АРХИВ

О публикаторе | Марк Леонович Уральский (Mark Uralski) родился 13.11.1948 в Новокузнецке. С 1949 по 1992 год жил в Москве, в 1992 году переехал на постоянное место жительства в ФРГ. Как публицист и поэт выступал под псевдонимом Николай Марин в московской периодической печати (конец 1980-х — начало 1990-х годов), издал сборник стихов «Янус» (М.: изд-во Контракт, 1988). С 1992 г. публикует прозу, публицистику и лирику под своим именем в русскоязычных зарубежных и российских журналах: «Берлин. Берега», «Вопросы литературы», «Зеркало», «Крещатик», «Новый журнал» — см. http://magazines.russ.ru/authors/u/uralskij

    Автор книг: «Камни из глубины вод» (СПб.: изд-во Алетейя, 2007), «Немухинские монологи: Портрет художника в интерьере андеграунда» (СПб.: изд-во Алетейя, 2011), «Избранные, но не званные: Историография независимого художественного движения» (СПб.: изд-во Алетейя, 2012); «Небесный залог: Портрет художника в стиле коллажа» (М.: изд-во Вест-Консалтинг, 2013); «“Неизвестный Троцкий”: Илья Троцкий, Бунин и эмиграция первой волны» (Иерусалим; Москва: Гешарим — «Мосты культуры», 2017).

Марк Уральский

«Милая и дорогая Марья Самойловна»

Письма Веры Буниной к Марии Цетлиной 1940–1946 годов¹

После смерти видного общественного и культурного деятеля русской эмиграции, с 1918 по 1948 гг., входившей в ближайшее дружеское окружение В.Н. и И.А. Буниных — Марии Самойловны Цетлиной (урожд. Тумаркиной, в первом браке Авксентьевой; 1882–1976), все ее бумаги и переписка перешли к дочери — А.Н. Прегель («Шурочка»)². Та, в свою очередь, завещала их своей родственнице Ю.В. Гаухман, с 1972 г. живущей в США, которая в 1987 году подарила большую часть собрания, в том числе письма И.А. Бунина и В.Н. Буниной³ к М.С. Цетлиной 1940–1948 годов, архиву Иллинойского университета в Urbana-Champaign, в библиотеке которого она долгое время работала и где в настоящее время они хранятся: «Sophie Pregel and Vadim Rudnev Collection, 1926–74. University of Illinois Archives (UIUC)»: http://archives. library.illinois.edu/archon/?p=collections/controlcard &id=1517. Письма Буниной к Цетлиной указаны в разделе: http://archives.library.illinois.edu/uasfa/1535056.pdf

Восемь из этих писем военных лет (из них четыре письма В.Н. Буниной 1940–1941 годов) были опубликованы Надеждой Винокур⁴. Остальные 11 писем В.Н. Буниной и одно Л.Ф. Зурова к М.С. Цетлиной, полученные автором из UIUC, составляют содержание настоящей публикации. Так же как и четыре ранее опубликованных письма, они относятся к 1940–1944 годам, т.е. периоду постоянного пребывания И.А. Бунина и В.Н. Буниной в Грассе во время войны и оккупации Франции, и к двум первым послевоенным годам, когда супруги уже жили в Париже.

Большинство писем написано от руки, меньшая часть напечатана на машинке. Орфография и пунктуация текстов писем дается в соответствии с современными нормами. Все цитаты из ранее опубликованных писем приводятся по электронной версии статьи Н. Винокур. Сведения об отдельных персоналиях, фигурирующих в письмах, но не приводимых в примечаниях, можно получить в электронной версии биографического словаря Российское зарубежье во Франции. 1919–2000: в 3 т. / Под. общ. ред. Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской. — Наука: Дом-музей Марины Цветаевой, 2008–2010: URL: http://www.dommuseum.ru/index.пхп?m=dist. Неидентифицированные имена и фамилии выделяются на письме жирным шрифтом.

Для общей характеристики публикуемых писем В.Н. Буниной воспользуемся оценкой, данной в свое время ее эпистолярному творчеству А.В. Бахрахом: «Эти письма несомненно представля определенный историко-литературный интерес. В них со свойственной ей дотошностью, наряду с описанием всяких мелочей и курьезов неизменно, пускай даже однобоко и с некоторой наивностью, но все же достаточно выпукло и с крупицей иронии, восстанавливалась некая хроника бунинского осложненного быта»⁵.

При более дифференцированной оценке нельзя не отметить, что публикуемые в данной работе письма Веры Николаевны отличаются в сравнении, например, с ее перепиской с художницей Логиновой-Муравьевой⁶ или же Т.М. Алдановой-Ландау⁷ некоторой слащавостью, обычной для «просительных писем». Бунина была знакома с Цетлиной около 30 лет и не один год бок о бок работала с ней на поприще благотворительности — и в обществе «Быстрая помощь», и в кружке «AMAUR» («АМОР» — аббревиатура «Amis auteurs russes», фр. — «Друзья русских писателей»), созданном под председательством И.А. Бунина в конце 1930-х годов с целью оказания материальной помощи русским писателям. Тем не менее Мария Самойловна, несомненно, всегда являла собой в их отношениях знаковую фигуру «благодетельницы нашей»⁸. Такой же по форме, хотя и несколько иной по тональности, является переписка Буниных с Ильей Марковичем Троцким⁹.

Для понимания всей тонкости ситуации, а значит, и «духа» этой переписки, необходимо вкратце остановиться на личностных характеристиках М.С. Цетлиной и В.Н. Муромцевой-Буниной.

Это были два совершенно разных в психологическом отношении типа личности: экстраверт и интраверт, сходившиеся, пожалуй, только в их общей преданности и любви к искусству и потребности делать добро людям. Обе женщины были выходцами из семей, принадлежавших к кругу российской культурной и общественной элиты — Вера из старинной, но обедневшей дворянской фамилии Муромцевых, Мария из просвещенной и богатой еврейской семьи петербургского ювелира Тумаркина. У обеих мужья были литераторы. У Веры — великий русский писатель, поэт, заявляющий себя в ряду «первых имен»: амбициозный, обидчивый, вспыльчивый, тяжелый в семейном быту человек. У Марии — тонкий лирик Амари (Михаил Осипович Цетлин, 1882–1945), литератор-интеллектуал, без особых литературных амбиций: «Благословляю малый дар, / Скупой огонь, возжженный Богом. / Его питает сердца жар, / Но не разжечь в большой пожар / Его ни бурям, ни тревогам» — человек мягкий, доброжелательный, безраздельно преданный литературному ремеслу.

В семье Цетлиных «Мать говорила громче, волновалась Отец всегда говорил тихо и сдержанно»¹⁰. В семье Буниных все было наоборот и более контрастно — «лед и пламень»: спокойная преданная утешительница Вера Николаевна и вулкан страстей в образе Ивана Алексеевича. Цетлина «любила одеваться в дорогих модных магазинах, любила меховые шубы и драгоценности. Позднее она одевалась гораздо скромнее, но драгоценности носила всегда».

Вера Николаевна всю жизнь «проходила в чужом», о чем однозначно свидетельствуют и ее дневниковые записи (см. Устами Буниных / Дневники Ивана Алексе­евича и Веры Николаевны и другие архивные материалы, под редакцией Милицы Грин. Т. 3. — Мюнхен: Possev-Verlag, 1982.), и публикуемые ниже письма.

Столбовой дворянин Бунин был выходцем из разорившейся семьи и на жизнь зарабатывал себе только писательским трудом, который в эмиграции оплачивался издателями очень скупо. Михаил Цетлин же являлся внуком основателя одного из крупнейших торговых домов Российской империи, чайной фирмы «К. Высоцкий и сыновья». Поскольку после Революции фирма сохранила свои зарубежные активы, супруги Цетлины в изгнании в материальном отношении были вполне обеспечены, что позволяло им и заниматься издательской деятельностью, личной благотворительностью, и поддерживать общественную жизнь в русском литературном сообществе Парижа, а затем и Нью-Йорка.

С ранней юности Мария, отличавшаяся темпераментным волевым характером и красотой, привлекала к себе всеобщее внимание и восхищение окружающих. Ее портреты писали выдающиеся мастера кисти (всего их насчитывается девять), ваяли великие скульпторы¹¹. Ей посвящали стихи такие знаменитые поэ­ты, как Бальмонт и Максимилиан Волошин.

