Об авторе | Елена Нестерина — автор более двадцати книг для подростков, романов «Женщина-трансформер» и «Разноцветные педали», пьес «Шоколад Южного полюса», «Красные дьяволята-remake», «Раненый герой» и других.

В «Знамени» опубликована повесть «Вечного счастья!» (№ 3 за 2017 год).

Елена Нестерина

Черный Чекист

рассказ

                                                                                                   …За тебя, угнетенное братство,
                                                                                                           За обманутый властью народ.
                                                                                                           Ненавидел я чванство и барство,
                                                                                                           Был со мной заодно пулемет.

                                                                                                   И тачанка, летящая пулей,
                                                                                                           Сабли блеск ошалелый подвысь.
                                                                                                           Почему ж от меня отвернулись
                                                                                                           Вы, кому я отдал свою жизнь?

                                                                                                                Нестор Махно. Проклинайте меня

В школе меня называли Чекист. Не сказать, чтобы всю жизнь. В романтическо-подростковый период.

Я тогда носила черную кожаную куртку. Воротник у нее был жесткий и все время поднят. Потому что если его отвернуть и положить на плечи, было видно, что вшитый в середину трикотаж сильно заштопан. Да, куртка была старая, и не кожаная даже — а сделанная из толстого, упругого, но стойкого кожзаменителя. Ее купила тетя Галя — и носила в середине шестидесятых годов. Произвели ее в Чехословакии, мой папа говорил, что такие куртки были у заправщиков тамошних самолетов на гражданских аэродромах. Не знаю, так это или нет, на какого такого маленького заправщика была она сшита, но куртку я носила чуть ли не с пятого класса. Мы отыскали ее с мамой в деревне, отреставрировали. Отличная курточка с заново вшитым темно-синим замком-«молнией» (черного мы не нашли). Непродуваемая и удобная.

До Чекиста я была Адвокатом и Прокурором, жуткое создание — учитель математики Геннадий Николаевич — не видя между этими профессиями разницы, называл меня так, когда я за кого-то пыталась заступиться. Геннадий был придурочный, у меня про него есть стих. Уж если совестливый образованный ребенок двенадцати лет посчитал учителя придурком, значит, наверное, неспроста. Но про Геннадия в другой раз.

Быть Чекистом мне понравилось. Информация о чекистах, которая поступила ко мне из кино и литературы, тоже. Как и они, я была за безопасность и справедливость. Идея преданного служения своей стране, верность избранным принципам, чистота собственной совести — все это казалось как для меня придуманным. Внешний мир жил, бурля страстями, желанием иметь вещи-вещи-вещи, наслаждаясь музыкой Modern Talking и борьбой за то, чтобы эта любовь была легализована. Музыка бымс-дымс-дымс, под которую надо тряско плясать на дискотеке под спецэффекты перемигивающихся огоньков, мне не нравилась, вещей, необходимых для жизни, у меня было много, а времени мало. Я ходила на спорт, в музыкальную школу и студию ТЮЗа, из уроков делала дома только русский (нравился), в промежутках читала и смотрела кино, а вечером, дождавшись сестру из школы с ее второй смены, раскладывала кукол — и мы с упоением в них играли.

Но людям из внешнего мира общаться со мной было тяжело — придя в новый класс, я на какой-то ляд понравилась местному хулигану Воробьеву. Друг другу мы совершенно не подходили, говорить нам было не о чем. Матом я ему ругаться в своем присутствии запрещала — а без родной стихии он терялся. Чем я ему приглянулась — загадка, до этого он был кавалером сразу трех наших одноклассниц, но с моим появлением их бросил. Может, эти девочки даже обиделись, что я не оценила того, что меня выбрал Воробьев. Мы с ними не общались. Да и Воробьева ближе, чем на расстояние вытянутой руки, я к себе не подпускала, выкидывала руку вперед ладонью и на эту дистанцию приблизиться не давала — так что он даже привык. Но и всем остальным мальчикам подходить ко мне тоже было нельзя, Воробьев за этим зорко следил, да они и сами не рвались. Так что с мальчиками я совершенно не общалась, от чего тоже не особо страдала — я была сама себе и девочка, и мальчик. Я не шла на компромиссы, не участвовала в любовных интригах, обсуждении статусных вещей и обмене ими. Может быть, потому, что не придавала им значения, все эти важные для детей объекты у меня были: кубик Рубика настоящий венгерский, «дипломат» итальянский (папа купил, когда летал в Казахстан, — он обычно все так покупал: другие летчики берут, и он вместе с ними), джинсы разные, два портсигара отечественных, кроссовки «Адидас» югославские (дожили до окончания института, а это ж лет сто почти!), футболки какие-то, пеналы, сапоги, сумки, куртки. Куртки числом несколько — но с той моей черной ни одна не могла сравниться!

Может быть, конечно, если бы у меня всех этих кубиков и джинсов не было, я точно так же мечтала бы о них, выстраивала вокруг них свою жизнь, считала главной ценностью и завидовала тем, кто этой ценностью обладает. Но вот так сложилось — все было. Вещи не падали даром с неба — они доставались за деньги, которые на земле и в небе зарабатывали мои родители.

