НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

«Ты — будь!»

Ф.С. Сонкина. Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания. Дневники. Письма. — М.: Новое литературное обозрение, 2016.

Читая мемуарную литературу, всякий раз невольно задаешься вопросом: что более отчетливо характеризует эпоху — ее мемуары или ее гении? В данном случае этот вопрос даже подспудно не возникает. В истории русской культурологической мысли Юрий Михайлович Лотман занял столь прочное и столь достойное место, что любое свидетельство о нем как об ученом или человеке драгоценно. А в книге Фаины Сонкиной «Юрий Лотман в моей жизни», как по заказу, представлены практически все основные жанры мемуарной литературы, к тому же вынесенные в подзаголовок названия и на обложку: воспоминания, дневники, письма.

«Читатель ждет уж рифмы розы», но так и не дождется. В этой книге не будет ни размышлений о прославленных на весь мир семиотике и структурализме (Ф.С. Сонкина признавалась, что ничего в этой высокой филологии не понимает), ни новых сведений о тартуской филологической школе, ни подробностей возникновения популярной культурологии, в чем так силен был Лотман, потому что вся она — о любви. О любви удивительной, прихотливой судьбы, с нарушениями законов жанра. О трудной, долгой и невероятно счастливой любви двух несвободных людей. Нет, конечно, и все вышеперечисленное, что составляло смысл жизни большого филолога, тоже есть — явлен и трудный рисунок его научной судьбы с постоянными препонами, запретами, лишением должностей и возможностей участия в международных зарубежных конференциях (притом что он был академиком трех зарубежных академий!), снятием в последний момент его статей из сборников… Все это сказано, но — фоном, задними театральными кулисами, а на авансцене — живая человеческая драма и живое человеческое счастье обретения родной души, пусть и не позволено этим душам было соединиться.

Публикатор наследия Фаины Семеновны Сонкиной, ее дочь Марина, в предисловии подробно и аргументированно объясняет, как и почему решилась опубликовать эти письма, воспоминания и дневники своей матери, хотя та полагала, что весь этот мемуарный корпус предназначен для узкого круга родных и близких. Прошли те пятнадцать лет, которые Лотман определил как срок запрета публикаций его частных документов, а личность Юрия Михайловича столь масштабна, что, как полагала публикатор, не стоит обеднять память о нем подобным сокрытием, тем более что девяносто два письма Лотмана к Сонкиной уже были опубликованы в 1997 году в томе переписки Лотмана с друзьями и коллегами. Да и при жизни Лотман не скрывал своих отношений с Сонкиной, знали об этом и их семьи. Более того, мучаясь двойственностью сложившейся ситуации, Сонкина предлагала мужу развод (женщины гораздо болезненнее переживают подобное состояние), но он попросил ее оставить все как есть.

Некогда поэт предупреждал: «Не возвращайтесь к былым возлюбленным…», но Лотман этим советом пренебрег. И — вернулся к былой возлюбленной через два десятилетия. В Сонкину он влюбился еще в Ленинградском университете, буквально с первого взгляда, начал за ней ухаживать, весьма, как ему было свойственно, деликатно и даже робко, она же, влюбленная тогда в своего будущего мужа, на его чувства не ответила. Но позволила себе «в минуту жизни трудную» сомнительное самопредложение: в период размолвки с женихом по совету и почти настоянию подруг, уже понимавших значительность личности Лотмана, игриво предложила себя ему в жены. Лотман не только саркастически отверг ее предложение, но и твердо дистанцировался от «фифы-вертихвостки» до конца учебы. Их пути разошлись. Но почти через два десятилетия, узнав о научных достижениях Лотмана, о работах его кафедры, она написала ему дружеское письмо, он ответил в тот же день: «Я и почерк Ваш помню». Потом встреча. И — уже взаимная любовь почти на три десятилетия.

Их дружба-любовь (мемуаристка настаивает на ВЫСОКОЙ — большими буквами — любви) длилась двадцать семь лет, срок немалый. С 1968 по 1990 год (в конце его Сонкина уехала к дочери в Канаду) — 456 встреч (все фиксировалось в дневнике) и письма, письма… Девяносто два письма Лотмана в этом издании опубликованы впервые. Как замечает публикатор, «Если научное творчество было неотъемлемой и главнейшей частью жизни Юрия Лотмана, определявшей его бытие до последних дней, то главным стержнем жизни Ф.С. была любовь к Лотману». Понимая, что за человек оказался рядом с ней, Ф.С. подчинила и посвятила свою жизнь служению Ю.М., самозабвенному и самоотверженному. Всегда встречала его на вокзале, разыскивала нужные для работы Ю.М. книги, давала ему возможность передохнуть в своей квартире, старалась по мере сил обеспечить максимально комфортное пребывание в Москве, ходила на все его лекции и выступления, доставала лекарства для всей его семьи, разделяла тяготы его судьбы, была надежной поддержкой в любой ситуации... Притом что никто не освобождал ее от домашних забот, с 1981 года отягощенных тяжелым инсультом мужа, требовавшего постоянного ухода, разводом дочери, оставшейся с двумя маленькими детьми. Кстати, один из этих детей, названный в честь Ю.М. Юрием, — известный сейчас российский актер Юрий Колокольников.