«В начале 1900-х годов дочь крупного московского ювелира Мария Тумаркина уехала учиться в Швейцарию на доктора философии. Там же она познакомилась с революционным кружком молодых эсеров, стала активным его участником и по возвращении в Россию была арестована. В то же время в Петропавловской крепости находился один из лидеров социал-демократического движения Н.Д. Авксентьев, и там состоялось бракосочетание Марии Тумаркиной и Авксентьева. Ее вскоре выпустили, а Авксентьев бежал из тюрьмы. Молодая пара уехала за границу, и в 1907 году у них родилась дочь Александра. Брак этот был совершен не столько по любви, сколько по общности идейных и политических интересов, и уже в 1909 году супруги расстались, сохранив самые дружеские и добрые отношения. А годом позже Мария Самойловна вышла замуж за другого участника швейцарского кружка, М.О. Цетлина. Михаил Осипович, родившийся в благополучной состоятельной семье как и многие молодые люди того времени, с энтузиазмом бросился в революцию, однако наказания избежал, уехал в Швейцарию, где и познакомился со своей будущей женой. В 1917 году, после февраль­ской революции, Цетлины вернулись в Россию, поселились в центре старой Москвы, в Трубниковском переулке, и стали собирать у себя друзей — людей из литературно-художественного мира, устраивать вечера чтений, дискуссий, затягивавшихся иногда до утра. С этих времен и принято отсчитывать историю гостеприимного салона Цетлиных, которому суждено было сыграть важную роль в судьбах русской эмиграции.

Вот что вспоминает И. Эренбург в своей книге «Люди, годы, жизнь»: «В зиму 1917–1918 года в Москве Цетлины собирали у себя поэтов, кормили, поили, время было трудное, и приходили все — от Вячеслава Иванова до Маяковского». Эренбург упоминает также среди гостей Бальмонта, Хлебникова, Цветаеву, Мандельштама. В мемуарах младшей дочери Цетлиных, Ангелины Цетлиной-Доминик, говорится (со слов родителей) об этом периоде как о «самом насыщенном и захватывающем». Сохранилось немало воспоминаний о подобных вечерах. «Я начал посещать Цетлиных... — пишет Б.К. Зайцев. — Цетлины собирали иногда по вечерам литературную братию. много народу сидело за большим столом в столовой, очень яркий свет, шум, говор — ужин московский, и средь гама литературных гостей тихий хозяин за всем следит, угощает, подливает вина, успевает с каждым сказать несколько слов — бесшумно все это и приветливо... Нельзя было не ценить тонкого ума, несколько грустного, Михаила Осиповича — его вкуса художественного, преданности литературе, стремления быть как бы в тени... Зайцев рассказывает, как «читались стихи, вечер тянулся долго, и, выйдя из дома Цетлиных на заре, все ощущали себя все еще в прежней художнически-артистической богеме. Через несколько лет тот же Зайцев вспомнит о более поздних временах, когда салон Цетлиных переместился в Париж. «Тут можно было встретить, — пишет он, — Милюкова и Керенского, Бунина , Алданова, Авксентьева, Бунакова, Вишняка, Руднева, Шмелева, Тэффи, Ходасевича, позже и Сирина. Тут устраивались наши литературные чтения. Встречались мы теперь часто, и чем дальше шло время, тем прочнее, спокойнее, благожелательнее становились отношения наши... У нас в квартире на улице Фезандери был литературно-политический салон. Родители никогда не причисляли себя к белой эмиграции, оставались верными эсерами, хотя и отошли от активной политической деятельности уже в 1908 г. — пишет А.М. Цетлина-Доминик. А Бахрах называл гостеприимный дом Цетлиных самым утонченным из русских литературных салонов Парижа¹².

В Нью-Йорке, куда Цетлины в срочном порядке переселились из оккупированной немцами Франции, Мария Самойловна также держала литературно-художественный салон, активно занималась благотворительностью, нацеленной в первую очередь на поддержку бедствующих во Франции соотечественников, и занималась всей организационной работой, касающейся издания и распространения «Нового журнала», основанного Михаилом Цетлиным и Марком Алдановым в 1942 г.¹³

Оценивая деятельность семьи Цетлиных в культурной и общественной жизни русского зарубежья, нельзя, естественно, упускать из вида ее «еврейскую составляющую», которую однозначно определил сам Цетлин: «С одним я народом скорблю / (С ним связан я кровью); / Другой — безнадежно люблю / Ненужною любовью». Эта тема, однако, напрямую в публикуемой переписке не прослеживается.

Так же как и Мария Тумаркина, Вера Муромцева получила прекрасное образование. Она серьезно изучала химию, закончила Московские высшие женские курсы (МВЖК), знала четыре языка, занималась переводами, увлекалась современной литературой. Она тоже была красива. Некоторые отмечали ее сходство с живописными образами Мадонны.

Валентин Катаев, считавший себя учеником Бунина, писал: «…я впервые увидел… Веру Николаевну Муромцеву, молодую красивую женщину — не даму, а именно женщину, — высокую, с лицом камеи, гладко причесанную блондинку с узлом волос, сползающих на шею, голубоглазую, даже, вернее, голубоокую, одетую, как курсистка, москов­скую неяркую красавицу из интеллигентной профессорской среды»¹⁴.

До знакомства с Иваном Буниным, как, впрочем, и за весь их период жизни в России, Вера Муромцева не имела обширных и «звучных» контактов в литературно-художественной среде. Она вошла в нее лишь в изгнании, как общественница, устроительница и непременный участник литературных акций в эмигрант­ском Париже. Именно на этом поприще крепилась ее дружба с М.С. Цетлиной.

Знаменитый поэт и литературный критик русского зарубежья Г.В. Адамович писал после ее кончины: «Вере Николаевне Буниной сказать надо было бы многое. Если бы не бояться громких слов, то сказать “от лица русской литературы” следовало бы о ней лично: о ее неутомимой и неистощимой отзывчивости, о ее простоте и доброте, ее скромности, о том свете, который от всего ее облика исходил… Не всем большим, даже великим русским писателям посчастливилось найти в супружестве друга не только любящего, но и всем существом своим преданного, готового собой пожертвовать, во всем уступить, оставшись при этом живым человеком, не превратившись в безгласную тень. Могу засвидетельствовать, что за ее бесконечную верность был ей бесконечно благодарен и ценил ее свыше всякой меры. Покойный Иван Алексеевич в повседневном общении не был человеком легким и сам это, конечно, сознавал. Но тем глубже он чувствовал все, чем жене своей обязан. Думаю, что если бы в его присутствии кто-нибудь Веру Николаевну задел или обидел, он при великой своей страстности этого человека убил бы — не только как своего врага, но и как клеветника, как нравственного урода, не способного отличить добро от зла, свет от тьмы». Сама Вера Николаевна «2 января 1935 года в письме к своему брату Дмитрию Николаевичу говорит о И.А. Бунине (она называла его всегда Яном): «Для Яна нет ближе человека, чем я, и ни один человек меня ему никогда не заменит. Это он говорит всегда и мне, и нашим друзьям без меня. Кроме того, то нетленное в наших чувствах, что и есть самое важное, остается при нас. В моей же любви никто не сомневается... Ведь главная тяжесть у меня потому, что он приносит самому себе вред своим... характером и тем, что он не считается ни с кем. Пожалуй, больше всего он считается все-таки со мной. Умирая, его мать послала мне завещание и просьбу: “Никогда не покидать его”. И он это знает и очень держится за это. Если бы я ушла, это, как он говорит, была бы катастрофа, тогда как разлука с другими “только неприятность”»¹⁵.

Эмигрантская приятельница Буниной — художник Т.Д. Логинова-Муравьева писала: «Мало кто понимал, в чем обаяние Веры Буниной, но все тянулись к ней. Ее простота привлекала, но также ее “царственность”»¹⁶.

Василий Яновский — писатель из молодого поколения эмигрантов «первой волны», отнюдь не склонный к славословию, утверждал: «Это была русская («святая») женщина, созданная для того, чтобы безоговорочно, жертвенно следовать за своим героем — в Сибирь, на рудники или в Монте-Карло и Стокгольм, все равно! Она принимала участие в судьбе любого поэта, журналиста, да вообще знакомого, попавшего в беду, бежала в стужу, слякоть, темноту…»¹⁷

Общий свод писем, хранящихся в архиве Иллинойского университета, дает подробное описание картины жизни, точнее, выживания в годы военного лихолетья представителей русской эмиграции «первой волны» из числа «бунинского окружения». В первую очередь речь идет о тех русских эмигрантах, которые сразу же после «падения Парижа» бежали на юг Франции, относившийся к так называемой свободной зоне, управляемой правительством, сделавшим своей резиденцией г. Виши (фр. — Vichy), и на Лазурный Берег (Côte d’Azur) — юго-восточную часть средиземноморского побережья с городами Тулон, Канны, Грасс, Ницца, Ментона и др., оккупированный сравнительно «либеральной» в своем отношении к евреям, масонам и иностранцам без подданства Италией¹⁸. Именно здесь, отметим особо, переживала фашистское лихолетье младшая дочь М.С. Цетлиной — Ангелина Михайловна Цетлин-Доминик (в те годы Кривицкая), которая, видимо, по той причине, что муж ее пребывал в немецком плену, а живя во Франции, она «могла с ним переписываться и посылать ежемесячные посылки», не уехала в США вместе с родителями. Как явствует из нижеприведенной переписки, Вера Николаевна регулярно осведомляла Цетлину о положении дел у Ангелиночки, которую, по возможности, старалась навещать во время своих посещений Канн, где та проживала с маленьким сыном.

