НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Не дом, но лес

Виктор Качалин. Письмо самарянке. Владивосток, niding publ UnLtd, 2017.

Книга стихов Виктора Качалина «Письмо самарянке» издана в 2017 году во Владивостоке Константином Дмитриенко, несколько лет назад основавшим независимый проект «niding publ UnLtd». Новые книги — в основном, малотиражные книги стихов — выходят там каждый месяц; серия начиналась с прекрасных книг поэтов родом из Владивостока — Алексея Денисова, Киры Фрегер, Вячеслава Крыжановского, Веры Воиновой; сейчас там выходят книги авторов со всей России. Эти книги, карманного формата и плотно сверстанные, редко оказываются в книжных магазинах и чаще всего достаются читателям от самого автора. В самом облике этих книг есть что-то свободное, дареное и дорожное: они похожи на набранное мелким шрифтом Евангелие — в мягкой обложке, в дорожном мешке — или на письмо, постепенно дополняемое событиями очередного дня.

Виктор Качалин — московский поэт и художник, начавший писать в юности, в середине восьмидесятых. В книге больше ста стихотворений, но ранних в ней нет: все написаны в 2010-е годы и требуют рассмотрения в общем контексте русской поэзии первых полутора десятилетий XXI века.

«Время действия» этих, безусловно лирических, стихотворений можно назвать «расширенной современностью». Это — поэзия метафизическая, но особого рода: значимые эпизоды и лейтмотивы личной истории, внутренней и внешней, соотнесены здесь с «большим временем» — высокой западной и восточной традицией, с мифологией и священной историей — через (заданную интонацией, часто в противовес глубокой печали или трагизму темы) почти что иронию и самоиронию, — специфический радостный парадокс.

       Трем стрижам не тесно в танце,
                пуст балкон,
                шершень выхватил на солнце
                свет икон

        из растаявших бетонов,
                из-под ног —
                здесь ему и сфера гимнов,
                и острог,

        яблонь сладкими рогами
                в молоко,
                а рябин сухое пламя
                далеко.

Качалину, выпускнику философского факультета МГУ, читающему на древних и новых языках, близки европейское Средневековье и ранний Ренессанс, китайская и японская поэзия и живопись. Близко и внятно, в каждой отдельной древности-старине, определенное «сообщение» — сюжет в целом и значение каждого элемента. Но еще ближе и внятнее тот общий для всего, ровный и ясный свет, в который в конце концов превращаются для внутреннего взгляда любые слои времени — и прошедшие десятки веков, и совсем недавно случившееся свое.

       Во сне затекла рука,
                Приснилось, что я распят,
                По цвету мои бока
                Напоминают закат,

       Вдали — на Крестовском, там —
                Достроенный стадион.
                Его открывает сам
                Стеклянноглазый Нерон.

       И начинается бег
                Самоубийц и светил.
                И нет никого вовек,
                Кто взял бы и победил.

Этот неуклонно скапливающийся по мере жизни наблюдателя-думателя и при этом каждый раз неожиданно напоминающий о себе свет, открывающийся как общая, суммарная «суть», так независимо устроен, что выносит за скобки «величие» или «непоправимость» чего бы то ни было, отменяет целиком серьезное отношение к себе и тем более к собственным словам. Благодаря ему отчетливо, повторимся, метафизическая лирика получается подчеркнуто чуждой как эзотерического пафоса «посвященности», так и профетической агрессии. Собственный опыт здесь осознан и воплощен не как нечто такое, что «сильнее» автора, а как, в первую очередь, счастье — то есть, опыт не просто свой, а свой-на-свободе, отчасти уже ничей.

Стихи эти внутренне правдивы, и это особенно ясно, когда замечаешь, что они не столько «открыты», как дом, сколько «даны», как лес: они очень весело, то есть мудро, оставлют ни с чем любого предпринимающего попытки их дешифровки.

С акмеистической точностью воспроизводя окружающий поэта предметный мир (во многих стихотворениях друзья Виктора в лицо узнают вот тот камень с моря, или эту тарелку с орнаментом и сколом на боку) или сплавляя личную мифологию с общей (важнейший мотив множества стихотворений — любовь, которая возвышает жизнь, делает ее чем-то окончательно универсальным), Качалин с безупречной интуицией выносит движущие стихотворение главные событийные узлы за границы читательского узкого поля зрения, и читатель из наблюдателя превращается в жителя обозначающегося вокруг него шара бытия.

      Небо вверху, небо — внизу,
               если постиг — это тюрьма.

       Море внутри, море — снаружи,
                если поплыть, утонешь в себе.

       Земля в глубину, земля в широту,
                земля в высоту — куб земляной.

       Дышать не моги, воздух — везде,
                А вот и огонь-братец — кругом.

Именно к этому совершенно разными путями шли многие современные поэты разных поколений, и язык поэзии Виктора Качалина, не настаивая на своей ультрасовременности и будучи родом очень во многом из восьмидесятых, из времен университетских хиппи с их бескорыстным и бесстрашным открытием сразу всех книг и дорог, — язык этой поэзии тем сильнее на каждом шагу удивляет новизной всех точек сборки, многоуровневым радостным риском, подвижностью всех элементов и устойчивостью общей структуры, которая, подобно и человеческому внутреннему миру, и самому по себе всему миру, шире любых границ восприятия.

Василий Бородин