Но это ж только вещи — помощники человека. А я искренне думала тогда, что важен сам человек — его поступки и устремления. Не вещь определяет статус, а характер и поступки. Важны путешествия, подвиги, торжество справедливости и добродетели. Нет интригам, нет преступлениям, нет — вранью и жадности.

Да, вот так вот я думала, потому что со мной, в моей голове, в моей душе, жили все герои — книг, фильмов, телепередач. Там жила «Как закалялась сталь». Как поселилась, так никуда и не девалась. Там же бродили мысли — мое потрясение от того, что на свете существует социальное неравенство, оказалось так велико, что я задумалась: почему так? А ведь скоро наступит взрослая жизнь — и там тоже нужно будет в первую очередь рубиться за вещи и блага? Вместо коммунизма будет все та же борьба за добрецо, привилегии и приспособленче­скую легкость бытия? А как же революция? Как же великие географические открытия — которые раньше совершали на благо королевств и империй, но с приближением коммунизма все определеннее и определеннее для истинного блага человечества! Для кого существует Земля: для счастливой жизни на ней или для обслуживания интересов корпораций? Кажется, классе в седьмом я познакомилась с этими явлениями: корпорации, синдикаты, эксплуатация человека человеком — и это знание добавило трагизма моим мыслям.

А тут еще и кооператоры появились. И ваучеры. И новые буржуи. С кем же боролись ваши дедки-бабки, дорогие взрослые, радующиеся Перестройке? Прогнали в семнадцатом году буржуев — и теперь радостно кланяетесь новым, растите их и обогащаете? За буржуями полезли господа — и вот уже знакомая девочка рассказала, как посетила бал в Дворянском собрании. Утверждала, что Рюриковна она, а по папе донская казачка. Любо, братцы, ой, любо…

Рюриковны покупали сетчатые колготки с люрексом, футболки и трусы — напротив Киевского вокзала в парке, где сейчас стоит ТЦ «Европейский», выстроились ряды коммерческих палаток. На обычные фабричные белые-розовые-голубые трусы и майки кооператоры переводили утюгом термонаклейки с Микки-Маусами и отклячившими попы тетеньками — продавали в два раза дороже, чем те же трусы без картинки стоили в магазине. И рюриковны покупали. Зачем??? — удивлялась я. Ведь и без них белье отвечает своему назначению, а кооперативные заляпухи — еще и подделка, подделка под западное, которое, по мнению покупавших эту продукцию, непременно лучше нашего. Хорошо, что у меня было много вещей — и я гордо носила все старое, решиться на такую позорную покупку не могла. Я не покупала иностранные жвачки — это было мое символическое мерило продажности. Я не хотела пускать иностранный бизнес в страну. Если бы все не покупали жвачечное счастье в ярких фантиках — он бы не прошел! Мы бы сами — мы бы смогли все сами, а с остальным миром мы просто экспортно-импортным способом менялись бы произведенным. Где гордость? Где желание быть независимыми? Но люди вокруг наслаждались возможностью иметь, иметь, иметь — и независимыми чувствовали себя уже от одного этого.

Наверное.

Мне хотелось посадить в тюрьму и заставить много лет шить там варежки тех, кто вовремя не завалил нашу страну колготками в сеточку, жвачками, кроссовками и японскими кассетами. Чиновников. Мы бы все получили удовольствие от постоянного обладания мелкобытовым богатством — и успокоились. Прогресс бы двинулся дальше, в космос стали бы отправлять и детей, как обещали в художественных фильмах прошлого, государство развивало бы медицину, отодвигая старость и полностью побеждая болезни. Человечество решило бы проблему голода, Все бы путешествовали, учились — общество всеобщего благоденствия манило, оно было возможно!

Но стало модно быть бандитами. Теми, с кем боролась «рожденная революцией».

И все…

Сталь перестала закаляться. Над сталью героев нужно было смеяться. Стальные станки вагонами продавались как металлолом за границу. Отличная сталь по цене отходов.

Пусть люди вокруг были счастливы и наслаждались долгожданной свободой. Мне такая свобода не нравилась. Моя сталь жила со мной.

Чекист быстро стал смешным. Но злым на язык, а потому все равно опасным. К куртке я добавила очки, так что Воробьеву наконец-то стала неинтересна. Да и он канул куда-то в ПТУ, закрутила гоп-пацанская жизнь.

Я окончила музыкальную школу, перестала ходить на спорт и театр. Немножко спасали нарезанные на кусочки по двадцать минут «Звездные войны» в телепередаче «Зебра». Но светлое будущее полностью погружалось во мрак. Я думала, что меня спасет Дарт Вейдер. Пусть он служил не великой идее, а пожамканной морде, которая иногда мелькала из-под капюшона, но он был силен, постоянен и мрачен. Я знала, что только на фоне самого адского мрака можно увидеть светлую точку, которая сможет начать все заново. Чистый-чистый мрачный мрак.