Лазурный Берег, в первую очередь Ницца, был уже со второй половины ХIХ века любимым местом отдыха русской аристократии. Здесь лечился цесаревич Николай Александрович (скончался в Ницце в 1865 г.), сюда приезжали русские писатели и поэты — Гоголь и Лев Толстой, Тютчев и Соллогуб. В 1897 г. А.П. Чехов в шутку называл эти места «Русской Ривьерой», т.к. по приезде в Ниццу встретил здесь массу знакомых. Он, кстати говоря, останавливался в отеле «Оазис», прозванном «Русским пансионом», — в том самом, где зимой 1875–1876 гг. жил и Салтыков-Щедрин.

Поэтому в этих местах после бегства из революционной России осело очень много эмигрантов, образовавших вторую по численности после Парижа русскую колонию с центром в Ницце, где в 1930 г. проживало более 5000 выходцев из бывшей Российской империи.

Годы военного лихолетья (1940–1944) Бунины провели в Провансе (фр. Provence, букв. «провинция»), в старинном (основан в 1125 г.) городке Грасс (фр. — Grasse), расположенном на склоне горы на высоте 350 м над уровнем моря в окружении бесконечных лавандовых полей. Благодаря особому микроклимату, здесь с XVI века процветало цветоводство и производство парфюмерных ароматов. Уже в начале ХХ века город считался не только модным курортом, но и центром французской парфюмерии.

Сохранивший колоритный облик средневекового города Грасс — одно из самых красивых мест на всем Лазурном Берегу, Бунин открыл для себя в 1923 г. и, как писал Александр Бахрах: «Все годы эмигрантского житья он колесил из Парижа в Грасс, из Грасса в Париж...»¹⁹ — город и его окрестности притягивали его к себе «как магнит». В октябре 1939 года Бунины поселились в снятой ими на длительный срок у одной богатой англичанки вилле «Жанетт», где прожили вплоть до конца апреля 1945 года.

Однако в период «грасского сидения» — с 24.09.1940 по начало мая 1945 года, перемещение Бунина ограничивалось лишь посещением Канн и Ниццы (Грасс расположен в вершине своеобразного треугольника между Каннами — 16 км и Ниццей — 30 км). Впрочем, сразу же после падения Парижа и начала немецкой оккупации Франции Бунины, поддавшись охватившей близких им людей панике, собрались было бежать, не зная, однако, куда и не имея никаких планов на сей счет. 14 июня 1940 года В.Н. Бунина записывает в своем дневнике: «Я не узнаю Яна. В первый раз он мешкает. Почему? Страх неизвестности? Усталость? А между тем нам следует уехать» (Устами Буниных. С. 52.).

Иван Бунин, судя по его записи в дневнике от 25 июля 1940 года (Устами Буниных. Т. 3. C. 53, 54.): «Боялся ехать — кинуться в море беженцев, куда-то в Вандею, в Пиренеи, куда бежит вся Франция, вшестером²⁰ с 30 местами багажа…». В конце концов, они все-таки сорвались с места и поехали — «16 июня, в 10 ч. утра, на наемном, из Нима, автомобиле», в сущности, куда глаза глядят: «Уехали больше всего из-за Марги — ей в жандармерии приказали уехать из Alpes Mar “в 24 часа!”. Помогли и алерты , и мысль, что, возможно, попадешь под итальянцев. (Первый алерт был у нас в воскр. 2 июня, в 9-м часу утра)».

Согласно записям Веры Николаевны от тех же чисел, «беженцы» вернулись в Грасс 9 июля. Попытки уехать больше не возобновлялись.

Первое письмо Веры Николаевны к Цетлиной из UIA датировано 5 сентября 1940 года, когда супруги Цетлины в ожидании виз в США, куда уже успела перебраться их старшая дочь Шурочка, с мужем, известным физиком и общественным деятелем Борисом Юльевичем Прегелем, переехали из Канн в Марсель, поближе к американскому консульству. В Каннах, однако, оставалась их другая дочь — Ангелиночка, которая, будучи в те годы замужем за Павлом Кривицким, находившимся как военнослужащий французской армии в немецком плену, решила не покидать Францию.

В этом письме, уже в первых строках, после вежливых общих фраз: «Спасибо за весточку. В отеле, где Вы живете, мы не раз останавливались. Неужели Вы не вернетесь? Это будет очень грустно. Бабье лето очень свежее. Бывают и очень пасмурные дни. Но сегодня солнце, и немного веселее на душе», — Бунина переходит к делам «быстрой помощи», волнуясь о деньгах, которые должны получить, по-видимому, при посредничестве Цетлиной, их общие друзья-литераторы Даманская и Лоло²¹. Далее следуют искренние, сугубо личные высказывания, которые можно позволить себе только при обращении к близкому человеку: «Получила письмо от Лени . Он решил при наступлении первых холодов приехать к нам “на два месяца”. Я, конечно, очень обрадовалась. А в то же время стало и жутко. Как тяжелы всякие даже самые дозволенные незаконные привязанности. Как Вы счастливы, что у Вас свои дети, свой внук! А ведь и к чужому можно быть привязанной. И как нужно всегда себя сдерживать в проявлении не только чувств, но и дел. Помню, когда в 1932 г. у него впервые оказалась задета верхушка легких, я, когда мы вернулись все из Парижа, стала ему по утрам готовить кофе и квакер. Боже, что поднялось и у нас и у Фондаминских. Как все начали возмущаться! Дошло это и до Лени, и пришлось прекратить, так как мораль в этой болезни самое главное. А если бы он был моим сыном или даже племянником, то на это никто не обратил бы внимания. Если Ваша виза не готова еще, зачем же Вам сидеть в Марселе? Неужели Вы будете ждать в этом шумном городе! Читаю Герцена по-английски, Паскаля по-французски, Бунина по-немецки, а по-русски “Северный Вестник” 1897 года — много интересных статей. Написала свои воспоминания о Ходасевиче».

Затем — 9 сентября 1940 года, Цетлиной пишет самБунин, сообщая о том, что Алданов «подает прошение о пропуске в Марсель» и что он получила письмо «от писателя Гребенщикова (он уже чуть не 20 лет живет в Америке). Пишет, что американцы народ грубый, материальный до крайности, что даже большому писателю там легко умереть с голоду».

Таким образом он явно дает ей понять, что вопреки ее и Алданова советам он решил отказаться от намерения перебраться в США, хотя «у них даже были взяты американские визы» (см. Устами Буниных. Т. 3. С. 54.). Страх неизвестности, боязнь сорваться с насиженного любимого места и, как последняя капля, очернительское и по сути своей лживое письмо Гребенщикова — малозначительного русского литератора-эмигранта, весьма преуспевавшего в «бездуховной и малокультурной» Америке — перевесили чашу весов в душе колеблющегося Бунина в пользу выбора «остаться».

И даже последующий настойчивый совет его друга Марка Алданова не был им услышан. А ведь Алданов, уже сидящий в США, в своем письме от 15 апреля 1941 года очертил для него, в отличие от Гребенщикова, действительно реальную и весьма достойную перспективу: «Как Вы будете здесь жить? Не знаю. Как мы все — с той разницей, что Вам, в отличие от других, никак не дадут “погибнуть от голода”». Но Бунин не мог заставить себя тронуться с места, искал всякого рода, по большей части явно надуманные отговорки, о чем красноречиво свидетельствует его ответное письмо Алданову от 6 мая 1941 года: «Вы пишете: “погибнуть с голоду вам не дадут”. Да, в буквальном смысле слова «погибнуть с голода», может быть, не дадут. Но от нищеты, всяческого мизера, унижений, вечной неопределенности? Месяца два-три будут помогать, заботиться, а дальше бросят, забудут — в этом я твердо уверен. Что же до заработок, то вы сами говорите: “будут случайные и небольшие — чтение, продажа книги, рассказа…” Но сколько же раз буду я читать? В первый год, один раз… может быть, и во второй еще раз… а дальше конец. И рассказы, книги я не могу печь без конца — главное же, продавать их. И самое главное: очень уж не молод я, дорогой друг, и Вера Николаевна тоже, очень больная и слабая. Вот даже частность: вы пишете, что “на первое время предоставят нам комнаты в имении, в 45 метрах Нью-Йорка”. А каково в наши годы жить даже “первое время” где-то у чужих людей, из милости, подлаживаясь к чужой жизни и т.д.! Короче говоря — ни на что сейчас я не могу решиться. Визу иметь на всякий крайний случай (который, конечно, вполне возможен) буду рад. И если ее длительность будет хоть полугодовая, может быть, мы ею воспользуемся»²².

