НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Art is difficult

ВалерийБочков. Коронация Зверя. — М.: Э, 2016.

«Президент убит, Москва в огне, режим пал, по Красной площади гарцует султан на белом коне. Что будет дальше, не знает никто, даже захватившие власть, ситуация меняется с каждым часом… В наступившем хаосе социолог Дмитрий Незлобин ищет своего сына, чтобы спасти от гибели. Но успеет ли, сможет ли?»

Аннотация не находит нужным завлекать читателя ценной чертой книги: голово­кружительный сюжет временами притормаживает, и «в наступившем хаосе социолог» дает профессиональный комментарий. Кабинетный ученый, исследующий методами макросоциологии «девиантное поведение больших групп, когда отход от нормы становится нормой общества», Дмитрий Незлобин, переместившийся двадцать лет назад в Нью-Йорк, нежданно-негаданно переходит к полевым исследованиям в родной Москве. «Русскость» поля окажется в центре его социологических переживаний, неотрывных от ностальгических/антиностальгических. Параллельно и плавно, несравненно спокойнее движется сюжет чужого прошлого, не русского, а немецкого — путь наверх и вниз Адольфа Гитлера, этакий эталонный метр карьеры современного диктатора. Сотни томов написаны об этой карьере, но ошеломлять она не перестает — не в последнюю очередь благодаря тому, что резонирует с приключениями новейшей политической истории. Так или иначе, это случай «Коронации Зверя».

Перед нами антиутопия в одежде с чужого плеча — детективного жанра. Подобная жанровая двуликость — не новость для современной литературы; особенность антиутопии Бочкова в том, что его прогноз политической погоды в России краткосрочный, действие романа протекает в наши дни. Метеорология, так и не научившись давать долгосрочные прогнозы, теперь умеет правильно предсказывать погоду на ближайшие неделю-другую. Литература рода fiction, судя по истории мировой литературы, успешнее предсказывает не погоду, а климат спустя век-другой. Насколько удачлив Валерий Бочков-прорицатель, выпадет узнать читателю неизвестно каких времен (и будет ли тогда читатель?). Остается судить, каков Валерий Бочков-писатель. То есть не судить, а читать и — книгу любить / не любить.

«Коронация Зверя», как и еще три романа Бочкова, выпущена в серии «Рискованные игры» издательства «Э» (чья девичья фамилия не столь элегантна, но зато на слуху у широкого читателя: «Эксмо»). Оказывается, такая малость, как рубрика, может горы двигать в книгоиздании. А именно: не помести «Э» «Коронацию» в вышеназванную серию, не увидела бы, скорее всего, света эта сорвиголова — иного образа книги Бочкова, а вслед за ней и ее автора, мне в голову не приходит! Название серии позволяет «рискованными играми» персонажей в детективе прикрыть «рискованную игру» самого автора, осмелившегося при текущей погоде в России говорить ей, погоде, в лицо одни гадости. Все-таки книга на бумаге весомее фейсбука, где все дозволено. Автор в книжных «играх» рискует больше своих персонажей, рискует репутацией в профессии.

Краткосрочный прогноз в форме fiction гипотетичен в квадрате, но и эмоционален также в квадрате. Что радости чтения не противопоказано, как бы автор ни пугал и как бы ни становилось страшно. Критики тоже не застрахованы от эмоций, при этом сильная профессиональная эмоция может принять форму молчания.

Не то чтобы молчание респектабельной прессы (в данном случае продуктивно рассматривать worst case) тотально, но — скудость рецензий на книгу Бочкова — злободневную антиутопию, ловко упакованную в занимательный сюжет и живые характеры, — налицо. Скудость я измеряю, конечно, с учетом огромного количества публикуемых книг, создающих белый шум, забивающий отдельный сигнал. Отмечу два отклика.

Четкая рецензия Ольги Бугославской «Угроза цунами» (Лиterraтура № 90) оценивает «Коронацию Зверя» как книгу несравненную по актуальности проблематики. Поэтика прозы Бочкова в рецензии обойдена, должно быть, потому, что критику здесь важнее всего подчеркнуть не слово, а дело — поступок писателя, этический и интеллектуальный.

Леонид Бахнов — с поддержкой горячего отзыва в блоге писательницы Анны Берсеневой — замолвил слово за «Коронацию» при обсуждении темы «Литература за пределами премий» в формате заочного «круглого стола» («Знамя», 2017, № 1). Бахнов видит в молчании критиков (тогда еще не появилась рецензия О.Б.) их нежелание «лезть в политику»: «С одной стороны, вся эта “злободнуха” — не предмет “высокого искусства”. С другой — можно и по шапке получить, когда министр культуры желает людям, отвергающим советские мифы, гореть в аду. С третьей — а стоит ли привлекать внимание? Не тереби лиха, пока оно тихо».

