|
АРХИВ
Об авторе | Инна Львовна Лиснянская (1928–2014) — лауреат Госпремии (1998), премий Александра Солженицына (1999), «Поэт» (2009). Последнее в «Знамени» — 2017, № 6. Подготовка текста и публикация Елены Макаровой с разрешения архива отдела редких книг и рукописей библиотеки им. Хесбурга, Университет Нотр-Дам, США.
Инна Лиснянская
Ни градиной не была, ни жемчужиной
* * *
То руки пред тобою заломлю,
А то слезами ноги тебе вымою —
Никак вины своей не замолю,
Никак прощенья у тебя не вымолю.
О, не вгоняй в наитягчайший грех! —
Прости меня, и душу не выматывай.
Сам знаешь, люди ненавидят тех,
Пред кем навек остались виноватыми.
Июль 1982
Каспийская баллада
Георгию Владимову
Мне страшно зимнее подворье,
С которым говорят леса.
Я окна поплотней зашторю,
Зажмурю накрепко глаза, —
Ползком к возлюбленному морю,
Ползком, как по песку лоза,
Я двинусь, я не опозорю
Тебя, открытая краса!
Поможет замкнутому горю
Лишь горизонта полоса.
Мне и в тюремном коридоре
Забрезжит Шихова Коса.
Судьбу испытывать не надо,
Опасно быть мне на виду,
Ползком — мне гордость не ограда, —
Дойду и дух переведу,
Под сводом низенького сада
Инжир медовый я найду,
И с кукольного шелкопряда
Заговорю: «Мою беду
И мне запеленать бы надо», —
Да пряжа прячется во льду
Среди заснеженного ада
В моём завьюженном бреду.
Все краски радуги во взоре —
В глазах зажмуренных. Слеза,
Минуя степь и плоскогорье,
Течёт туда, где паруса,
Туда, — в эпоху красной кори,
В родительские голоса.
Слеза — соль памяти, и вскоре
Через каких-то полчаса
Я буду на морском просторе,
Переходящем в небеса,
И даже в Серафимском хоре,
Чья память — Божия роса.
Нет, память — это капля яда,
Не растворимая в меду.
Я — морем вскормленное чадо.
Приняв меня в свою среду,
Оно мне в кровь вливало смладу
Яд вольности. Я здесь. Я жду.
И не щади меня, пощада!
Я научусь хлебать бурду
Среди мучительства и смрада.
Ползущей веткой винограда
Не стану — так и пропаду.
В окне скрестились снег и ели.
Встаёт решётчатый рассвет,
За ним — друзья, я — на прицеле.
Нет слабости, и силы нет.
Январь 1983
Вместо письма с моря
2. Из зимней деревни
Пишу, в науке краеведчества
Не смысля ничего,
Что дерево — не знак отечества,
А самый дух его.
Как некогда, ты помнишь, в Репине,
О столб облокочусь,
В лоскут оставшегося времени
Как в тучку облачусь.
Так тяжелей, но целомудренней,
Глядеть сквозь влагу лет,
Как в поле две берёзы утренний
Свершают туалет,
В зерцало всматриваясь белое, —
Но что там за пятно?
А это лишь заиндевелое,
Забытое окно,
И кошка по нему бездомная
Скребёт, как по душе…
Ты спросишь: а при чём здесь томные
Красавицы Буше?
Возможно, путь ассоциации
Серебряно-лилов,
Возможно, долгий путь от станции,
Иль нрав берёз таков:
С надеждой, с леностью прилежною
Здесь, где мертво жильё, —
Лилово-серебристо снежное
Натягивать бельё.
А в Репине, то бишь в Куоккале,
Где жизнь во всех домах,
Ты вспомни: сосны дыры штопали —
И даже — в облаках.
Ты любишь мысль назвать по имени,
Но я-то — не хочу…
Лишь тварь, скребущую по инею
С собою прихвачу.
P.S. Как смею связывать трагедию деревни
С картиною эпохи рококо?
Здесь нету логики, но тайна есть. Деревья,
Когда б глаголили, ответили б легко.
1983–1984
* * *
У меня соперниц нет,
Потому что ревновать
Я умею только Жизнь к Смерти:
К бренной тверди — Горний Свет,
К усыпальнице — кровать,
Голос ангела — к моей флейте.
Лето, 1984
* * *
И мать свою ославила,
И дочь свою оставила,
А посему — тюрьму,
Строгорежимность лагеря
Иль ссылку в зону ягеля
Мне — всё одно, приму.