Впоследствии, как свидетельствует дневниковая запись от 27.12.1942, писатель об этом решении весьма сожалел: «Тем, что я не уехал с Цетлиным и Алдановым в Америку, я подписал себе смертный приговор. Кончить дни в Грассе, в нищете, в холоде, в собачьем голоде!» (Устами Буниных. Т. 3. С. 145). Однако, к счастью, предрекаемая Буниным трагедия не случилась. И он, и все его домочадцы, несмотря на недоедание, холод и всяческие опасности, благополучно пережили военное лихолетье. В немалой степени заслуга в этом принадлежит Вере Николаевне, которая, как явствует из публикуемой переписки, была воистину ангелом-хранителем их «коммуны» на вилле «Жанетт».

Просительные письма Буниной, а из них, собственно, как отмечалось выше, и состоит вся ее переписка с Цетлиной, помимо личных просьб, как правило, содержат и «общественную» часть. Вера Николаевна, принадлежавшая к числу наиболее активных общественников, создавших во Франции до войны отлаженную систему взаимовыручки и помощи соотечественникам, просила не только за себя, но и за других литераторов-эмигрантов из бунинского окружения. В этом смысле ее письма рисуют картину системы добровольно-общественной взаимопомощи, организованной в среде литературной эмиграции «первой волны», которая не может не вызывать восхищения, в силу своей всеохватности, действенности и мобильности.

11 сентября 1940 года

Милая и дорогая Марья Самойловна, я все это время душой с Вами и Мих Осип, все думаю и молюсь о Валечке . Уповаю, что он останется невредим. Моя надежда вообще крепчает.

Очень грустно, что я не увижусь теперь с Вами. После Вашего отъезда в Каннах стало пусто.

Вчера провела три часа там с Верой Рафаиловной .

Очень больна Есфирь Соломоновна , но вчера от ее племянника слышали, что ей стало немного лучше.

У нас тихо. Стало свежо. Наступили волшебные лунные ночи.

Сегодня послала Лене «приглашение».

Надеюсь, что он не ринется в Париж.

Сейчас климат наш ему очень полезен, только жили бы все в мире и любви, да удалось бы его прилично питать.

С рынка пропал картофель, но я привезла за несколько дней перед этим целый мешок, прямо Бог помог. Такси в Грассе найти нельзя, я на последнем подняла картошку.

У нас опять гостила Любченко , которую Вы встретили у нас как-то. Мы все любили ее и все довольны, а ведь это самое главное. Она тоже уезжает в Париж к мужу со следующим поездом после сегодняшнего.

Ельяшевичи на днях переезжают в Париж на машине. Она очень слаба и боится повторения припадка. К Шурочке ни в каком случае не попадут.

Александр Михайлович еще три недели будет в клинике. Значит, операция серьезная. Serge после выздоровления отца хочет приехать в Канны. Заходил к нам.

Бахрах в St. Maxim,t Hotel Provencol. Жду его к нам.

Мы с Яном Вас обнимаем. Г и М Ав кланяются Вам.

В.Б.

16 сентября 1940 года

Дорогая Марья Самойловна, спасибо за письмо, всегда радостно получать весточку. Как было бы прекрасно, если бы Вы еще раз сюда возвратились.

Ян послал Вам письмо сегодня утром, так что о нем я не пишу. По вечерам мы гуляем по нашему волшебному от луны саду, по тихой, безлюдной наполеоновской дороге²³.

Радуемся, когда в небе бегут, крутятся облака с запада. Много говорим и о текущих делах, и о литературе.

Душевно я спокойна, тревожусь только за Леню, он все еще колеблется, боится расходов.

Знаете, что я придумала, если только это Вас никак не стеснит. Я написала письмо С.В. Рахманинову , Вы можете прочесть его. Мне думается, что 100 % — 98% он достанет для Лени деньги. Не могли бы Вы несколько сотен перед отъездом мне оставить с тем расчетом, что, если С В достанет что-нибудь, то Вы возьмете столько, сколько вы оставили — из расчета, как у нас говори, сконим. Пришла мне эта комбинация в голову после письма М А, которое мы получили на днях, что оттуда²⁴ денег пересылать нельзя. В случае же, если Вам ничего не удастся получить для Лени, эти франки передам Ангелиночке тем или иным путем. Мне кажется, Вы ничем не рискуете, а даже будете иметь несколько бумажек в запас. Весь вопрос в том, будут ли у Вас свободные деньги перед отъездом к Шурочке. Если же эта комбинация Вам не подходит, то напишите просто одну фразу «мол, что Ангелиночке пока ничего не нужно передавать». А если это возможно, то Вы передадите мне перед Вашим отъездом или пришлете перевод с припиской «для Ангелиночки», а если мои надежды оправдаются, то вы от Шурочки напишете и сделаете распоряжение, что мне делать с Вашим переводом.

Кстати Нат Фед Любченко едет к мужу. Не нужно ли Вам что-нибудь передать? Она человек толковый и верный. Сейчас ее очень жаль: у нее больна серьезно мать, которая живет у О.Л. Еремеевой. 400, воспалилась вена, а муж требует к себе . Она уже записалась на поезд.

Питание становится все хуже и хуже, но еще жаловаться рано, мясо можно доставать  .

Скоро Вам напишу. Лоло хотят к Шурочке тоже , пишут, что она предлагает на полгода бесплатное содержание!

О Господи! Да как Вы думаете, не мог бы Долгополов прислать мне оставшиеся деньги. Любченко отвезла бы их Фаине Осиповне. Она уже у себя. Обнимаю. Целую. Ваша. В.Б.

20 сентября 1940 года

Дорогая Марья Самойловна, спасибо за письмо.

Не убивайтесь очень о Валечке , верьте, что он уцелеет. Я надеюсь, если буду здорова, поехать в церковь — Рождество Пресвятой Богородицы, и помолюсь о нем. Не расстраивайте своего здоровья, Вы ведь всем нужны, особенно своим.

Оказывается, Л.Г. Добрая в Монте Карло, Кантор забыл мне передать от нее поклон. Ее брат и belle souer очень много перенесли во время бегства из Парижа «по пяти километров в час», приходилось во время налетов прятаться в кусты и нельзя было достать нигде куска хлеба… А у нее было еще воспаление вен на ногах. Л Г пишет, что у нее самой ощущение, что она перенесла тяжелую болезнь.

Бахрах на этой неделе написал, что приедет в четверг — пятницу, сегодня пятница, уже четвертый час, а его нет как нет. Он писал, что он должен решить, «в какую пропасть бросаться», и хочет перед этим повидаться со мной. Но, видимо, не очень спешит.

У нас декрет — опять закрывать окна, кк во время войны.

Консервы и картофель будут выдавать по карточкам.

Струве событиями был потрясен, даже заболел, что-то с сердцем. Теперь следит с большим интересом за развитием событий, встает с сыном в 4 ч утра ради какой-то газеты.

Вот живой человек! Много бы дала, чтобы его теперь послушать. Я вообще очень люблю его слушать, даже когда не согласна с ним. Есть такие люди, к ним принадлежит и Карташов, но он даже художник слова — все у него внутреннее.

Ян, слава Богу, стал подолгу сидеть за письменным столом. Войдешь, у него невидящие глаза. Но это не художественное произведение, а что-то другое, сужу по некоторым признакам.

Марка Алекс не видим, они, вероятно, у Вас теперь.

Не было у Вас известий об Ангелиночке, хотя бы через Шурочку?

Жизнь наша течет пока тихо, тем мало. Дежурство, чтение, мысли о питании — походы за продуктами в полупустые магазины, краткие завтраки и обеды, письма, постукивание на машинке, вечерние прогулки — вот, собственно, и все.

Храни Вас и всех Ваших Бог. Не теряйте мужества.

