ПЕРЕУЧЕТ

Юлия Подлубнова

Нечем любить

Рассказы в периодике второй половины 2017 года

Хотите славы — пишите роман, хотите писать вдолгую — игнорировать малые формы не получится. Разумеется, крупные премии дают только за большие тексты или за совокупность коротких, объединенных общим замыслом. Но что видим в последнее время, когда говорим о премиях и больших книгах? Проект «История России» в лицах и деталях, фикшн и даже более востребованный нонфикшн. Ленин, Брежнев, Катаев. Прошлое как эрзац настоящего. Литературные критики констатируют: современность ускользает от писателей. Никто не хочет писать о современности. Не исключено, что никто не хочет о ней читать. Критики и правы, и неправы одновременно. Романы о современной жизни вполне себе пишутся. Вспоминаются загадочный «Петровы в гриппе и вокруг него» Алексея Сальникова, желчный «Прыжок в длину» Ольги Славниковой, вызывающе эгоцентричный «В Советском Союзе не было аддерола» Ольги Брейнингер. Да, согласна, остается ощущение, что проблем на самом деле больше, чем изображения их и разговора о них. Тут и россий­ское кино может показать литераторам пример, как работать с материалом: «Нелюбовь» Звягинцева, «Аритмия» Хлебникова, «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов» Ханта и проч. К чему все это? К тому, что если не роман, то, может быть, рассказ как форма весьма мобильная самым тесным образом сопряжен с современностью? Может быть, именно малые формы находятся на том самом краю литературы, где жизнь порождает художественные образы? Необязательно реалистичные — за сугубым реализмом нынче чаще всего обращаются в социальные сети, — тем не менее убедительные и без которых ее, то есть современность, никак нельзя осмыслить.

Мониторинг журналов показал, что предположение вполне оправдывается: рассказов о современности в процентном соотношении к рассказам исторического плана в разы больше. Другое дело, что при общем высоком уровне письма мастрида здесь все равно мало. И если бы не обзор Анны Жучковой на портале «Лиterraтура» (№ 109), подозреваю, чуть ли не единственной читающей всю прозу в журнальной периодике, и не личная заинтересованная беседа с нею, искать тексты для Переучета пришлось бы очень долго. Впрочем, искать их самостоятельно все равно пришлось. Странным образом подборка оказалась в этот раз буквально феминистской.

Роман Сенчин. А папа? (Новый мир, № 10)

Россия — патриархальная страна, в которой живут женщины. Женщины не любят других женщин. Но бывает, что женщины любят детей. «А где мужчины?» — спросите вы. «А папа кто?» — спрашивает мальчик Гордей у своей мамы, которой из-за неустроенной личной и социальной жизни пришлось привезти сына к бабе Тане в деревню. «Папа?.. Папа — козел с бубенчиком». «Его в него превратили? Папу» — недоумевает мальчик. Папу (который исчез и оставил семью без копейки) совершенно не помнящий, но в сказки пока еще верящий. «Сам он себя превратил», — что еще оставалось сказать маме, которая тоже через некоторое время исчезнет?

Роман Сенчин написал текст о ребенке, увидевшем впервые крапиву. «Опасная, но странно притягательная трава-крапива, с которой хотелось воевать и воевать, пугающая чернотой в окошке баня, брошенные сарайки, в которых пахло едко и таинственно, груда поломанных и трухлявых досок, из которых торчали рыжие изогнутые гвозди, курицы за сеткой, требующие у Гордея травки». Роман Сенчин посмотрел на мир глазами четырехлетнего бутуза, оставленного папой и мамой, и этот мир оказался вполне сносным и даже сказочным. «Гордей оглянулся на большую, покрытую пыльной известкой печь и не стал плакать. Что толку… Маму слезами не вернешь, а эту старуху, которая, может, по-настоящему Баба-Яга и притворяется простой бабушкой, разозлишь».

В деревенской жизни есть свои плюсы: здесь отпускают надолго гулять и практически не контролируют. Новые друзья Гордея, девочка Алина и мальчики Саша и Никита, под страшным секретом показывают ему горку из красноватой земли на пустыре — место, где похоронили свинью. «И поросята без мамы остались. Один подох уже…»

Почему свинью похоронили? И почему это тайна? «А-а, узнают в районе, эти примчатся. Всех свиней прирежут. Скажут, грипп. И стайки сожгут…»

Вообще-то девочка Алина и мальчик Саша — тоже городские дети. А в деревне, кроме бабы Тани и захаживающего к ней хромоногого Гены, живут гуси, приходящие в одно и то же время на то место, где их кормил хлебом дед Вова. Кормил, пока не помер. Но гуси все равно приходят.

