертационную тему, объединявшую мои знания по двум направлениям: английский язык (полученный на романо-германском отделении) и русская классика (соответственно, на русском). Тема звучала так: «Творчество Ф.М. Достоевского в интерпретации литературной критики США».

Все бы хорошо — но до американских источников, до книг американских литературоведов было не добраться.

В Ленинке, самой крупной и мощной библиотеке страны, если они и были представлены, то в спецхране, куда простым смертным путь заказан, а если и допустят (после особого письма с круглой печатью из деканата), то к каталогу все равно не допустят. А поди знай, что там было за ХХ век издано! Попробуй проберись к журналам и книгам!

На мое счастье, на филфаке неожиданно возник славист, профессор Чикагского университета Ирвин Вайл. И в один прекрасный день он был приглашен Василием Ивановичем Кулешовым (зав. кафедрой истории русской литературы XIX века) на пикник в Архангельское. А меня, аспирантку, пригласили в эту компанию для перевода (в случае необходимости) и поддержки общей литературоведческой беседы. Профессор Вайл был в джинсах, в пиджаке облегченного твида и украшен (днем!) яркой бабочкой. Но это еще не все. В руках у него была гитара. И на пикнике, сидя на стволе поваленного дерева, он запел американские песни в стиле кантри.

Результатом этого ланча на траве стала посылка, пришедшая на мое имя на кафедру через месяц: там была дюжина американских монографий, посвященных Достоевскому. И переводы романов (не всех, конечно) на английский. Это было чудо: и то, что книги дошли, и то, что они дошли до меня, до адресата. До сих пор в своей домашней библиотеке я с благодарностью храню экземпляр перевода на английский «Преступления и наказания» (с комментариями, примечаниями, источниками и статьями), изданный Джорджем Гибианом, — со следами (карандаш и даже вредный шарик!) моего внимательнейшего изучения; книгу Джорджа Стайнера «Толстой или Достоевский» 1959 года.

Они раздвинули мой литературоведческий мир, уничтожив границу между «своим» и «чужим». Везде были сноски, примечания, библиография, и я шла по сноскам все дальше и дальше. Пока не остановили — в спецхране — жестким вопросом: а зачем вам Набоков? Вы же занимаетесь Достоевским!

Диссертацию защитить не удалось: занавес-таки грохнул всей своей железной силой. Тема, которую мне легкомысленно дали, куда-то уплыла вслед за разгромным отзывом на мою статью о достижениях американского достоеведения, помещенную в одном из литературоведческих сборников (отзыв этот появился в журнале «Вопросы литературы»). И на пятнадцать (и более) лет я о славистике США не вспоминала. Но запомнила на долгие годы имена Дональда Фэнгера, Джорджа Гибиана, Роберта Белнапа и других достоевистов.

Прошли годы. Начался новый этап открытых отношений между нашими странами. Оказалось, что память о союзничестве, личная доброжелательность не потеряны.

В новые времена перестройки и гласности, начиная с 1987 года, инициатива с американской стороны начала проявляться и в умножившихся литературных переводах с русского (толстожурнальную периодику обозреватели и издатели не оставляли своим вниманием, и не только слависты, но и журналисты, корреспонденты радио и телевидения). Даже кинематографисты-документалисты отзывались на наши общественно-литературные новинки и новости, и я приняла участие в съемках полноформатного документального британского фильма «Irony Curtain» (в переводе — иронический занавес, игра слов: iron — железный, irony — иронический).

Плодами этих контактов стали составление и выпуск совместных сборников.

Один из таких сборников сейчас лежит передо мной: «Хроника революции. Западно-советское исследование перестройки» (Нью-Йорк, Пантеон-букс, 1990). Инициатором — составителем и редактором книги был Абрам Брумберг, муж Джозефины Уолл, исследовательницы творчества Юрия Трифонова. Одной из первых слависток она появилась у меня в чуланчике «Дружбы народов». То ли до, то ли после нее — Катя Непомнящая, Кэрол Юланд, они пришли к Аннинскому, а обнаружили там же, в «Дружбе народов», еще и меня. Год — примерно 1988-й, после встречи писателей-эмигрантов с писателями из метрополии в Луизиане, сделавшей нас знаменитыми.

Книга была придумана и выстроена весьма остроумно: в первой части американские ученые диагностировали наши реформы по экономике, реконструкцию политической системы, переходную экономику, переписывание истории, национализм, лирическую поэзию, а во второй — наш комментарий. В расширяющееся пространство общения входили и с той, и с другой стороны — так осуществлялась на новом этапе культурная и литературная дипломатия. И апофеозом ее стали конференции, симпозиумы, «круглые столы», дискуссии — по обе стороны океана.

США — это, кроме всего, и лучшие американские университеты. И они распахнули для нас ворота своих кампусов и двери своих корпусов.