Мы с Яном Вас и Мих Ос обнимаем и целуем.

Гал Ник и Мар Авг имеют Вам сердечные приветы.

Ваша Вера Бунина

В письме от 25 сентября 1940 года Бунина благодарит Цетлину «за обещание в случае возможности пойти навстречу моей комбинации» (см. выше письмо от 16 сентября), сообщает: «У нас гостит Бахрах. Очень приятно. Он изменился к лучшему и внешне, и внутренне. Загорелый, подтянутый. Много и интересно рассказывает, кратко, ясно и с юмором. Он вносит в нашу атмосферу спокойствие и душевный уют. Леня решил ехать к нам. Мы в Канны почти перестали ездить, очень опустели. Я только в церковь, но нечасто. Ян, слава Богу, пишет, иногда по целым дням. Мы теперь можем в 9 ч 30 вечера слушать Москву и бой на Спасских часах. Устроили антенну, которой целый год не было. Я стараюсь выдерживать диету, в награду похудела еще — линия налицо — что, впрочем, вызывает не восхищение у моих мужчин, а страх, и меня стараются пичкать. У нас месяца за два были гости раза два — мало кто решается взять нашу гору, а я за это время была всего раз на именинах. Но скуки не испытываю и духом бодра. Если все здоровы, то жить еще можно. Если есть деньги, то питаться еще можно хорошо, несмотря на то, что на рынке нет яиц, почти никогда масла, рису, многое дается по карточкам и в небольшом количестве, но все же еще можно есть вкусно. Появилось новое блюдо — кус-кус — африканская каша, среднее нечто между манной и пшенной крупами.

Встаю я с солнцем, слава Богу, оно теперь встает не рано, и часто на рассвете ухожу на базар, и как этот час бывает несказанно прекрасен. Во всем есть и хорошая сторона, умей только отыскать ее.

Я послушалась Вас — разрезала Вашу простыню на две, и теперь в них спит Бахрах».

Villa Janette

9 октября 1940 года

Дорогая Марья Самойловна, давно не писала Вам.

День за днем идет. Жизнь однообразная. Прибавилась работа: Ян дает перестукивать. Бахрах еще у нас. Очень приятный. Уезжает в Ниццу на следующей неделе со всякими планами, но осуществятся ли они, один Бог знает. Книгу, которую Вы взяли, мы не получили. Послали ли Вы ее? Или она еще у Вас? Я запамятовала, Вы что-то о ней писали в письмах к Ив Алек.

Если все будет благополучно, то 17 октября — на следующей неделе, Леня приезжает к нам. Доктор ему сказал, что в Париж или какое-либо другое место он не посоветовал бы ему ехать, но в Грассе для него жить хорошо. Но жить он должен по санаторски год. Не утомляться. С одной стороны, хорошо, но с другой, над нами висит угроза: хозяйка написала, что на срок сдать виллу нам не может, так как сама думает вернуться на Janette, и, когда предупредит, очистить виллу мы должны быстро. И тогда неизвестно, куда мы кинемся… Но не будем гадать, надо жить настоящим и самым ближайшим будущим.

Галя и Марга будут с нами четыре дня в неделю, а три у маркизы²⁵. Может быть, это и не так и плохо! Тем более, у них там комната с ванной, пианино и письменным столом, и М может заниматься не только педагогикой, но и пением, да и атмосфера там музыкальная. Что для нее очень приятно; будет в лучшем настроении, а то она чувствовала себя и физически плохо в последнее время.

А как Вы? Ваши планы? Неужели не увидимся?

Ян вчера был в Ницце, но Мар Ал не застал, да и никого не было дома. Не уехали ли они?

Как-то к нам приехал М Ал. Вид у него — Вы знаете — какой… Они в полном восхищении от Вас. Рассказали, как Вы живете, и я пожалела, что Марсель не в Каннах.

Осень ранняя, совсем иной раз холодно, и солнце не всякий раз показывается.

Нет ли у Вас известий от Валечки? Оттуда письма приходят? А что Ангелиночка? Кто уже у Шурочки? Что жалуется?

Открытку от Мих Ос получила, спасибо, что написал.

.

В Pau времени не теряют. Они сняли дом для докладов и концертов. Приходят и французы. Михельсоны снимают виллу.

В Каннах я не была уже целую вечность, с 23 сен. Пойду в церковь в понедельник, мой любимый праздник — Покров.

Обнимаем Вас и милого Михаила Осиповича. Галя и Маргарита Ав шлют вам сердечный привет.

Бахрах целует Вашу руку и кланяется Мих Ос.

Целую Вас Ваша Вера Бунина.

P.S. А. Даманская, несчастная, тоже деньги не получила. Я написала Нат Иг , чтобы Долгополов сделал заявление на post .

20 октября 1940 года. Утро.

Дорогая Марья Самойловна, во-первых, простите, что пишу на машинке — очень некогда, а во-вторых, что красной лентой, на синей пишу рассказы И А, и нужно так или иначе истратить и красную часть: двойную ленту мне поставили самовольно, когда поправляли машинку.

Вчера И А с Бахрахом ездил в Ниццу и видел М А. Сегодня они, как Вы знаете, покидают наши места. Как-то очень грустно. Но климат им вреден .

Слышала, что Вы еще в Марселе, потому решаюсь еще писать. Спасибо за открытку. Где же будет жить Ангелиночка? Нет ли известий о Вале?

Приехал Леня, пока все, слава Богу, только началась возня, чтобы ему остаться тут. Надеюсь, что его оставят, так как он жил в Грассе семь лет и собственно во Францию приехал именно сюда. У него и нансеновский паспорт выдан из департамента Альп Маритим. Вид у него хороший, но вести должен еще минимум с полгода, а может быть, и год правильную жизнь, если не хочет повторения, так ему внушительно говорил французский врач и отпустил из санатория домой только в Грасс, в Париж или другое место с плохим климатом его не отпустили бы. Он наслаждается отдельной комнатой и уже стал понемногу писать. Привез два чемодана рукописей. Говорит, что первую часть он может здесь написать.

Галя и Марго «уик-энды» теперь проводят у маркизы, а мне эти дни напоминают прежнее время, когда я одна жила среди мужчин. И знаете, время очень приятное, хотя работы по дому гораздо больше. Мы теперь так распределили, когда они здесь, то работают они, когда их нет, то мы, то есть я. Бахрах помогает тем, что носит нам снизу продукты. Благодаря ему, мы кое-что теперь имеем. Стали есть новую кашу кус-кус. Вкусно. Нет картофеля, это чувствительнее всего. Без него трудно обходиться, а между тем до открытия Америки его не существовало в Европе, и никто о нем не думал, как думаем мы теперь…

Приехал Лунц²⁶, но то, что он сообщает, Вы узнаете от М Ал. Я рада, что Любовь Александровне будет не так одиноко. Я у них была в Ницце, и вид их разорвал мне сердце. У Л Ал, которая очень похорошела, в глазах такая скорбь, что только на картинах видала. Сам Полонский тоже подавлен. А Ляля, сын их стал красавцем, конечно, еще ничего путем не понимает, а потому его еще больше жалко. Они мне сказали, что не могут найти человека, который бы за них поручился .

В Каннах я не была месяц.

Любченко уехала в Париж к мужу в бесплатном поезде.

Умер доктор Хофбаум здесь, отец художницы Логиновой, которая стала химичкой и получает в Лионе хорошее жалованье. Ее муж ученый, они тоже подумывают о Шурочке .

Погода у нас очень прохладная. Хуже всего у нас, женщин, с чулками, я до сих пор хожу только в носках. Наша с вами милая педикюрша сказала, что если я запущу, то могу охрометь и колено может распухнуть. Вот поэтому я и держу его в относительном тепле.

Бахрах и Леня целуют Вашу руку, шлют привет со всякими пожеланиями Вам и Михаилу Осиповичу. А мы с Яном Вас обоих целуем с большой нежностью. Храни Вас Бог и всех близких Ваших. Ваша Вера Бунина.

Приписки на полях:

Боюсь, что это письмо Вас не застанет. Пишу на всякий случай.

На всякий случай адрес наших друзей в Базеле. Doctor Elsa Maller (Эльза Эдуардовна) Tьllenger str. 56, Basel Suisse.

Если что будет нужно Ангелиночке, и я в состоянии буду сделать, сделаю.

Это письмо завершает «французский период» переписки военных лет, т.к. Цетлины покинули Францию в ноябре 1940 года. Бунин 22.12.40 записывает в дневнике: «Письмо от Алданова из Лиссабона (послано 13 дек.). Цетлины тоже в Лиссабоне, визу в Америку еще не получили. Алдановы уезжают 28 дек.).

