Секс с языком
О. Забужко. Полевые исследования украинского секса // Дружба народов. — 1998, № 3.</P>
Есть проза, которая предназначена для чтения в трамвае, метро; есть — для беглого просмотра в очереди в посольство за визой; разумеется, есть — для уютного чтения на диване перед сном; есть — для детального изучения за письменным столом с карандашом в руках; есть — употребляемая в качестве снотворного. И нельзя сказать, что какая-то из них хуже или лучше — каждая предназначена для конкретной ситуации и решает конкретные проблемы.
Роман Оксаны Забужко не исключение, и можно попытаться определить его читательское назначение (как говаривают библиотечные работники) и прикладную значимость (т.е. удовлетворение определенных читательских потребностей).
Какие бы ни были претензии у автора романа, многое можно понять уже из его названия, в случае Оксаны Забужко для этого достаточно иметь под рукой Большую советскую энциклопедию или хотя бы Большой энциклопедический словарь.
“Полевой опыт — постановка эксперимента в полевых условиях, близких к производственным, для выяснения зависимости величины и качества урожая с/х растений от условий и технологии возделывания” (БСЭ, 1975, т. 20, с. 178).
“Исследование научное — процесс выработки новых научных знаний, один из видов познавательной деятельности, характеризуется объективностью, воспроизводимостью, доказательностью, точностью” (БСЭ, 1972, т. 10, с. 542).
“Секс (фр. sexe, от лат. sexus — пол) — пол, то же, что и сексуальность, т.е. совокупность психических реакций, переживаний, установок и поступков, связанных с проявлением и удовлетворением полового влечения” (БСЭ, 1976, т. 23, с. 185).
Если рассматривать роман Оксаны Забужко в соответствии с этими извлечениями из словаря, то действительно, это исследование в условиях, близких к производственным, некоего сексуального опыта, о чем неоднократно в романе же и упоминается.
Поскольку речь идет об исследовании секса, подразумевается наличие хотя бы двух персонажей — они и есть, причем самые что ни на есть традиционные — он и она (мужчина и, соответственно, женщина). Это — и роман-воспоминание, и роман-рассуждение, и роман-философствование (скорее — попытка оного) и, конечно же, роман-исследование — как и было заявлено в названии. Перемешано все — любовь, страсти, страдания, картина полудиссидентского детства — с навечно испуганными родителями и коммуналкой, со страхом быть обнаруженным и заподозренным в нелояльности по отношению к власти. Рассольник, в который бросается все, что оказалось в данный момент под рукой — проклятая, но неотвязная Украина, о которой так хорошо рассуждать, сидя в Питсбурге; готовность вывернуть на читающего свое нутро, не заботясь о том, как это будет перевариваться. Читатель поставлен в положение врача-психотерапевта, вынужденного выслушивать интимные подробности жизни пациента. Но тот хотя бы заинтересован профессиональной надобностью поставить диагноз... Впрочем, что до диагноза, то автор это делает сама: “национал-мазохистка”.
Повествование ведется то от третьего лица (отстраненно-повествовательное — “она”), то от второго (внутренний диалог с “ты”, подразумевая некоторую обращенность к самой себе), то от первого — “я” (в тех отступлениях, где предполагаемый автор исследования обращается к аудитории или просто в процессе развития текста).
Автору очень интересна (собственная?) персона героини, зарывшейся в депрессии и душевном сумраке. Так уж устроено человеческое “я”, что любит смотреться в зеркало. Героиня — еще и кокетливо принимая позы страдальческой якобы иронии (или иронической якобы страдательности), не забывая, впрочем, краем глаза взглянуть в психологическое зеркало — сохранить приличествующий вид даже в депрессии. Хотя, в данном случае совпадение имени автора и героини не говорит ни о чем. В названии заявлено исследование секса, но секса здесь читатель найдет немного, скорее — психолого-гинекологическое исследование депрессии после расставания с довольно неприятным (но гениальным!) украинским (именно украинским — это подчеркивается много раз) художником — “пижон дешевый, холеный нарцисс”. И, как водится, Оксана пишет стихи: “отчитав свои стихи — два чертовски хороших стихотворения — сошла прямо в нетрезвый гул слитых в тупое кольцо желтых лиц, вернее, поверх него — держась за звучание собственного, ни на что не реагирующего, только тебе подчиняющегося голоса, прилюдный оргазм — вот как это называется”. В качестве своих стихов героиня не сомневается — но стихи приведены в романе — и читатель может засомневаться...