А еще в деревне живет козел, белый, большой, рогатый. Козел говорит «Мме-е-е!», но этого достаточно, чтобы Гордей узнал в нем заколдованного папу. «— Папа, — тихо сказал Гордей, вроде и не козлу, а так, будто в сторону, но тот отозвался жалобно и протяжно».

Деревенская жизнь в изображении Сенчина все так же страшна, как и прежде, — читали же мы «Елтышевых». Но Сенчин повзрослел, Сенчин поменялся и, главное, поменял угол зрения: жизнь всегда страшна, но стоит ли ее бояться? Мальчик Гордей вот не боится, а ждет маму и кормит травой папу.

Финал рассказа окажется нетрагичным: никто не умрет. И помним, с чего начали: иногда женщины детей любят.

Но козла будет жалко.

Денис Липатов. Алжир (Волга, № 9–10)

Одинокие женщины живут ожиданиями и иллюзиями. Притом что приходится работать, тянуть лямку, выживать. Умирать каждый день. Чтобы утром снова вставать, идти на постылую работу, где — тот случай, когда детей не любят, — мрак, мрак, мрак. Особенно по сравнению с мечтой.

Иногда женщины проговариваются и… тут же становятся посмешищем. «Была посмешищем. Для всей школы. Ходила всегда в каких-то безразмерных пиджаках и юбках, впрочем, любая одежда была бы на ней безразмерной: длинная, тощая, высохшая, выкуривала по две пачки “Беломора” за день. Ни мужей, ни детей (ну кроме нас, значит, по двадцать — двадцать пять балбесов в каждом классе) никогда, конечно, не было и в помине».

Героиня рассказа Дениса Липатова — учительница алгебры. «Алгебра. Всю жизнь только она — иксы, игреки, интегралы, производные, функции, системы уравнений, с двумя, тремя, с одним неизвестным. Теоремы и леммы. Доказательства. Дискриминанты и депримы». Со стороны ее жизнь — дикая скука, та самая безнадега, которой пропитана российская жизнь. Когда ты совсем один и когда ты социально депривирован, то чем от нее защититься? Срываться на учениках? «Входила в класс уже взвинченная — почему доска грязная? — кто дежурный? — привести в порядок! — и начинается — ор, истерики, линейкой по столу — балбесы, неучи, дубины — марш к доске — вон из класса — чего, дура, накрасилась — чего, идиот, смотришь! И так пять лет! Вколачивала в нас алгебру, значит».

Есть такое выражение «бутерброд с г…». Это когда сначала срываются, а потом пытаются выдать что-то наподобие ласки, да только поздно, никому уже она не нужна. «— Кто из вас бывал на море? — и смотрит на нас влюбленно, влюбленно, сияет улыбкой, просто сверкает вся лучиками и морщинками, будто то самое, блядь, алжирское солнышко, которого на самом-то деле она, скорее всего, никогда и не видела». «Ага. Все знали. Наизусть уже: вечное лето, пустыня, пальмы, раскаленный добела город — кофейни и школы прямо на улице, под огромными тентами или шатрами — революция, обретение независимости, нищета, чунга-чанга, колониальный французский, по сорок-пятьдесят чумазых ребятишек в классе, глазенки распахнуты, стремятся учиться, хоть весь день в школе просидели бы — не то что вы — и конечно — море, море, море».

Учительница алгебры, действительно, прекрасно знала французский. Грезила Алжиром и пыталась убедить учеников, что продолжительное время жила в африканской стране. Никто, впрочем, не верил. Что же удивляться, что учительница однажды сошла с ума и исчезла из школы?

Рассказ, вероятно, и не про современную школу, а, учитывая возраст автора, про школу 1990-х, но российская школа, надо думать, с тех пор мало изменилась. Ну и дети — вовсе не ангелы. Может быть, только пить и курить стали меньше.

Что касается одинокой учительницы, то она превратилась в голодную и безумную старуху. «Кто-то предложил купить ей хотя бы хлеба, но деньги, какие были, все уже были истрачены». А Алжир, оказывается, в ее жизни был. «И, конечно, море, море, море».

Макс Фрай. Ирруан, доудадль, индера (Сноб, 27 октября)

Можно жить и не в России, бог знает в каких заграничных краях, в Литве, например, европейской и спокойной, но носить в себе ад. Рассказ Макса Фрая, то бишь Светланы Мартынчик и Игоря Степина, не самый сильный в нашей подборке, но показательный. Потому как семья — муж, дочь — далеко не всегда делают счастливыми, а то и наоборот. «…в шесть пятьдесят девять раздался теоретически приятный слуху всякой матери, а на практике ненавистный, как и все остальные утренние звуки, детский смех, означавший, что Дарюс разбудил Машку, и сейчас они придут жрать». «“Будьте вы прокляты”, — привычно думает Дана, складывая тарелки в посудомойку. “Будьте вы прокляты”, — повторяет она про себя, выглядывая в окно, чтобы помахать им на прощание. Дарюсу все равно, а Машка всегда оглядывается и радуется, увидев в окне маму, не стоит ее огорчать».