Судя по всему, Цетлины выехали из Лиссабона вслед за Алдановыми и спустя где-то неделю прибыли в США. Т.о., последнее письмо Буниной от 1940 года — от 15 декабря,было отправлено уже на адрес А.Н. Прегель в Нью-Йорке.

Ононачинается с поздравления по случаю дня рождения Шурочки. Затем следует подтверждение, что из неоккупированной зоны в оккупированную можно посылать «почтовые переводы до 2.000 франков» и подробный отчет о финансовом положении общих знакомых-литераторов. Далее Бунина пишет: «Помощь Тэффи необходима Чек, посланный д Долгополовым, видимо, не попал в руки Фаины Осиповны — месяц тому назад она просила меня выслать ей эти деньги… Александра Львовна известила, что посылка денег запрещена. Мережковские получают из мэрии по 8 франков в день на человека. Лоло гонят с квартиры. Даманская в полном отчаянии — так и не дошли до нее 300 франков из По. Зайцевы известили besoin de provisions et d’argent . Ремизовы и Шмелев тоже без всяких средств. От Алексея Петровича Струве знаю, что Рощин, Михаил Струве и Лоллий Иванович Львов без работы. Относительно писателей из «Объединения» у нас имеется мало сведений: Ладинский  уехал из нашей зоны, адреса не оставил. Адамович в Ницце, слышала, что он нуждается. Червинская в La Favière, Яновский в Тулузе. Кнут в Тулузе. Варшавский в плену. Об остальных ничего не знаем, никто почти не пишет».

Письмо, несмотря на описанные бытовые трудности и дурные вести о близких знакомых, заканчивается на весьма оптимистической ноте: «Встаю я с солнцем, слава Богу, оно теперь встает не рано, и часто на рассвете ухожу на базар, и как этот час бывает несказанно прекрасен. Во всем есть и хорошая сторона, умей только отыскать ее. Еще раз шлю Вам поцелуи, приветы, поклоны, всем на выбор. Да хранит Вас Бог. В.Б.». Далее следует приписка рукой Бунина: «Дорогие мои, обнимаю Вас от всей души. Передайте мои поцелуи Алдановым. Храни Вас Бог».

В отличие от своей неунывающей жены сам Бунин, явно испугавшийся навалившихся на него бытовых проблем, шлет Цетлиной подряд два исполненных отчаяния просительных письма — от 24.01.1941: «Дорогие Марья Самойловна и Михаил Осипович, надеюсь, что Вы уже у Александры Николаевны. Спешу сообщить Вам, что до сих пор я из Америки не получил еще ничего и что мы находимся в положении совершенно катастрофическом — доживаем последние гроши, в полном голоде и адском холоде. Помогите через кого-нибудь ради Бога» и 24. 01.1941: «Дорогая Марья Самойловна, материальное положение наше с тех пор, как мы расстались, ухудшилось до крайности — я никогда в жизни не был в таком отчаянии, как теперь. И ниоткуда помощи. Расходы, при всем нашем страшном холоде и голоде, страшные (не говоря уже о налогах по Парижу и по Грассу, по taxe de séjour , по электричеству и т.д.) и при том нас 6 человек — ибо куда, куда я дену М, Зурова, Бахраха!! Они все без гроша и все больны. Не могу писать — руки трескаются от холода».

Правда, что весьма интересно (sic!), интимные записи за это время — в дневнике выдержаны во вполне спокойных тонах, по крайней мере «вопль отчаяния» из них не прочитывается.

13 января (31.12.40) 1941 года

En russe

Милая и дорогая Марья Самойловна, если бы я не была лирической душой, то у меня не хватило бы сил сесть за письмо к Вам, — хотя я каждый день собираюсь сделать это, — но желание мысленно провести с Вами этот вечер, столь для нас памятный²⁷, заставляет превозмогать большую усталость, почти не замечать боли в спине и нарушить строгое предписание Лени лежать после обеда.

В этом году этот вечер будет отмечен письмом к Вам.

Сначала поговорю о делах. Все, что Вы пишете о нашем Амор очень хорошо, хотя m-me Копп и не очень надежный человек. Когда мы у нее были с Нат Иг , она обещала много, а на деле оказалась гораздо труднее многих и многих «клиентов». Но, может быть, если она сама возьмется за дело, «то будет музыка не та». Дай-то Бог. Из Парижа я получила известие, что наш друг А.М. Ор en bonne santé , меня это обрадовало. Подробностей не знаю. В Канны приехали Каплин­ские²⁸. Она дала мне сто фр, которые я перевела Лоло, и сказала, что будет мне давать ежемесячно (Даманская так и не получила 300 фр от да Долгополова). Но, с другой стороны, печальные вести: серьезно больна Фаина Осиповна . Она много делала. Относительно Тэффи, как хотите, — ведь все равно, если что будет, то будет иное. Вы можете там обдумать и послать по Вашему усмотрению кому хотите. Ведь если, не дай Бог, Фаина Осиповна перестанет работать, то здесь я останусь в единственном числе, Нат Иг уже давно собственно перестала интересоваться этим делом.

Было письмо от Рогнедова. Он в Мадриде, устраивает лекции Claud’y Far²⁹, кажется, хочет привезти туда и Мережковского, хотя пишет, что Дм С в Испании неизвестен. Тэффи в Биаррице, там и Ивановы , Фельзен уже в Париже. Зайцевым Рогнедов послал посылку.

У нас уже в три мясные дня нет мяса. Сегодня спасались колбасой, я больше вприглядку. Зато получили масло сливочное и вместе с ним кускус. Морковь исчезает, сегодня на рынке удалось достать лишь фрукты. Пока есть капуста. Но лука — нет, чеснока тоже нет. Относительно картофеля — время до открытия Америки . Много фиников, есть мандарины, яблоки, но дорогие. Сыр я сегодня видела, но купить не могла: теперь каждый обыватель должен быть приписан к какому-нибудь магазину и может покупать тот или иной продукт не только по карточкам, но и в одном только своем магазине. Очередь большая за кониной и перед колбасными . пропали все консервы с овощами. Остались лишь фруктовые соки.

Здоровье мое не очень хорошо. Бывают и припадки . Сижу на строгой диете. Устаю быстро. Утомляет беганье по магазинам. Стояние в мясном, в счастливые дни, когда он открыт. Из конфет остались лишь fruits confits , но они дороги. Марг Авг и Лене дано молоко — это украшает и наш утренний завтрак.

Ложусь спать. Утром надеюсь написать еще листок. Завтра поеду в Канны к Каплинской. М б, зайду к Ангелиночке.

Леня меня очень радует в духовном отношении. Он поддерживает атмосферу. Много работает над своей книгой. Старается вести правильный образ жизни. Не расходует зря своих сил. Редко куда выезжает. В Каннах еще не был. Если бы было настоящее питание, то, вероятно, он бы быстро поправился. Но все терпимо, если он будет вносить в общий котел 300 фр. Бесплатно ему жить, где он живет, нельзя. Вы знаете его средства. Без внешней помощи ему не обойтись. Он лично написал Алек Л , в этом месяце ему немного прислали из Швейцарии. Я писала Эльзе Эдуардовне Mahler, которая с ним дружна, и она где-то достала ему 100 фр французских. Да, я забыла: Эльза Эдуардовна просила передать Вам, что она охотно исполнит всякое Ваше поручение. Она ученица Ростовцева. Профессор Базельского ута, два раза получала премии от университета женщин — одну в 20.000 фр, другую в 6.000. И необыкновенно милый и простой человек. Живет с подругой, тоже ученицей Ростовцева, лингвисткой. Леня недавно получил открытку от них с припиской, и от Аллы Головиной, значит, она здорова.

Ну, вот вам и отчет о нашей маленькой жизни.

Да, Лене разрешено жить до 1 апреля. Но я надеюсь, ему продлят. Сегодня вызывают Алю в полицию. Читала в последнее время Чехова. Понятно, почему у нас произошла революция. Много замечательного он написал. И когда читаешь его сплошь, то понимаешь, что главная беда это в безрелигиозности всей жизни. «От нее все качества. Жизнь должна быть проникнута религиозным, так сказать, ощущением, а без должна быть свободна от всяких изуверств и свободна до бесконечности. И каждый человек должен быть бы внутренне свободен и религиозен, но это, конечно, утопия.

Получила известие, что у Валечки все есть, кроме масла. Дух у него крепок.

Напишите подробности о Вашей жизни. М б, и Мих Ос раскачается и напишет. Кто еще с Вами?