Мне б только мать-армяночку,
Мне б только дочь-смутьяночку
Утешить в эти дни.
Они-то всё простили мне,
И судят не они.
Я всё приму безропотно,
Но думаю, что хлопотно
Со мною будет вам, —
Предамся в ваши руки я,
Пройду все ваши круги я,
Но воли — не отдам.
30 августа 1984
* * *
Я не прозябала,
Хоть и не добрала огня,
Я жизнь прозевала,
А смерть прозевала меня.
К друзьям бы любимым —
В земной иль заоблачный дом,
Да стала незримым
Меж жизнью и смертью звеном.
1989
Лунная ночь
Какая огромная слива, —
Луна и страшна, и красива
Висит среди туч лиловатых
И напоминает спесиво,
Что я не из рода крылатых,
И даже не стану подобьем
Ни ангелам Божьим, ни птахам,
И даже летучим надгробьем
Не стану над собственным прахом.
И всё же луна в заблужденье —
Не верьте, я тоже крылата,
Не только дыханьем и пеньем,
А тем, чем я стала когда-то —
Раскаяньем и искупленьем.
* * *
Река стоит, а улица течёт,
И мнится мне, идёт переучёт
Имущества трагической эпохи.
Зачем меня на улицу влечёт?
Река стоит, а улица течёт,
И души, и умы — в переполохе.
В гостинице
Нету в номере ни свечки, ни иконки.
А на улице — Рождественская ночь.
Угораздило ж меня в чужой сторонке
Затемпературить, занемочь.
Но звезда Рождественская всё же
Заглянула и в моё окно,
И лучом погладила по коже…
И уже мне, право, всё равно,
Что мой дом за тыщу вёрст отсюда,
И что телефон вне этажа, —
Эта ночь и есть такое чудо, —
Плоть болит, блаженствует душа.
1990
* * *
Ни подняться, ни сесть,
Ни одеться, ни выйти из дома,
Этой муки не снесть,
Потому что она невесома.
Ни кирпич и ни жесть,
Ни поленница и ни солома,
А грядущего весть
Застревает у времени в глотке.
И вот это и есть —
Смута нынешней метеосводки.
Октябрь 1990
Письмо Элле Крыловой
А можно ли заблудиться,
Вращаясь вокруг оси
Собственного скелета?
У антипода про это,
У Бродского Оси спроси.
О многом, думаю, знал он
Задолго до того,
Как материнское лоно
На майскую простынь жизни
Вытолкнуло его.
Поэтому он и смотрит
На смену времён и мест
Зрачком божества Вертумно
Трагически и разумно:
Широт и долгот скрещенье
И есть его тяжкий грех.
Клювик сердечной мышцы
Он не берёт в расчёт,
И шанс — в пути заблудиться —
Не более чем у птицы
В течение тысячелетий
Выверившей полёт.
А я, увы, не владею
Знанием довременным,
И песня моя — домоседка —
Есть то, что грудная клетка,
Когда б говорить умела,
Птенцом назвала б грудным.
Бьётся — частит, трепещет —
Клювом буравит грудь.
Кричу о собственной боли,
И сжата душа поневоле
До градины слёзной соли,
А это — в забвенье путь.
Оплачь меня и забудь.
1991
* * *
Пожалуйста, не жалейте мне двух свечей,
А жалостно назовите меня ничьей.
Ни краденной, да и не замужнею, —
А даденной, да никому не нужною,
Ни чёртовой, но, увы, не боговой,
Ни чёрствою, — я прошу немногого:
Пожалуйста, не бросайте в огонь сухой,
А жалостно схороните в земле сырой, —
Ни градиной не была, ни жемчужиной.
Май 1991
Ревность
Мало что уму неимущему
Очевидность даёт,
Ревность к прошлому и грядущему
Обжигает мой рот.
И слова, словно угли красные,
Прожигают тетрадь,
Остаются в ней только гласные,
Чтобы в голос кричать.
Быть бы благовестящей веткою
В белокрылой руке,
Иль болтать со звездой — соседкою
На её языке.
Грёза, ревностью уязвлённая,
Не постигла закон,
Что она есть связь воспалённая
Сопредельных времён.
Август, 1991
* * *
Пусть веселятся друзья, торжествуют враги,
Враг для того и придуман, чтоб торжествовать.
Пряжа, где солнечных зайчиков тленны круги,
И треугольники, как на бумаге печать.