Дарт Вейдер спасал раз в неделю (передача выходила редко). Во все остальные дни его плащ реял перед моим мысленным взором. И когда он очередной раз плеснул на ветру, я увидела анархическое черное знамя.

Нестор Махно. Комическая передача по телевизору, карикатурные изображения в кино и книгах, а краем сознания, в обрывочных воспоминаниях, которые казались мне народными байками, потому что в учебнике истории такого не было написано, — воспоминания о слышанных в деревне рассказах про махновцев, удививший до глубины души папин рассказ о Гуляйпольской народной республике. Такое, оказывается, существовало! Уже сама собой потихоньку подтянулась информация о деньгах, которые эта республика выпускала и которые ходили на ее огромной территории и даже за пределами, о том, как в городах и селах жили при махновцах, как чей-то дед работал в газете, которую выпускала республика, о лошадях, которыми менялись с махновцами крестьяне, еде, воде, надежде…

Анархия. «За советы без коммунистов» (допекли). Власть безвластия, антикоррупция. Справедливая, повернувшаяся лицом к человеку, власть на местах. Самоуправление, саморазвитие, самосознание.

Я сшила себе черный галстук, похожий на пионерский — он давал почувствовать, что анархия со мной. Галстук зажимался серебряным кольцом — это кольцо сковал дед Цыган, старший папин друг, анархист еще тот. Серебро мы сняли с раскуроченного на аэродроме самолета, пропадай авиация, даешь Перестройку! У махновцев, кстати, было два самолета, они их берегли.

…Девяносто третий год. Книга воспоминаний Нестора Ивановича. Куплена с рук на Арбате. Холодная электричка, ночь. От книги оторваться невозможно.

А вот другая жизнь-то как раз возможна!

Карикатурный гармонист и алкаш оказался народным заступником. Все та же электричка, все та же ночь. И шокирующее понимание, что силой пиара можно превратить зеленое в серо-буро-малиновое, вора в героя, героя в бандита, идею в смех, стыд в позор…

Я все-таки права! Я права, была и есть — человечество может пойти по другому пути развития, не знаю где, не знаю как, но можно жить, работая не на владельца, а на общее дело, государство ли это или другая, образованная по анархической модели структура. Можно не воевать и не наращивать вооружения, можно насладиться обладанием вещами и сделать их просто добрыми помощниками — и машины, и магнитофоны, и бриллианты, не говоря уже о люрексе и джинсах.

Нестор Махно подал руку смысла. Рука смысла разгребла тускляк вокруг меня. И пусть я снова продолжала видеть впереди не свет, а черное знамя, меня больше не покидала уверенность, что так мы с Нестором Ивановичем подхватили, не дав ему упасть в грязь, знамя красное. Не знамя отвратительных жирных комсомольцев, которых я успела застать, а знамя надежды, верности и чести. Под этим знаменем закалялась сталь. А теперь оно будет черным. Но если меня поставят перед выбором, с кем я, скажу, что я за красных. Я Чекист, пусть это непочетно, пусть для кого-то чекисты — это негодяи, которые корысти ради мучили людей, или те, кто захватил государственную власть и наживается на этом. Я Чекист смысла, Чекист анархической идеи и светлой мечты о свободе, равенстве и братстве. Может быть, не давным-давно, а в будуще-будущем, в одной далекой-предалекой галактике мы высадимся на дружелюбной планете, а там уже или будет готовая налаженная жизнь с идеей безвластного народовластия, или мы создадим ее сами. На радость нам и живущим там. Мы возьмем в наш межгалактический корабль не всех. Кастинг анархистикам будет устроен суровый, но справедливый.

Я держу черное знамя, Нестор Иванович. Мы его в этой далекой-предалекой галактике установим на пике Анархо-коммунизма.

И ведь, в итоге, став взрослой, я пошла в частную лавочку работать на капиталистов. Я не участвую в протестном движении, ношу одежду известных брендов и даже коплю деньги на новые покупки, потому что моих внешних сил не хватает на то, чтобы показать, насколько я против мира потребления. Я должна выглядеть средне. Я не клоун и не панк. Я не бунтарка и не знаю, как это сделать своим имиджем (может, это давно бы принесло известность — и, как результат, много денег, потому что гонка на выживание при нынешнем мироустройстве заканчивается лишь со смертью). Я много где сдалась, слила и затаилась.

Но Нестор Махно со мной. Именно ему я благодарна за то, что я держусь, что могу верить в то, во что верила романтическим подростком.

В Гуляйполе мы гуляли свадьбу. На площади перед зданием, где при Махно располагался Ревком, я бросала в толпу учеников младших классов свой букет невесты. Когда крестили мою старшую дочку, на батюшке загорелась ряса, как когда-то при крещении младенца Нестора Михненко. И с фамилией я родилась — Нестерина.

Спасибо, Нестор Иванович, за мое счастливое детство! За мой светлый детский наивняк. Тем и живу.