Александр Васильевич вчера завтракал у Рашель. Они здоровы . Вера Раф переезжает в Ниццу.

Ну, вот накатала Вам длинное письмо.

Да, забыла: мне тоже очень хотелось бы конец нашей жизни провести вместе. И знаете, мне кажется, это будет там, где родилась Ангелиночка .

А у Илюши нет больше книг³⁰. А Софья Михайловна З заболела, видимо, затяжной болезнью. Все шлют дружеский привет. Мужчины целуют Вашу руку. Кланяются все Мих Ос.

Мы с Яном < И.А. Буниным. — М.У.> обнимаем Вас.

Храни Вас Бог.

Ваша Вера Бунина.

Следующее письмо, посланное на американский адрес, не датировано, но, судя по тексту и последующим уточнениям Буниной (см. ниже письмо от 3 февраля 1941 года), оно было написано 14–16 января 1941 года.

Дух у меня бодр. Я легко переношу продовольственные лишения. Убивает быстрое утомление — нужно много лежать.

16 января. Утром 14. I успела написать одну лишь фразу.

Теперь, чтобы попасть в автобус и сидеть, нужно потратить час для получения билета, а так как у меня были еще дела в городе, то я вышла во вторник за два часа. Покупки оставила в знакомом магазине. Простояла 1/2 часа в очереди, была вознаграждена, получила первое место.

Приехав в Cannes , решила пойти к Ангелиночке. Она уже на ногах: синие штаны, коричневый шерстяной жилет с рукавами. Вид здоровый. Красива. Повзрослела еще . На подбородке три-четыре красных пятнышка. Ванюшу не видала. Я не хотела после нее идти к нему. Застала ее за переписыванием воспоминаний Paul’я — как трогательно! Она очень довольна, как хозяйка нянчит Ванечку. Обещала приехать к нам одна: «можно ребенка оставить на хозяйку». Довольна, что стала столоваться дома: «Прибавилось много времени».

От нее пошла к Каплинским. Завтракала. В пятом часу ушла. Опять час пропал на билеты. Теперь нужно на станции покупать билеты, а не в автобусе, касса открывается за 1/2 ч, а чтобы получить сидячие, мне нужно тоже встать в очередь за 1/2 ч. Ехать было холодно. Выйдя из автобуса, зуб на зуб не могла попасть.

Зашла в магазин узнать: взяты ли продукты, купленные утром. Обогрелась немного. Узнала, что Леня заходил и взял. Еще кое-что купила. В это время поднялась луна. Безлюдье. Тишина. Морозец. Очарование почти мистическое. Тихо поднималась, но все же чувствовала утомление с каждым шагом. Дома. Крик Лени: «Что с Вами, Вы — серая, на вас лица нет?!» — «Устала»… они уже обедали. Я села, похлебала супа манного, вкусного, а потом — тушеная капуста, второй раз в день. Вкусно, но думаю, мне вредно. Сразу легла. Немного першило в горле. Да так и пролежала почти весь вечерний день. Был и припадок, возможно, от капусты и усталости. Держать диету сейчас почти невозможно. Даже не всегда возможно приготовить «легюмный» суп. Ян и Леня волнуются, что я худею, трогательно уделяют от себя орехи, варенье… Говорят, что трудны будут следующие три месяца. Но я надеюсь на Бога. Мама во времена большевизма писала: «Бог даст день, Бог даст пищу». Хуже там, где Борис — Вера . Как они там крутятся?

Ив Ал перестал писать, но за письменным столом проводит много времени. Страдает от холода. Страдает и от скудости питания. Но духом не падает. Сравнительно здоров, хотя опять начались боли вокруг глаз.

Алек Вас делает вылазки в Канны и Ниццу. Есть какие-то виды на будущее. Его присутствие развлекает Ив Ал. Он думает с ним поладить, так что мы все рады, когда он у нас. К тому же он единственный, кроме Гали, кому не опасно носить тяжелые мешки, хотя носили мы все, но когда он у нас, то он это берет на себя.

Галя и Марг Авг переболели — грипп. Давно не ездили в Канны. Думаю, что Марг Авг больна серьезно, но она перемогается, конечно, ей необходимо усиленное питание, «но где его замызить», — как говорил один мужик. Кстати, если будут давать что-нибудь у Шурочки, не забудьте и о Гале. Ведь ее положение тоже трудное, хотя на обувь и лекарства…

На этом предложении письмо обрывается. Его последняя, по-видимому, страница не сохранилась.

28 января Цетлиной посылает письмо Леонид Зуров. Содержание его касается только лишь продуктов питания, которые от Цетлиной с надеждой ожидают обитатели виллы «Жанетт».

На почтовой открытке (Carte postale).

28 января 1941 года

Милая Марья Самойловна! Получил Вашу открытку от 16/I-го. Большое спасибо. Шлю сердечный привет Михаилу Осиповичу, Шурочке и Софье Юльевне Прегель с мужем. Очень меня обрадовали Ваши заботы о Вере Николаевне. Она соблюдает печеночный режим. Я думаю, что самое лучшее — посылать ей сухое молоко, рис, калифорнийский виноград, сахар, сухое варенье — фрукты или смокву, чернослив, а если возможно, чистое сливочное масло. Все это согласно режиму и Вашим милым советам не вредит ее здоровью. Я получаю небольшое количество молока и делюсь им с Верой Николаевной. Вашу посылку из Испании она до сих пор не получила. Боюсь, что она пропала в пути.

Наша усадьба была захвачена гриппом. В Н перенесла его, теперь настал мой черед — переношу его стойко. Жизнь наша течет однообразно, вестей получаем мало. Главные заботы — продовольственные. Нужно стоять в очереди за кониной. А очередей — две. Первая для записи, а вторая (через несколько дней) — для получения.

Вера Николаевна, Иван Алексеевич и А.В. Бх шлют Вам привет.

Целую Вашу руку, желаю радости и добрых дней. Ваш Л. Зуров.

Всем общим знакомым шлю сердечный привет и пожелания бодрости и здоровья. Л.З.

En russe

3 февраля 1941 года

Милая, дорогая Мария Самойловна, не знаю, получили ли Вы мое письмо от 14–16 января. Надеюсь, что во всяком случае оно будет Вам переслано.Оно длинное, и жаль, если пропадет.

Не знаю, как вас благодарить за Вашу заботу обо мне. Она трогает меня до глубины души. Спасибо.

Погода опять стала скверной. Холодно, туманно, но топки не топим. Только немного у Ив Ал наверху, где есть маленькие печки.

Все переболели, кто на ногах, кто в постели. Зуров дней пять пролежал, стал кашлять. Я, конечно, испугалась. Но, слава Богу, температуру сбили быстро. К сожалению, погода не жалует. А тут еще молоко пропало. Больше недели не выдают, а оно ведь иногда основа его питания. Мясо получаем раза два в неделю. Хорошо организована выдача. Короче стали хвосты.

Печально начался год: 10 января скончалась Фаина Осиповна < Ельяшевич> от раковой опухоли на мозгу. Сильно страдала, три дня перед смертью была без сознания. Я была с ней связана сорокалетними дружескими отношениями. О Василии Борисовиче мне страшно думать. Сорок четыре или пять лет они женаты, да 4 года он был у матери Ф Ос жильцом, значит, под одной кровлей прожито почти полвека, а теперь он оказался «tout tout nul» , как он написал мне. Все родные его в России. Наталья Ивановна тоже в удрученном состоянии.

Обнимаю Вас и целую со всей нежностью. Дружеский привет Мих Ос. Желаем всем Вам и Вашим.

К концу апреля 1941 года настроение у Буниных явно стабилизировалось, состояния отчаяния и безысходности отступили перед человеческой приспособляемостью к условиям реальной жизни. Это видно из письма Буниной к Цетлиной от 27 апреля 1941 года, где, например, есть такие строки: «Вообще установился новый быт, в который мы уже вжились. И если бы у меня было больше сил, то я с удовольствием проводила бы иногда время в очередях. Много новых черт узнала я во французском народе, больше почувствовала страну. Надо сказать, что я очень бодра духом и даже нахожу, что в такой трудной жизни есть и своя хорошая сторона. Все стали менее требовательны. Капризам места нет, но это, конечно, хорошо с духовной стороны, а с физической — трудновато».