Нет, не пряла я судьбу. Только прялка стихов
Вечно жужжит, да и жалит больнее осы,
Жизнь заставляет кружить против стрелки часов,
Пряжу Фемиды по ходу бросать на весы.
Ах, эти Парка, Фемида и прочая знать!
Ах, эти стрелочки солнца на пире пурги!
Прялке моей не положено торжествовать,
Ибо люблю я, когда торжествуют враги.
1992, январь
Годовщина
Некуда мне торопиться,
Мама моя умерла.
Не перед кем виниться,
Мама моя умерла.
Некому мной гордиться,
Мама моя умерла.
4 февраля 1992 г.
* * *
Почто ты, музыка, почто
Своё бросаешь чадо
В котел, где не кипит ничто
Посередине ада?
Не я ль в пожизненном котле
Все претерпела муки,
Чтоб под землёй и на земле
Твои звучали звуки?
Триптих зимы
1. Экономно свечи мы задуем,
Хоть и тёмен этот крестный путь,
Как-нибудь, но мы перезимуем,
Переголодуем как-нибудь.
Видишь, как во тьме венец терновый
Высветил последнюю из всех?
Мы готовы, мы почти готовы
Искупить ордынско-русский грех.
2. Мятеж подымает нежить
И люд превращает в нелюдь.
Ну как тебя тут не нежить
И как тебя не лелеять?
Но как тебя я ни нежу
И как тебя ни лелею,
С каждой газетой свежей
Лицо твоё всё белее.
И в сердце не тает наледь,
Хоть всю развезло дорогу.
Ну как тут, скажи, не плакать
И как не молиться Богу?
3. Опасную заканчиваем зиму,
Но я своих пророчеств не верну.
…Поддайся, поле, хлебному режиму,
Поддайся, воля, Божьему зерну.
Ну что же голи выклянчить у голи?
Гори, гори, небесная игла!
Ты знаешь, что и волю я, и поле
Удобрила б собой, когда б могла.
27 февраля 1992
Триптих
1. По дури да и по прихоти
Слагаю я книжку «Триптихи».
Кому — эти вирши?
А май утоп в ливне зелени,
Вдоль Истры гуляет селезень,
И в поле сбежали мыши.
И, глядя на листьев пиршество,
Кому бы, скажите, нищенство
Пришло бы на ум?
Но так оно есть, к несчастью,
К безмыслию и к безвластию —
Под листьев весёлый шум.
А люд ожидает голода
И в загород едет из города
Разбрасывать семена,
А я одержима книжкою,
Где кошка играет с мышкою,
Как с вечностью времена.
2. Похмеляюсь и веселюсь,
Потому что плакать нельзя, —
Удила закусила Русь,
В беспредел тебя унося.
Никакой на неё узды —
Коль она рванула сама
До упавшей в бездну звезды,
Где ей чудятся закрома.
— Дай нам хлеба и требухи,
Молока дай и табака! —
Я похожа, крича стихи,
На безумного седока.
Как мечтательна наша Русь, —
Видит путь там, где нет пути.
Так что, видите, как веселюсь, —
Господи, охлади!
3. Кто это бьётся о жизни днище?
Слабый умом или духом нищий,
Лист ли рябиновый или писчий,
Я не скажу, как сказать не могу, —
Ласточка ль плачет иль ворон рыщет,
Море от нефти горит иль огнище
На торфяном приболотном лугу.
То ли об явное — лбом горячим
Бьётся мой сон, пылает и плачет.
Может быть, сон — есть душа, и, значит,
Не пожелаю его и врагу.
Больше я спать не лягу, иначе
Станет душа, как огонь, незрячей,
Чей поводырь сатана бродячий, —
Лучше бессонницу перемогу.
Январь 1992
* * *
Мне не было б цены, когда б, когда б
Не зарилась на звание поэта, —
О как бы замерцал мой бедный скарб
И как бы отражал сиянье света.
Цвело б стекло меж выбеленных рам
И пол сверкал бы, ублажённый воском.
И не было бы ежедневных драм
Между рукою пишущей и воском.
Зачем себе я выбрала беду,
Горчайшую из всех житейских бедствий,
Никак в своих стихах не нахожу
Между собой и миром соответствий.
2 марта 1992
* * *
Уже до смешного,
До хохота ясно,
Что зря я на свете живу,
И что напрягаю напрасно
Словесную я тетиву.
Давно заржавели все стрелы
И цели давно смещены.
Но собственной жизни пробелы
Не горестны мне, а смешны.
14 марта 1992
| 
