Об авторе | Виталий Владимирович Пуханов родился в 1966 году в Киеве. Окончил Литературный институт, был первым и последним лауреатом учрежденной под эгидой Литинститута премии имени Мандельштама. На рубеже 1990–2000-х годов был редактором отдела прозы журнала «Октябрь». С 2003 года ответственный секретарь молодежной литературной премии «Дебют». Публиковался в журналах «Воздух», «Континент», «Новый мир», «Октябрь». Автор книг «Деревянный сад» (1995), «Плоды смоковницы» (2003); «Школа милосердия» НЛО, (2014). Живет в Москве.

Виталий Пуханов

На закате советской империи

* * *

Они говорят: оставим это в прошлом,
Или: забудем прошлое.
И движутся в будущее налегке.
А мы от рождения отправляемся в прошлое
И прошлое поглощает нас как океан.

Не хватит жизни переплыть прошлое и выйти к будущему.
Ты где сейчас? Я где-то в 1612-м,
Здесь опять всё изменилось.

А я ещё в 1840-м, нашёл интересные детали.
Оставь всё, стань прагматиком,
Будущее принадлежит только нам.
Нет, будущее принадлежит им,
Даже если повернём, окажемся в их недавнем прошлом.

* * *

СССР был свободным пиратским островом.
С него совершали набеги, отбивали вторжение многоликой Англии.
Делили награбленное равными долями,
То, что оставалось после выплаты инвалидам.

Это была кровавая и трудная свобода,
Где капитаны казнили один другого и резали простых пиратов
За малейшую провинность.

Однажды на острове решили изменить форму свободы.
Но одну свободу нельзя сменить на другую,
Свобода меняется только на рабство.
Дикие необразованные пираты этого не знали.

* * *

Гагарин соврал лишь раз в жизни.
По возвращению из космоса
Первое, о чём спросили: видел ли он Бога?
Гагарин ответил «нет» и солгал.

Бога он видел и даже недолго с ним говорил.
Но зачем портить людям праздник?
Комкать событие исторического значения.

Его полёт — труд всего народа, а Бога видел он один.
Его отношения с Богом, случайная встреча в невесомости —
Его личное дело, дело его совести.

Но эта, оправданная обстоятельствами, ложь
Терзала Гагарина до последних минут.
В роковом испытательном полёте
Гагарин признался Серёгину:
«Я тогда видел Бога».

«Что, что?» — не расслышал Серёгин.

«Я тогда видел Бога!» — повторил Гагарин,
Но они уже падали.

* * *

Три года в цехах завода,
Где раньше ковалась свобода,
Варят красный сироп.

Завод производит сирот.
Заколдованных принцев,
Спящих принцесс.

Вырастут, восстановят процесс
Производства свободы
Из неясной природы веществ:

Белой и бурой пеплообразной породы.

* * *

Предки мои неведомые, знаю, вы были всегда.
На окраине Римской империи, под тенью Орды,
А может, в землях счастливых, не знавших цивилизации.

Мысленно подхожу к глиняным норам, где жили вы мирно в любви.
Но в темноту земляную не шепчу, я ведь не знаю имён.
Знал бы, сумел воскресить одного за другим на мгновение,
Чтобы понять: нелепым таким был я всегда и жить получилось.

Пали империи, безумие воцерковилось,
Проклятья сбылись и прошли, а ваши земляные норы
Остались, их своды крепки.

* * *

В детстве не хотел идти в театр лялёк,
Хотел, чтобы меня отвели в театр кукол,
Но в городе моего детства не было
Театра кукол, был только театр лялёк.
И я устраивал представления в театре теней
На языке теней своими руками
В платоновской пещере моего детства.

* * *

Нелюбимые и скучные игрушки,
Отлежав бока на складах,
Попадают в больницу.
Пластмассовые ёжики, резиновые белки,
Немые куклы, колючие медвежата,
Паровозики с заклинившими колёсами,
Тусклые кубики для дебилов.
Могу бесконечно перечислять и называть.
Я подолгу с ними играл.

* * *

«Я больше Пушкина люблю,
Чем Лермонтова», — говорили.
И хрен тебе, а не дор блю,
Киндзмараули, чахохбили.

Хлебнул я эти времена
Убогим школьником сполна.
Могли за Пушкина побить,
За Лермонтова и убить.

Я сам, признаюсь, собирался
Хорошим человеком стать.
Да Пушкина не смог достать,
А Лермонтова испугался.

* * *

Спросишь, был в жизни моей счастливый ли день?
Был такой день, длился он год или два.
Тогда за литературу вдруг перестали платить.
Толпы писателей вмиг исчезли,
Опустели редакции, я даже подумал,
Что все эти люди были сотворены
Из денег, которыми щедро платили
За стихи и прозу на закате советской империи.
Я бродил по пустым коридорам,
Редкий ровесник-поэт робко просил прикурить.
Никому, кроме нас, оказалась не нужна вся эта литература,
И мы никому не нужны.
Так и спаслись.

* * *

И видел Бог, та женщина была
Так благородно некрасива,
Но так вошла, так руку подала,
Что в бледном сердце дрогнула игла:
Она не шла — она себя носила.

От нежных плеч два хрупкие крыла
Крест-накрест перетянуты корсетом.
И всё она как будто отдала,
Чтоб стать не женщиной, а только силуэтом.

Она сказала: «Я не стою вас.
Но я прошу: одно прикосновенье.
Молчите, да. Не открывайте глаз.
Вы уловите дуновенье!»

И в тот же миг я прикоснулся к ней.
И до сих пор брожу среди теней.

* * *

На мне халат просторно сшитый,
Мы встретились среди огня,
И ты в костюме химзащиты
Глядела кротко на меня.

Имён друг другу не назвали,
Тебе туда, а мне сюда:
Поодиночке поднимали
Культуру рабского труда.

Мы всё с тобой преодолеем,
Посадим сад, построим дом,
И по бульварам и аллеям
Москвы разрушенной пройдём.

* * *

Любить поэзию — её работа.
Работа по специальности, училась на филолога.
Платят мало, перспективы туманны.
Но кто-то же должен делать такую работу.
В прокуренных комнатах, в душных аудиториях,
На сквозняке лестничных клеток,
В дождь и в снег, в жару и в мороз,
Любить поэзию, какую ни на есть,
В память о ней, в ожидании её.
Стать похожей с годами на поэзию,
Которую любила.

* * *

Нелепая затея,
Ничтожные дела:

В далёкую Икею
Нас бедность привела.

Мы съели по хот-догу
И помолились Богу.

И Господу сказали:
Смотри, как мы бедны!

Нет, мы не ожидали.
И мы удивлены.

* * *

Обречённость, шитая на вырост,
Прохудилась за зиму насквозь.
Ни одно пророчество не сбылось,
Ни одно проклятье не сбылось.

Чёрное шитьё не пригодилось,
Выцвело, затёрлось, износилось,
На чужие нитки расплелось.

* * *

Что стало с именем твоим?
Оно заношено чужими.
И не двоим и не троим
Его в сосновый гроб вложили.

Ты имя новое надень!
Я ненадолго, я на миг тут:
Тебя несёт река людей,
И я боюсь тебя окликнуть.

* * *

Побродил с сумой, сидел под судом,
Отлюбил, отболел с умом.
Но последний гвоздь забивал с трудом,
Умирая, достроил дом.

И никто не сказал: «Я пойду с тобой,
Без тебя белый свет не мил».
Мыли в доме пол ключевой водой,
Чтобы больше не приходил.