Об авторе | Марина Викторовна Курсанова родилась в Каспийске (Дагестан). Окончила Львовский полиграфический институт. Книга стихов «Лодка насквозь» (Львов, 1995), романы «Список мёртвых мужчин» (АСТ, 2000), «Любовь пчёл трудовых» (АСТ, 2001), «Превращение-Перетворення» (2015). Исполнитель рок-баллад и романсов собственного сочинения. Предыдущие публикации в «Знамени» — № 7, 2005; № 9, 2009; № 6, 2011; № 9 (2012); № 3, 2015. Стихи переведены на шведский, украинский и польский. Живет во Львове.

Марина Курсанова

Я говорю на нескольких вперемешку…

* * *

Как темно в твоих глазах! — видишь, на море корабль,
для меча готово сердце, и на небе ни огня.
Так чего же ты хотела? — неужели только тела? —
вся душа его с тобою в небесах и без тебя.
Как темно в его дворцах — не поднять от рук лица.
Все-то цветики с тобою, хоть идёт войной зима...
Перевяжешь тряпкой крылья, все ему подаришь силы —
ты не можешь не разбиться, но ты выбрала сама.
От луны и от воды, от весны и от беды

набирай-ка по щепотке, по горстиночке бери.
Видишь, паруса тугие — пусть его поймут другие,

так всегда бывало, знаешь, — так люби ж его, люби.

Все травинки собери, перстенёчки раздари,

всех зверушек перегладишь — всё равно полно любви.
Над морскими пропастями спят два ангела не с вами,

он сказал «отдай-ка сердце!» — вот же, миленький, возьми.
Ты теперь не сможешь спать — только петь да вслух молчать,
над морскими пропастями вам застелена кровать.
А пока учи-ка время, только что ж такая темень,
и печаль на ясном теле, и на всех замках печать...
Ты поплачь, моя, поплачь — завтра будет день удач,
завтра облака примчатся, затуманится стекло...
Что-то горлышко свело — а и ночью всё светло! —
не печалься, дорогая: то, что было — не прошло.
Оттолкнись да знай судьбу на лету да на бегу...
За трилистником олени заблудились во лугу...
Эта лютая, святая, как дыхание, простая
чашу огненну отпустит, хоть и скажешь: не могу.

* * *

Напрасно объяснять. Прохладные соцветья
Тяжёлых влажных снов, настоянных во сне, —
единственная кладь, которую ни ветер,
ни водка и ни кровь — не разберут во мне.

Напрасно. Здесь, у нас, дрожащим свиткам речи,
бегущим наугад, как свиткам сорных трав,
любови не дано. Беспечный слух беспечен:
не различит сверчка в ракушке до утра.

Случайный слух ленив, беспечен, простодушен.
Да что там объяснять? — успеть бы занести
Божественный прилив, «томительный и скушный»
в бессонную тетрадь, в пустынные листы...

* * *

Придумаю себе корабль,
похожий на один из многих,
и поведу сквозь волны вод,
сквозь камни суш.

* * *

Он сказал:
— Меня убили, расстреляли, понимаешь? —
Я его не понимала,
я качалась в толще водной.
В зелени, в мерцанье, в спячке
я была уже свободной —
и меня на этом свете только волны обнимали.

Он сказал:
— Я видел стебли, лакированные спинки,
подносил к глазам бинокли — сердце больше не болело —
но по жилкам кровь играла,
в небе бабочка белела —
и произносилось Слово, словно рифмы половинка. —
Я рассматривала в море раковины и кораллы
и ждала движенья сетки вдоль хвоста — скорей бы, что ли! —
я была пустой и нежной в этой мягкой звёздной штольне —
запрокинув подбородок, я его не понимала.

Он лежал, раскинув руки — кровь по жилочкам бежала.
Я плыла под чёрной ночью, распевая серебристо.
И Луна, как звук, дрожала
в воздухе —
и тут же, близко
Некто с крыльями о чём-то бормотал темно и жалко.

И звезда,
и мыс,
и море —
словно Книга без обложки —

всё являло свет, и мудрость, и любовь, и состраданье —
и хотя не понимали
языка —
но в этой Тайне
Ангел,
Человек,
Русалка –
помещались осторожно.

* * *

на самой-самой глубине, где мы молчим, но понимаем,
где лампа, стул, луна в окне, и лай собак, и тучи в мае,
где никому не рассказать, не доказать, где бесполезны,
но так нужны кувшин, тетрадь, и хлеб, и смерть, и долг железный.

* * *

Столько лет прошло — по земному времени!
По небесному исчислению
столько
было дней и ночей,
блиска й темряви,
сколько дел и тел,
аллей тенистых,
перьев пеночек,
вечеров,
утр —
о, немного вовсе.

(Аллюзии
хлопают пальцами
по затылку,
по тихим и тайным
укрытьям:
тыл оборачивается трепетом
и тонет в тепле
и теле
статикой.)
Я знаю, он превратился в другого,
у нас с ним были не годы — минуты…
У меня революции, дом, город,
але я не можу його забути.
Я говорю на нескольких вперемешку —
думаю по-русски, чувствую по-украински,
у меня на уровне горла нежное место,
где бьётся и щёлкает что-то в ключицах.
Я выламываюсь из астропрогнозов,
составленных для себя самой — так детально,
что становится страшно, —
из военной прозы
выламываюсь —
и живу дальше.
У меня война половина жизни —
не тут, так там, — закрыть бы ладонью –
но когда гроза, и лето залито
солнцем —

я говорю по-польски
почему-то:

Нех жие сто лят

страна и страны —
без горя и смуты…
Але я не можу його забути.
Не можу забути.
Сланцы окна.
Покуда сканер
снимает
глянцы,
анимешный Наруто

вкручивает сальто
в новый багрянец —
октябрь как покута^*  —
листом отлетает —
звон и простуда.
одежда, посуда,
очередь к судьям,
письма и музыка,
чаты и сутки.
чётки и чутки.
Новое начало
нового перехода —
пара ли,
чуда ли…

Але я не можу його забути.
Не можу забути.

Львов

*  покута (укр.) — покаяние; искупление.