Автору, хотя она и пытается иронизировать над собой и событиями, не чужда некоторая романтичность (“твои нервы жадно, так бывает только осенью, раскрылись в мир — навстречу угасающим краскам лета и таинственным шорохам засыпающей листвы”) и сентиментальность, порой доходящая до слезливости (“...потому что ты все-таки была женщиной, ах, сто тысяч чертей ему в дышло, цветущий вьюнок, который без прямой и жесткой опоры, пусть и даже придуманной — без конкретного лица живой любви, — падал на землю и чахнул, засыхал, утратив жажду бегущего вверх разгонистого растения: каждое стихотворение было прекрасным байстрюком, рожденным дворовой девкой от отпрыска княжеского рода, байстрюком со звездочкой во лбу...”). Монолог героини не прерывается. Обвиняемую сторону — “дешевого пижона” — мы узнаем со слов Оксаны и из очень немногих его реплик, опять же старательно отобранных ею — дабы показать нам всю его гнусность и пошлость. Под конец роман уж вовсе скатывается в истерическую проповедь добра, любви и ненасилия, что было бы, наверное, хорошо, не будь в этом многовато банальности, очевидности и некоторого позерства.
Автор очень мало заботится и о том, чтобы эти воспоминания становились менее зажатыми в фабульных тисках. Информационные пустоты заполняются параллельно с движением текста. Заполнение пробелов и промежутков читающим не предусмотрено, роман скован своим слишком конкретным прочтением — это опыт конкретной женщины — возможно угадывание, но не развитие — линия всего одна, путь один — и автор сама определяет, куда двинуться читающему — ей нравится вести за собой. Нравится ли это читающему? Наверное, да — если он еще продолжает это читать. Весь роман построен на изначально предопределенной правоте героини. Противопоставление духовности и пошлости. Оттенками слов автор не интересуется.
Основная озабоченность автора — совсем не исследование секса (даже и украинского) — а как бы всласть наговориться (но обязательно ли для этого писать роман?). Записывается все — поэтому длинные, вялотекущие фразы тянутся на полстраницы и стремятся вобрать в себя как можно больше. Позиция человека, сидящего в кресле или лежащего на диване (стоящий человек не выдержит столь долгой фразы — затекут ноги — захочется сдвинуться с места — вымыть посуду или поставить чайник), блуждающего взглядом по комнате и воспроизводящего в мыслях прошлое — с массой отступлений. Вследствие этого — многословие. Фразы, которые можно прочесть и забыть. Но этой прозе, претендующей на то, чтобы быть сплетенной из одной нитки — ни узелка, ни концов, о которые спотыкается зрение и запинается речь, — все же удалось стать непрерывным течением. Хотя автора порой заводит в тупик собственная фраза, и, стараясь выбраться (узелки не нужны!), она забалтывается окончательно. Бывает так, что фраза тянется на 59 строчек журнального формата, причем 35 из них в скобках, умудряясь почти ничего не сказать. И все же Оксана Забужко в ладах с языком — иначе не смогла бы тянуть до бесконечности одну длинную фразу за другой — роман читается легко (правда, не мешало бы все же принять во внимание существование в языке такого знака препинания, как точка).
У Оксаны Забужко — вкусовое ощущение слова — видишь, как она ощупывает фразы языком — сортируя по вкусу, оставляя горькие или мятные, безжалостно выплевывая абстрактные или слишком неоднозначные слова, добиваясь конкретности звучания и смысла. Если и есть здесь какая-то прикладная философия, то это — философия психологических отношений обиженной женщины с миром, пытающейся оправдать свое существование не только женской сущностью, но и разными этическими и филологическими штучками.
Родной украинский язык героини и автора так упорно и настойчиво предлагается в качестве панацеи от всего, что поневоле начинаешь думать о принудительном его привязывании к данной теме, данному роману, данному автору. И вообще — настоящее сексуальное удовлетворение героиня переживает от “общения” именно с украинским языком — именно он тот третий герой романа, статус которого можно обозначить через мужское начало. Вот такой нетрадиционный секс и является подлинным объектом полевого исследования в романе Оксаны Забужко.
А иногда возникает ощущение, что автор просто воспроизводит входящий в моду комплекс идей феминизма — в меру своего понимания. А иногда кажется, что это просто дамский роман в мягкой обложке: “прости, но я умею играть — только по-крупному, и если уж не любовью — не мышиной, а настоящей, то, во всяком случае, никогда и ни в чем — “промокашкой”: предпочитаю быть наждачком-с”.
И все же роман будет прочитан — он не из тех, в которых “редкая птица долетит до середины”. Говорят, он становится “модным” романом новой украинской литературы, соответственно, проясняется его читательская аудитория — интеллигентная массовая культура. Не закончится ли это — как и всякая мода — сезонной распродажей?
Галина Ермошина
