СВИДЕТЕЛЬСТВА

Об авторе | Ирина Николаевна Зорина — историк, к.и.н., окончила МГУ, почти всю жизнь проработала в АН СССР, в Институте мировой экономики и международных отношений, ведущий исследователь по странам Латинской Америки и Испании. Перевела с испанского несколько книг — о короле Хуане Карлосе, о королеве Софии, Карлоса Монтанера «Накануне краха» (М., 1992), Хорхе Масетти «Патент корсара. Тайная война Фиделя Кастро в Латинской Америке» (М., 1995), Т. Джерманович «Достоевский между Россией и Западом» (М., 2013). Автор и составитель книг: «Я — Гойя» (М., 2006), Ю. Карякина «Достоевский и Апокалипсис» (М., 2009), «Пушкин. От Лицея до... Второй речки» (М., 2009), «Жажда дружбы. Карякин о друзьях и друзья о Карякине» (М., 2010), «Бес смертный. Приход и изгнание» (2011), «Не опоздать» (М., 2012), «Переделкинский дневник «Юрия Карякина» (М., 2016).

Ирина Зорина

Как мы чуть не поссорились с Маркесом из-за Фиделя, но примирились на Достоевском

В 1979 году Габриэль Гарсия Маркес приехал на Московский международный кинофестиваль. Был большой переполох, все начальство встречало его в аэропорту «Шереметьево». Визит был расписан буквально по часам, тем не менее очень уже известный к тому времени и популярный у нас писатель (правда, еще не нобелев­ский лауреат!) приехал к нам в Переделкино в дом поэта Вознесенского. Встречу с писателями организовала неугомонная и всемогущая Зоя Богуслав­ская. Ей было все под силу. Могла и Нэнси Рейган притащить в Переделкино, вот и Маркеса с женой Мерседес заполучила.

Писателей собралось негусто. Был, конечно, сам хозяин дома — Андрей. Зоя мелькала, подбрасывая пирожки, заказанные в ресторане ЦДЛ, но в разговоры не вступала. Помню, сидели, ждали и томились — Михаил Рощин, Леонид Зорин, Юрий Трифонов и Юрий Карякин. Остальных не помню. Томились, потому что Маркес очень сильно опаздывал, часа на два. Еды не было практически, но выпивка стояла. И наши мужички, конечно, разогрелись к тому моменту, как появился Габриэль, сам слегка поддатый, с женой и официальной переводчицей. Последняя была мне немного знакома, но я всегда держалась от нее подальше, полагая, что она — может быть и вынужденно — писала подробные отчеты куда надо обо всех встречах.

Уселись за довольно скромным столом, и воцарилось какое-то тягостное молчание. Его прервал воспитанный и интеллигентный Леонид Зорин.

— Говорят, вы теперь живете на Кубе и дружите с Фиделем Кастро. Расскажите нам, как там идут дела, на «острове свободы».

Маркес всегда был человеком левых взглядов, близким к коммунистам, хотя в партии и не состоял. Тут он, видимо, решил, что перед ним собрались обычные совет­ские писатели, готовые петь дифирамбы Фиделю и рассыпаться перед ним самим в комплиментах. Действительно, в те годы у нас все зачитывались его романом «Сто лет одиночества». Вокруг Маркеса звучал несмолкаемый хвалебный хор: гений, «магический реализм», он открыл нам по-настоящему «пылающий континент»!

И Маркес, как мне показалось, не очень охотно начал свою речь, но потом «завелся», что называется, будто награждая нас своим мастерским писательским словом:

— Я не живу на Кубе постоянно, больше — в Мексике. Но всякий раз, приезжая в Гавану, чувствую себя как в родном доме. Столько нежности со стороны Фиделя ко мне. Фидель — это обаяние, он великолепно владеет этим искусством. Это порывы вдохновения. Это железная воля и сила воображения, которая позволяет побеждать врагов. Он главный вдохновитель марксистской революции. У него свой язык и свой разговор для каждого — в зависимости от аудитории. Он приходит всегда, чтобы победить.

— Поет лучше, чем Горький о Ленине, — довольно громко заметил Миша Рощин. Но слова его остались, естественно, без перевода.

— А как народ живет? — попытался было конкретизировать свой интерес к «острову свободы» Леня Зорин.

— Народ стал грамотным, на Кубе создана прекрасная система образования. Всем доступна бесплатная медицинская помощь на высоком уровне. Кубинцы обрели достоинство и мужественно противостоят блокаде США.