Одна из знаковых конференций, проходивших в Нью-Йоркском университете, называлась «Гласность в двух культурах: советско-российское и североамериканское творчество писательниц-женщин» и проходила 21–23 марта 1991 года.

Приглашенными американской стороной участницами из России (самые последние месяцы доживал СССР, но представить столь быстрое его крушение было невозможно) были Татьяна Толстая, Зоя Богуславская, Нина Беляева, Надежда Ажгихина, Олеся Николаева, ваша покорная слуга, выступавшие с сообщениями, докладами, чтением. Прилетали Валерия Нарбикова, Светлана Василенко… Много было участников и с американской стороны — и надо же, среди имен в программке я обнаружила «своего» достоевиста Роберта Белкнапа! Лана Гогоберидзе показала «Несколько интервью по личным вопросам», а комментировали показ слависты-киноведы Нэнси Конди и Владимир Падунов. Катя Таймер-Непомнящая вела секцию «Каноны женской традиции». О «женском тексте и контексте» говорили Елена Гощило и Елена Трубилова, о «цензуре и молчании» — Марина Астман и Нина Беляева, о «Бахтине и женщинах» — Кэрол Эмерсон, о «категориях культуры» — Светлана Бойм. Кэрол Юланд читала свои переводы, Олеся — стихи, Татьяна Толстая — рассказы. Ощущение взаимного обучения в диалоге, обмена знаниями, текстами, интерпретациями… Первое — близкое — и академическое, и личное — знакомство. Узнавание друг друга: знаем и говорим об одних и тех же авторах и книгах, это объединяет. Эйфория: вот это началось — и теперь будет всегда. Курение на улице (!) в перерыве (в университете уже было нельзя — у нас еще можно). Перерыв на кофе — в любимой кофейне Иосифа Бродского, тут же, в Гринвиче, неподалеку от Нью-Йоркского университета. Но главное — свободный обмен мыслями. И книгами.

Итогом конференции стало взаимное доверие. А это и для литературной, и для научной, и просто для человеческой среды — самое ценное. Дружба навсегда: с Катей, Кэрол, Светланой… иных, увы, уж нет.

Дальнейшее движение и взаимообмен энергией повлияли на жизнь каждого, и количество вовлеченных в общую работу возрастало с каждым годом. От постоянной сосредоточенности на русской классике американские слависты успешно переходили к литературе нашего времени. Симпозиумы, посвященные русской истории и литературе, конференции, творческие встречи, поездки, стажировки, выступления в американских университетах. Пересечения интересов: Джозефина Уолл прицельно занималась прозой Юрия Трифонова, Эллен Чэнсез — Андреем Битовым, Кэрол Юланд — Александром Кушнером. Открытия, конечно, ждали нас и от славистов-эмигрантов — так, у меня в 1990 году вышла книга о Фазиле Искандере «Смех против страха», а Лев Лосев подарил мне свою книгу «О цензуре и ее благом влиянии. Эзопов язык в современной русской литературе» с надписью: «Нат. Ивановой от собрата-эзоповеда. Л. Лосев. 31.VII/90 г. Vermont». Отдельная конференция в университете Лас-Вегаса (инициатор, устроитель, организатор — социолог Дмитрий Шалин) была посвящена «Культуре-2» — с участием Владимира Паперного, Виталия Комара и Александра Меламида, Леонида Сокова, Григория Брускина, Дмитрия Александровича Пригова, Мариэтты Чудаковой, Льва Рубинштейна, Аллы Латыниной, Тимура Кибирова.

Надеюсь, что мы способствовали и «погружению» американских студентов в русский язык и культуру — ежегодная летняя школа в Вермонте (Норвичский университет, университет в Миддлберри) охотно приглашала на месяц «говорить по-русски», провести конференцию, общаться, выступать на вечерах и чтениях Булата Окуджаву, Ефима Эткинда, Александра Гениса, Фазиля Искандера, Анну Родионову, Вениамина Смехова; и я там побывала.

На междисциплинарные конференции AAASS, Американская ассоциация славистов, собиралась ежегодно, делясь по секциям, обозначающим область гуманитарных знаний: филология, социология, история, экономика — внутри советского русского и восточноевропейского направлений. Десятки докладов за несколько дней звучали во многих залах — обсуждения продолжались (нонстоп) в кулуарах, где слависты обменивались не только соображениями, но и рекомендациями по работе. Теперь AAASS преобразована в ASEEES — прибавились и евроазиатские исследования.

Да, это стало началом эпохи — эпохи понимания и сотрудничества. Сейчас время совсем другое. Пока не поздно, надо записать историю личных взаимодействий американской русистики с нашими филологами и писателями — от Василия Аксенова до Владимира Маканина. Надо составить библиографию: от 1990-х к нашим дням, настойчиво напоминая, что литературная дипломатия 1990-х дала свои плоды, и постараться не терять ее сегодня, несмотря ни на какие обстоятельства. Обстоятельства, и я тут вкратце об этом напомнила, в конце концов преодолеваются — миссия остается.