У Даны есть семья и есть работа, о которой вообще-то многие русские за границей только мечтают. Но… в офисе «я хочу выть и биться об стены, следовательно, существую, чего ж мне еще».

Так чего еще, когда есть все?

На пути героине попадается бездомная кошка: «— Извини, — сказала ей Дана, — ты очень хорошая кошка. Но мне нечем тебя любить». Нелюбовь, мы уже знаем, диагноз нашего времени.

Никого не любящей героине Макса Фрая то и дело приходят странные слова, бессмысленные сочетания звуков, и еще она видит сны, похоже, более реальные, чем сама реальность. «…“дорбурад”, “ататун”, “мулустай”, успокоительные, как лекарство, ласковые, как поцелуи бездны, в которую мы все падаем, падаем, падаем, и те, кто ведет себя хорошо, не кричит, не плачет, не бьется о стены, не бросается на людей, выполняет обязанности, подчиняется правилам, умирают заранее, не достигнув самого дна, не ощутив боль удара, потому что она была равномерно распределена на все время падения. Вполне щадяще распределена».

Ирина Богатырева. Замкадыш (Октябрь, № 9–10)

Если ты молода и привлекательна, не стоит обольщаться, это ничего не значит. Потому что жизнь есть борьба. Приехала в Москву? Ну да. «Я ухнула в это, как в темную, незнакомую воду. Я почти разучилась думать сама и почти не спала. Школа была платной, она отнимала все время и деньги; чтобы платить за нее, за съемный угол в Химках, за проезд на электричке и — хоть немного — за еду, я работала в трех местах, хваталась за всякую подработку. Иногда мне казалось, что я не человек, а робот из пластика, я расколюсь, стоит только надавить на меня еще чуть-чуть, но этого не произошло, и, возможно, как раз потому, что в моей жизни появились эти двое». Прежде чем Москва повернется к героине лицом, будет много выматывающей работы. Но все-таки однажды будет куплена однушка с видом на МКАД и исполнится ММП — малая мечта провинциала — перебраться в Москву. «С моего двадцать второго этажа открывался вид на лес, на кольцо МКАДа, этого змея, обвившего город, на высотки других районов, разраставшихся вокруг, — и все это тоже была Москва, не старая, не центральная, зато с тем же пульсом, с тем же ритмом, без которого я уже не могла представить свою жизнь».

Надо сказать, что существует и БМП — большая мечта провинциала: выйти замуж за москвича. Однако проблема в том, что обе мечты существуют отнюдь не только в голове нашей героини, окрещенной замкадышем. Ирина Богатырева написала старую историю о Золушке, благородной провинциалке, которая честно, своим трудом пробивает себе путь в жизни, и злой москвичке, которая обладает всем, о чем Золушка и мечтать не смеет, включая безмерно красивого и талантливого мужа-москвича, но при этом испытывает страшную зависть к Золушке.

«— Да, да, этого я и ожидала, — донесся Катин голос из комнаты. — Стандартная, стандартная панелина.

— А добраться сюда — это же ад какой-то! Мы битый час плутали, ты знаешь? Тут какая-то засада с нумерацией домов, — говорила Катя.

— А что это за деревья? Парк? Там должны быть маньяки».

Рассказ не лишен лиричности: здесь щедро цитируется Шекспир, поэтизируется Москва, много, но несентиментально, говорится про чувства. Где-то тут же идет богемная жизнь, на квартире московских героев — Кати и Сергея — встречаются «архитекторы, музыканты, киношники, поэты, путешественники, известные блогеры, актеры, топ-модели, даже — совсем неожиданно — хирурги».

Так появится ли принц для Золушки? А как же! Красивый и тонко чувствующий Москву Сергей полюбит не архитектора, не актрису, не топ-модель, а замкадыша.

«Я поспешила за ней.

— Кать, ну ты чего? Кать, не надо. Кать, останься, пожалуйста, давайте вместе…

— Ну зачем же. — Она застегивала сапоги, нагнувшись, говорить ей было неудобно. — Зачем же я буду… вам мешать, — добавила, выпрямившись. — Я что, ничего не понимаю? С Новым годом, — припечатала она, повернулась и хлопнула дверью».

Что дальше делать — никто не знает. И да, есть еще МММ — малая мечта москвича — переехать за границу. «Больше мы не виделись. Говорят, той же весной они уехали в Прагу. Говорят, они и там продолжают свой проект. Еще говорят, что там Катя стала изменять Сергею, но этому я уже не верю».

Кто-то ждал счастливого финала?