Казалось, Габриэль разошелся и готов был говорить и говорить…

И тут вдруг насупившийся Юрий Карякин прервал писателя: «Товарищ (он акцентировал это слово) Маркес, вы что — приехали провести с нами политинформацию? Спасибо. Ответьте мне пока только на один вопрос: если на Кубе такая рай­ская жизнь и так прекрасно поставлено образование, почему ваши дети живут и учатся не на Кубе, а в США?».

Переводчица задохнулась от возмущения и сказала, что этого она переводить не будет. Габо, понимая, что происходит что-то совершенно неожиданное — а ему это было явно интересно — почти крикнул на нее: «Переводи!».

— Не буду.

— Но я хочу знать, что он сказал, — Маркес явно разволновался, чуя, как на охоте, что зверь пошел…

Тогда Карякин тоже почти крикнул мне: «Переводи!». Я заколебалась, и вдруг Маркес, почуяв, что выход есть, закричал уже мне: «Переводи!»

И я начала переводить, может, не так гладко, как профессиональная переводчица, но с большим удовольствием. Да еще добавляла свои замечания.

Вопрос Карякина Маркес проигнорировал, но Мерседес выпалила: «Наши дети учатся не в США, а в Европе».

Карякин продолжил наступление:

— Ладно, признаю: вы — настоящий писатель. «Сто лет одиночества» прочел. Очень хорошо. У нас тоже есть свой маг слова и фантастической реальности — Фазиль Искандер. Но вот что не могу понять, как вы, извините, гоните такую пропагандистскую туфту — о борьбе кубинцев за свободу в Анголе? Экономика на Кубе в полном провале. Техника наша там гниет, безвозвратные кредиты идут на армию, готовую поддержать «революционные очаги» в Латинской Америке и в Африке. Сами кубинцы говорят, что их посылают в Анголу, как русских «на картошку».

Сделаю тут небольшое отступление.

Я, конечно, слегка «накачала» Карякина перед встречей, показав ему цикл эссе Маркеса, опубликованных в 1977 году, — «Операция Карлота», посвященных военным действиям Кубы в Африке. Эти эссе перевели на многие языки и перепечатали в десятках стран. Братья Кастро, Фидель и Рауль, заказчики и цензоры этого материала, остались довольны. Сам Маркес ушел на время в публицистику.

После военного переворота 1973 года в Чили и гибели президента Альенде он сделал сенсационное заявление: больше не будет писать романы. Пока военную хунту Пиночета не лишат власти, он объявляет «литературную забастовку» и полностью посвятит себя политической деятельности. «Я мечтаю о том, чтобы вся Латинская Америка стала социалистической стену оппозиции можно преодолеть только насильственным путем». Он очень сблизился с кубинцами, выполнял их деликатные поручения и, конечно, поддерживал очаги партизанской герильи в Сальвадоре и Никарагуа. В недавно частично опубликованных документах Федерального управления службы безопасности Мексики (политическая полиция) немало донесений тайных агентов, которые следили за писателем с 1967 года. Его называют агентом кубинской разведки, «надежно прикрытым службой безопасности президент­ского уровня».

Карякин в те годы много писал о «Бесах» Достоевского, делал инсценировку для Любимова, и еще с Элемом Климовым они бредили фильмом «Бесы», в котором хотели сделать открытый финал и взрывной сюжет о современных «бесах» всех мастей — от европейских «красных бригад» до перуанских боевиков «Сендеро луминосо». Идея была на грани безумия. И вскоре авторы получили ответ от П.Н. Демичева. Был у нас в те годы такой химик на посту министра культуры. Сказал, как отрезал: «Никогда “Бесы” не увидят ни сцены, ни экрана, пока существует советская власть».

Остальных участников нашей встречи волновали не столько «революционные очаги» и их поддержка Кубой, сколько преследование там интеллигенции, все более жесткая цензура и свирепые методы расправы с диссидентами. У нас в оппозиционной писательской среде довольно хорошо знали знаменитое «дело Эберто Падильи».

