Анна Генина

“Они родня по вдохновенью...”

“Они родня
по вдохновенью...”

Язык и литература образуют единственный связующий узел между нашими народами; благодаря литературе мы все чувствуем себя братьями и сынами одной родины.

Адам Мицкевич

Издревле сладостный союз
Поэтов меж собой связует...

Александр Пушкин

Конец XX века (и второго тысячелетия) отмечен юбилеями двух великих славянских поэтов, каждый из которых в своей стране почитается как национальная святыня, как символ национальной культуры. Текущий 1998 год — год 200-летнего юбилея Мицкевича; грядущий 1999-й — Пушкина. Посвященная им выставка проходила в мае-июне в Государственном музее А.С. Пушкина (Москва) и была организована этим музеем совместно с Музеем литературы имени Адама Мицкевича (Варшава) и “РОСИЗО” МК РФ.

Концепция выставки естественно родилась из удивительного параллелизма судеб двух поэтов: детство, учеба, первые шаги в творчестве, участие в вольнолюбивых обществах, ссылка; встречи двух поэтов в Москве и Петербурге, женитьба, издание журналов — даты и события жизни двух поэтов перекликаются, они точно зеркальное отражение друг друга. И когда смотришь на биографию Мицкевича после 1837 года, то не можешь отделаться от мысли, что так могла бы выглядеть страничка жизнеописания Пушкина, если бы... если бы, скажем, разрешено ему было уехать за границу — о чем он мечтал и на что не раз испрашивал высочайшего соизволения.

В соответствии с жизненным параллелизмом и решена экспозиция, построенная по географически-биографическому принципу с элементами театральности (последнее, несомненно, делает ее более живой, обаятельной и интригующе-захватывающей). Я определила бы эту выставку как “пьесу в документах, портретах, пейзажах, письмах и стихотворениях”. Добавочное обаяние и чувство эпохи создает звучащая мягким фоном русская и польская музыка той поры. Первый небольшой зал — одновременно пролог и эпилог. В витринке — книги авторов предшествующих эпох, которые оказали влияние на становление гениев (Вольтер, Руссо, Шекспир и другие). На заднем плане — размытым фоном — изображения Парнаса и других священных для поэзии мест. На переднем, встречая каждого посетителя — два стенда с двумя “Памятниками” — знакомое с детства пушкинское “Я памятник себе воздвиг нерукотворный” и многими, подозреваю, прочтенные впервые строки Мицкевича.

Встал памятник мой над пулавских
                              крыш стеклом.
Переживет он склеп Костюшки,
			Пацов дом,
Его ни Виртемберг не сможет
			бомбой сбить,
Ни австрияк-подлец немецкой
			штукой срыть.
						
Ведь от Понарских гор до ближних
				к Ковно вод,
За берег Припяти слух обо мне
				идет,
Меня читает Минск и Новогрудок
				чтит,
Переписать меня вся молодежь
			спешит.
						
В фольварках оценил меня
                   привратниц вкус,
Пока нет лучших книг —
			в поместьях я ценюсь.
И стражникам назло, сквозь царской
				кары гром —
В Литву везет еврей моих
			творений том.

(Перевод С. Кирсанова)

Удивительно, как схожи эти два вольных перевода Горация! У Мицкевича такое же свободное обращение с латинским источником — на равных, такое же горделивое ощущение избранности, такое же сильное национальное чувство. Вместе с вынесенными в эпиграф цитатами эти два “Памятника” сразу создают настроение общности — “они родня по вдохновенью”.

Второй зал — детские впечатления, юношеские кумиры: Костюшко, Чаадаев, Наполеон. Семейные портреты и реликвии, строки из писем и воспоминаний — попытка решить вечную загадку, как рождаются гении. Третий зал — романтический — посвящен крымским впечатлениям и ранней любовной лирике; отдельно выгороженный уголок, представляющий московскую гостиную середины 20-х годов, напоминает о первой встрече двух поэтов. Следующий, последний зал выставки продолжает тему знакомства уже в Петербурге. И здесь впервые параллельные жизненные прямые не просто пересекаются, а сталкиваются — в отношении поэтов к городу на Неве, к деяниям Петра, к русской государственности. Помещенные рядом цитаты из “Медного всадника” (классическое “Люблю тебя, Петра творенье...”) и двух стихотворений Мицкевича — “Памятник Петру Великому” и “Петербург” (“Но каждый согласился бы со мною, // Что Петербург построил сатана” или “Не люди, нет, то царь среди болот // Стал и сказал: “Тут строиться мы будем!” // И заложил империи оплот, // Себе столицу, но не город людям.”)*  создают некий идеологический и культурологический контрапункт, заставляющий посетителей выставки поразмышлять о таких категориях, как историческая оправданность и справедливость, личность и государство, национальный детерминизм и тому подобное. Что приятно — нам не предлагают единого правильного решения; нам показывают обе стороны медали — и мы сами можем и должны искать это решение (а может быть, его и нет вовсе?). Как написал в книге отзывов А. Битов (тот самый? однофамилец?), “выставка не навязывает, а напоминает”. Напоминает и о диаметрально противоположном отношении Мицкевича и Пушкина к польскому восстанию 1830 года — еще один жизненный контрапункт; а рядом с ним звучит тема горестного оплакивания обоими поэтами друзей-декабристов.

Самых добрых слов заслуживает художник (или художница?) В. Блажеевски. Со вкусом и тактом размещены экспонаты, прекрасно продуман фон (увеличенные и решенные в коричневой гамме фотокопии рукописей, гравюр, портретов, городских пейзажей). Эффектно-траурно смотрится выбивающийся из общего фонового ряда сильно увеличенный знаменитый рисунок Пушкина — профили пяти повешенных декабристов, решенный как негатив, — это сразу притягивает глаз и дает соответствующий эмоциональный настрой.

Два желания, которые возникают после посещения выставки, — перечитать (почитать) Пушкина и Мицкевича и прийти на выставку еще раз, чтобы получше все осмотреть и осмыслить. Последнее особенно важно. Выставка-пьеса нуждается в прочтении, в исполнителях, которыми должны стать посетители выставки. Нам предлагают стать ее соавторами, вдохнуть в экспонаты живую жизнь — жизнь наших душ.

И еще одно замечание. Государственный музей А. С. Пушкина открылся вновь в конце 1997 года после трехлетней реконструкции. Честно говоря, я со школьных и студенческих времен запомнила его как этакий “омузеенный” учебник литературы советского толка — с социальными привязками, со стремлением записать Пушкина в “наш” лагерь — в общем, скучное место. Проходя через анфиладу музейных залов на выставку, я была приятно удивлена — нет, скорее потрясена — тем, как изменился облик музея. Прежде всего, начиная от входа и заканчивая застекленным внутренним двориком с небольшой концертной эстрадой, — это место, куда очень приятно прийти самому, с семьей или с друзьями. Прекрасно отреставрированный особняк буквально влюбляет в себя — не хочется уходить, так здесь покойно, красиво и уютно. Экспозиция, названная авторами “Пушкин и его эпоха”, решена нестандартно и увлекательно (признаюсь, через неделю после первого посещения выставки я пришла вновь — и на выставку, и в музей). Правда, в случайной беседе с научным сотрудником музея я услышала другую точку зрения — мол, да, экспозиция ослепляет, когда видишь ее в первый раз; но в ней масса исторических и стилистических огрехов, неточностей, она неудобна для проведения экскурсий и т.п. Что ж, есть повод для дискуссии — да и время подходящее — грядет пушкинский юбилей...

Анна Генина