Не знаю, прибег ли Леонид Бахнов к поговорке еще и как намеку на «лихо» — Тихона Пилепина, по кличке Тихий, президента страны в «Коронации Зверя». Определеннее можно сказать, что многочисленные портреты Тихого нарисованы кистью, лихой во всех значениях этого слова. К примеру: «Они короновали блоху. Ничтожество. Недотыкомку. Худосочную шпану с лицом хворой дворняги». И что же критику, взявшемуся разобраться, насколько состоятельна антиутопия Бочкова, делать с такими антипортретами главы государства? Или, еще рискованнее, целого народа? «Русский не хочет учиться вовсе [на исторических ошибках типа поклонения Сталину и др.]. Он двоечник, он сидит на задней парте, он ждет звонка, ждет перемены, когда можно будет покурить за школой, с кем-нибудь подраться, отобрать мелочь у мелюзги и пойти к соседней пивнушке, где гоношится местная шпана. Там, хохоча и матерясь, он будет задирать прохожих, оскорблять девиц. Он обожает, когда его боятся. Он труслив, но отсутствие храбрости он научился компенсировать нахрапистым хамством». Судит, правда, вроде бы не автор, а его герой, социолог Дмитрий Незлобин (простим автору старомодность приема фамилией героя намекать на его характер), судит рассказчик, чье «я» необязательно должно совпадать с авторским за пределами книги, но интенсивно лирический тон повествования не может не сближать эти два «я». В подобном же духе высказываются, как ни странно (о чем ниже), идеологические противники западника Незлобина.

Неловкое молчание критики, подозреваю, создается не только опасением «получить по шапке», но и отталкиванием от, простите, нахрапистого пера. Так пишут в блогах, так отзываются в «комментах», так хлестко и эффектно писать легко, а ведь надо, чтобы было трудно. «Art is difficult» — прав Набоков.

Трудно особенно в случае антиутопии с ее первородным грехом однобокости. При трансформации текущей действительности, более или менее сносной, в воображаемый более или менее ад приемы берутся из арсенала преувеличений, сгущений, искажений, гротеска. Вот и «Коронация Зверя» оказалась изобильно греховна по счету всеохватно­сти картины добра и зла в обществе; добро за пределами индивидуальных отношений в представленной картине истреблено как класс. Что нормально, в природе жанра. Единственное требование к истреблению добра — тонкость оружия — языка.

У этой книги два жанра, и если жанр детектива в принципе снисходителен к глубине прописанности характеров персонажей (притом что быть гением в психологической обрисовке двумя словами на лету не воспрещается), то антиутопия требует глубины постижения социальной жизни страны, над которой летит сюжет. Сюжет у Бочкова действительно летит, на бреющем полете, над болевыми линиями текущего современного российского социума, уродливыми в «русском поле» антиутопии. Отмечая коробящую легкость, по Набокову, отдельных картин и легкомыслие отдельных мифологем, нельзя не порадоваться исполнению сюжета в целом.

Фабула романа соответствует классике детектива: «who’s done it?». Кто это сделал, кто убил Тихого? Громкий Глеб Сильвестров, лидер росдемов, в считаные дни находит главу заговорщиков, перехватывает у них власть, без запинки водружая на себя корону фашизма самого твердого разлива. Прогнившая от коррупции «демократия» Тихого заменяется кровавой диктатурой Громкого.

Неожиданнее всего, что новоявленный национал-патриот Сильвестров, оказывается, давно поставил крест не только на мифе о России как светоче мира, но и вообще свою страну в цивилизованных он не числит. Разумеется, на своей политической карьере креста он не поставил; лицемер-циник, достигший высшей власти, не так уж редок в истории многих государств. Русофобы отдыхают, когда Сильвио — так именовал его закадычный друг Димон в их студенческом прошлом — наслаждается трепом с ним под водку в свободное от обязанностей национал-патриота время. Друзья с юности полюбили беседовать друг с другом предельно откровенно — это, может быть, острейшее удовольствие в жизни! — и Сильвио не видит оснований отказывать себе в нем. Тем более что и Незлобин за словом в карман не лезет, когда дело касается все того же проклятого вопроса о судьбе России.

Между тем заговорщики из оставшихся в подполье, среди которых Незлобин находит своего никогда ранее не виденного сына, продолжают борьбу за Россию с человече­ским лицом, праведными, в их глазах, террористическими актами создавая хаос в стране. Коим и не преминул воспользоваться мусульманский «султан», захватывая со своей «Железной гвардией» на полчаса Красную площадь (где несколькими днями раньше происходила Ходынка по случаю похорон президента Тихона, вызывая в памяти жуткий призрак сталинской Ходынки марта 1953-го). Побеждает окончательно Сильвио, не без невольной подмоги своего старого друга по МГУ; его подмога-оплошность делает друзей смертельными врагами — конечно, смерть достается Незлобину...

Кажется, я слишком подробно для рецензии пересказываю фабулу. Но что поделать, когда это who’s done it к финалу приобретает измерение трагедии совести.

Если совсем коротко и минуя эпилог (мне «фэнтези» не по вкусу, но ведь тот же Набоков казнил своего Цинцината в действительности земной жизни, а не Реальности, как он о ней мечтал и без которой не мог творить свое «трудное искусство»), то история поисков отцом сына, да и поисков пути спасения России, которую мы еще не потеряли (каждый знает для себя, которую это), оканчивается в экзистенциальной пограничной ситуации.

«Что делать, если ты родился с чутким сердцем в варварской империи, управляемой деспотом в окружении ничтожных подлецов и вороватых негодяев? В стране, где играют исключительно краплеными картами и жизнь устроена по шулерским правилам . Скрючиться, влезть в кокон, заткнуть уши и зашить губы? Прикусить язык? А что делать с душой? Что делать с человеческим достоинством?»

Сын в революционной борьбе с неправедным режимом готов жертвовать людьми, включая чужих детей (своих у него нет и, увы, не будет), чего отцу не позволяет совесть, но любовь к сыну оказывается сильнее совести.

В прологе к роману другой отец — отец отца — наставляет его: «Каждый день живи так, будто это твой последний день. Однажды ты окажешься прав на все сто». Не исключено, что прав окажется и сорвиголова Валерий Бочков.

Лиля Панн