Замечательный кубинский поэт, один из основателей Союза писателей и художников Кубы, вначале принял революцию, но потом, как и очень многие, стал отходить от нее, перейдя в открытую оппозицию к режиму Кастро. В 1968 году он, вопреки воле Кастро, получил престижную в Латинской Америке литературную премию Хулиана дель Касаля. Был арестован. В тюрьме его вынудили выступить с уничижительной самокритикой и оставили под домашним арестом. Жену его поэтессу Куса Мале обвинили в «подрывной деятельности» и бросили в тюрьму, где родился их с Эберто сын. С требованием освободить Падилью и его семью обратились к Фиделю Жан-Поль Сартр, Хулио Кортасар, Варгас Льоса, писатели, политики многих стран, даже наш Евтушенко возвысил свой голос. В 1979 году жена с сыном выехали в США, в 1980 году получил разрешение на выезд и сам Падилья.

«Дело Падильи» стало водоразделом среди латиноамериканских интеллектуалов, писателей, художников, сторонников кубинской революции. Маркес не поддержал поэта, объясняя свою позицию так: все антиимпериалистические силы в Латинской Америке должны поддерживать Кубу, хотя, конечно, и добиваться смягчения антидемократических сторон режима.

Многие кубинские диссиденты обвиняли Маркеса во лжи и предательстве. Писатель Рейнальдо Аренас в своей статье «Габриэль Гарсия Маркес: дурак или мерзавец?» бросил ему вызов: «…писатель, защищаемый свободой и возможностями, которые предоставляет ему западный мир, использует их для оправдания тоталитаристского коммунизма, превращающего интеллектуалов в полицейских, а полицей­ских — в преступников Пора всем интеллектуалам стран свободного мира выступить против столь беспринципного пропагандиста коммунизма, который, прячась за гарантиями и возможностями, что дает свобода, содействует тому, чтобы ее задушить».

Варгас Льоса (еще один нобелевский лауреат в недалеком будущем), в молодости близкий друг Маркеса и автор одной из лучших книг о прозе колумбийца 60-х годов, назвал его в 1976 году «лакеем Кастро» за воспевание им военных подвигов кубинцев в Анголе, написанных явно по указке и под контролем военного руководства Кубы и лично Фиделя.

Так что можно понять, каков был накал страстей на этой встрече.

И вот Маркес сидел перед нами и явно не хотел отвечать на неудобные вопросы. Умен, наблюдателен, он скорее хотел понять, кто перед ним и почему мы так резко настроены против революционной Кубы и Фиделя.

— А ты кто такой? — обратился он вдруг неожиданно к Карякину. — Писатель? Что написал?

— Юрий Карякин занимается Достоевским. У нас его хорошо знают по статьям и книге «Самообман Раскольникова», — подал голос кто-то из присутствующих.

— А… Достоевский? Он меня всегда очень интересовал. Если ты, Юрий, хорошо знаешь Достоевского, объясни мне тогда одну сцену в «Братьях Карамазовых». Смердяков спускается по лестнице в подвал и симулирует приступ падучей. Он ведь намекнул раньше Ивану, что запросто может такое сделать, тем самым дав понять, что готов убить отца. А потом с ним случается настоящая падучая. Где была симуляция, почему случилась настоящая падучая, что реально, что выдумано?

Карякин, пораженный не столько резкой переменой темы разговора, сколько самим серьезным вопросом колумбийского писателя, столь глубоко знающего и понимающего текст, искренне и радостно откликнулся.

— Слушай, как здорово, что тебя это интересует. Сейчас объясню…

И начался интереснейший профессиональный разговор писателя и философа-литератора. Они как будто вцепились друг в друга, забыв об окружающих.

— Ну хватит, — раздался через несколько минут голос Михаила Рощина. — Если вам так интересно вдвоем, мы можем вас оставить наедине. Пошли, ребята.

Тут уже все загалдели. Получилось, что Достоевский разбудил их всех и каким-то образом примирил.

К черту политику!.. Поговорим о литературе!

Говорили горячо, перебивая друг друга — не дожидаясь перевода. Но тут главный цензор встречи — сопровождающая писателя Марина — твердо сказала: «Больше нет времени. Машина ждет. У нас другая встреча».

Прощаясь, Маркес подарил нам с Юрой свою книгу «La Hojarasca» («Палая листва») со словами: «Козлу Юрию от козла Габриэля — в память о козле Федоре». А на самой книге подписал: «Юре и Ирине в память о козле Федоре. Габриэль, 1979, Москва».

Спустя несколько месяцев, помнится, прочитала в одном из интервью Маркеса, что он повстречался в Москве в писательском поселке с очень интересным анархистом Юрием.

Переделкино, декабрь 2016