«Большая любовь, — пишет Сонкина, — редко в жизни встречается, и нам многие завидовали. А мы делали вид, что легко принимаем сложившуюся у каждого из нас ситуацию. Однако в нашем возрасте и при наших обстоятельствах двойная жизнь не могла быть легкой. Наше сближение обращало наши жизни дома в тяжкое мучение: уж очень труден бывал переход…». Да, и Лотман пишет, как все более леденеет внутренне в поезде, уезжая все дальше от Москвы, и как исчезает его улыбка. «Мы ведь не только муж и жена. Мы и душой очень близкие люди», — повторяет он. И, прочитав «Доктора Живаго», — «Роман Пастернака — о нас». При этом Ф.С. не настаивала на том, чтобы быть «Главной Любовью Поэта», хотя и получала постоянные подтверждения своей важно­сти, нужности и даже единственности в жизни Ю.М. В одном из посвящений — Единственной Любимой. Более того, оказавшись как-то на выступлении известного блоковеда З.Г. Минц, жены Лотмана, она была поражена ее филологической одаренностью и высотой научного уровня, что еще более усугубило чувство вины перед чужой семьей, но отказаться от обретенной любви тоже оказалось невозможно. Вот так они все и жили долгие-долгие годы.

Весьма ценны свидетельства Ф.С. о привычках и принципах Ю.М., возможно, упущенные в других воспоминаниях. Так, вспоминает Ф.С., будучи человеком абсолютно научного сознания, тем не менее «личную смелость Ю.М. ставил выше научных достижений», ну а то, что он был «человеком решительных поступков», видно из всей его жизни. Через много лет после войны Лотман говорит, что поначалу вел себя на фронте неразумно, постоянно рискуя и бросаясь в самое пекло, но позже стал осмотрительнее. Почему был столь безрассуден? Не понимал всей реальности опасности? Отнюдь. Волевым усилием преодолевал таким образом естественный страх. Со страхом он боролся с самого детства. Как вспоминает Ф.С., «…робость тоже была Юре свойственна, но он скрывал ее. Борясь с нею, преодолевая ее, он воспитывал себя с самого детства. В детстве боялся змей («все приматы ненавидят змей, так что я не исключение...»), и в совсем юном возрасте — вот сила характера и личности — записался в кружок юннатов и ухаживал там именно за змеями, чтобы побороть страх. В отношениях же с Ф.С. Ю.М. называл себя трусом, говорил, что испортил ей жизнь. Она возражала, уверяя, что он «…напротив безмерно ее украсил».

Работал Юрий Михайлович всю свою жизнь на износ. Отсюда в разговорах и письмах мотив постоянной нарастающей усталости, старения (начал называть себя стариком довольно рано), старости и неизбежной смерти. К своей смерти он был готов и был уверен, что за его гробом «пойдете вы обе». Но судьба распорядилась иначе. Первой ушла жена Зара, и после ее ухода дом Лотманов зашатался, хотя казалось, что держится он не на ней, а на Ю.М. Он писал Ф.С. уже в Канаду: «…все время беспокоюсь о тебе, а ночами плачу о Заре». Ф.С. рвалась поддержать Ю.М., приехать, быть рядом, но он уклонялся. И это понятно: появление нового человека в разросшейся семье с устоявшимся укладом и с тремя наследниками — вещь проблематичная. С горечью Ф.С. пишет о том, что не понимает, как возле Ю.М. в последние годы его жизни, когда после многочисленных микроинсультов, он не мог сам ни читать, ни писать, оказались не родные, сыновья или внуки, а аспирантки. О его смерти она тоже узнала из письма аспирантки. Было очень горько и очень больно. Но Ф.С. нашла в себе силы написать воспоминания, систематизировать дневники и письма и все это передать дочери, которая не стала держать эти документы в столе. За что обеим большое спасибо.

А закончить эту краткую рецензию хочется словами из дневника Ф.С.: «Я спрашивала, что делать мне, чтобы ему было легче. — «“Будь. Ты — будь”». Я есть, я стараюсь, чтоб ему было тепло. В этом вся моя роль».

Елена Елагина