Во всех письмах Веры Николаевны тема питания всегда стоит на первом месте — как одна из самых актуальных и болезненных. Бросается в глаза, что при всех перебоях с продуктами питания и резком ограничении их ассортимента ни о каком настоящем голоде на Лазурном Берегу и речи быть не могло! К тому же Бунины регулярно получали продовольственные посылки из разных стран — США, Швеции, Швейцарии: «За последнее время я стала из Лиссабона³¹  получать разные съедобные вещи и сразу почувствовала прилив сил!» Далее следует подробное описание их ежедневного рациона: «Мы пита почти исключительно овощами, но без картофеля, почти стали травоядными животными. Мясо имеем два раза, а иной раз и один в неделю, раз в неделю, а иногда раз в две недели выдается что-нибудь из колбасной, в последний раз по 50 гр. на лицо. Но были и этим довольны: на Пасху была ветчина! Правда, по лепестку, но и это было приятно. Было и несколько крашеных яиц. Вот и все из пасхального стола!» — это выдержки из письма от 27 апреля 1941 года, в котором ниже имеются такие вот строчки: «На праздниках все, кроме меня, побывали в гостях, и кто-то покушал курочки, кто уточки. А у меня на первый день был длительный припадок , и я не поехала, куда была приглашена. Но курицу тоже попробовала, мне прислал хозяин вместе с И А. И, нужно сознаться, вкусной она мне показалась такой, что и сейчас вспоминаю с волнением».

И хотя Вера Николаевна страдала от язвы и опущения желудка, т.е. имела право не держать постов, ее — воцерковленной православной женщины — постоянные сетования по поводу отсутствия достаточного количества мясной пищи, звучат довольно странно. Скорее всего, это все-таки калька с эмоциональных выплесков мужа, который часто высказывал недовольство по поводу скудности повседневного пищевого рациона — см. об этом в упоминавшихся уже выше мемуарах А.В. Бахраха «Бунин в халате. По памяти, по записям».

Из скупых строчек этого письма, касающихся французов, среди которых обретались Бунины, явствует, что несмотря все трудности быта, и в первую очередь нехватку продуктов питания, никаких выпадов против «объедающих» местный народ чужаков со стороны провансальцев не было. Всегда — и в переполненном транспорте, и в полупустых магазинах, и в нескончаемых очередях, отношение к ним было неизменно доброжелательным. Об этом свидетельствует хотя бы такое высказывание Веры Николаевны — режущее ухо человеку, знакомому с практикой советских очередей: «Если бы у меня было больше сил, то я с удовольствием проводила бы иногда время в очередях» (sic!).

В этом своем письме, помимо сетования по поводу очередей, плохой работы транспорта и сведений об общих знакомых, Бунина также рассказывает, чем каждый из членов грасской «коммуны» занят: «Леня работает над своим романом и, кажется, доволен с этой стороны своей жизнью. Марга продолжает ездить к маркизе , которая недавно давала концерт, нужно сознаться, что Марга, действительно, хороший профессор пения. Она сделала из маркизы то, что едва ли многие могли бы сделать, ибо голос у нее «никакой», как говорит Зинаида Николаевна . Кстати, о них ничего нам не известно. Галя много работает по дому. Стоит в очередях. Иной раз имеет очень хороший вид. Что меня пугает. Ведь у нее тоже не все благополучно с легкими. Очереди и меня очень утомляют. В прошлую субботу я неожиданно отстояла три, и пришлось зайти в аптеку, так как голова закружилась. Мне что-то дали, и я ожила.

Иван Алексеевич, конечно, освобожден от этих очередей, но и ему приходится, и не раз, спускаться в город и ходить по лавкам. Бахрак тоже ежедневно ходит и то одно, то другое, в основном овощи, притаскивает. Происходит это от того, что часто не бывает то одного, то другого продукта. Выдают на лицо известное количество и, если нет карточек, то нужно каждому самому лично получить этот продукт.

А на автобусах ездить стало еще труднее, чем при Вас. Те же очереди и у нас, и в Каннах. И бывает, что до кассы дойдешь, а билетов уже нет, и жди еще час, полтора следующего. Поэтому я почти не езжу в Канны. Даже на Страстной была только раз, в Великую Пятницу.

Здесь следует особо подчеркнуть, что бытовая среда в грасской «коммуне», где под одной крышей собрались четыре писателя и артистка, отнюдь не являлась идилличе­ской, на что Бунин все время сетовал в своих письмах и дневниковых записях. Бунин, как и большинство творческих людей, был подвержен затяжной меланхолии, а то и депрессии, к тому же он был очень вспыльчив и весьма капризен в своих отношениях с окружающими. В свою очередь, страдавший туберкулезом и психическим расстройством Зуров временами вел себя исключительно вызывающе и грубо. Да и «дамы» подливали масла в огонь. Вере Николаевне то и дело приходилось гасить конфликты, успокаивать, разводить, отвлекать. На ее постоянной заботливости, христианском смирении и природной доброте, по сути своей, держалась вся жизнь на вилле «Жанетт».

Впрочем, и сам Бунин был привязан к своим домочадцам: «Нет, бунинский дом был не “гостеприимной кровлей”, а чем-то несравненно большим. Своего гостя или, вернее сказать, жильца, чтобы не говорить приживальщика, Бунин как бы приобщал к своей семье, и хотя за глаза нередко на него бурчал и в письмах мог над ним едко иронизировать, а то и красочно ругать, он готов был всячески его опекать, в критические минуты вставать на его защиту и не хотел с ним расставаться»³².

Цитируемое выше письмо Буниной было опубликовано Надеждой Винокур с купюрами. Ниже воспроизводится один опущенный ею фрагмент, в котором содержится важная, с точки зрения биографии В.Н. Буниной, информация.

Очень волнуюсь за Петра Бергардовича . После 22 марта от них не было известий. У жены его что-то плохо с ногами. Средств у них никаких. Может быть, можно было узнать о них. Ростовцев его большой друг. Там же живет Маня Брянская — самый близкий человек всей моей жизни.

Получила письмо от m-m Гандельман³³. Она описала состояние Нат Ив Кульман. Горе ее не поддается описанию. Она пишет, что плачет и днем и ночью. Теперь утешает ее работа над курсом Никя Кар , который он читал в Сорбонне 17 лет по русскому языку. Я слушала его. Это был очень интересный курс. У нее был сильный припадок, и это заставляет ее спешить с работой. У Веры Алексеевны было тоже два сильных сердечных припадка. Борис сильно исхудал, похож, по его словам, на Ганди.

Больше писем за 1941 год в архиве нет, не имеется также никаких указаний на их получение и в дневниках Буниных. По-видимому, интенсивность переписки после нападения немцев на СССР резко снизилась, за весь последующий военный период сохранились только два письма, публикуемые ниже — за 1942 и 1944 годы.

22 июня 1941 года Бунин записывает в дневнике: «Пошли на войну с Россией: немцы, финны, итальянцы, словаки, венгры, албанцы (!) и румыны. И все говорят, что это священная война против коммунизма. Как поздно опомнились! Почти 23 года терпели его». «Страшные бои у русских и немцев. Минск еще держится. Желтоватая, уже светящаяся половина молодого месяца. Да, опять “Окаянные дни!”» «Газеты и радио — все брехня. Однако ясно пока: “Не так склалось, как ждалось”» и «Россия будет завоевана? Это довольно трудно себе представить», — записи И.А. Бунина от 30.VI.41, 01.VII.41, 29.VII.41 и 19.IX.41 .

Находясь под мощым информационнным давлением германских и прогерманских средств массовой информации, предвещавших неминуемое поражение СССР уже в самое ближайшее время, и неутешительных сводок «от Советского информбюро», которые «коммуна» слушала по приобретенному с этой целью коротковолновому радиоприемнику, все домочадцы виллы «Жанетт» испытывали чувства подавленности и отчаяния. И если Бунин, судя по его дневниковым записям, демонстрировал уверенность в невозможности победы немцев, то Веру Николаевну в страшные месяцы непрерывных поражений и отступления советских войск явно захлестнуло чувство безнадежного отчаяния, о чем свидетельствует ее запись в дневнике от 9.Х.41: «Нет, немцы, кажется, победят. А может, это и неплохо будет?» Но 8.XI.1941 — разгар битвы под Москвой (30.09.1941 — 20.03.1942), Бунин уже делает первую ободряющую запись «В России 35 гр. Мороза (по Цельсию). Рус. атакуют и здорово бьют» . Затем идут записи об освобожденных городах, среди них — родной Ефремов «где был дом брата Евгения³⁴, где похоронен и он, и Настя, и наша мать!»

5 февраля 1942 года

Милая и дорогая Марья Самойловна, давно не писала Вам и давно не имела от Вас никаких вестей. Но недавно была у Ангелиночки. Она цветет, бодра и деятельна. Ваш внучек очаровательный по-прежнему, но только стал еще резвее и занятнее. Вид здоровый, головка в золотых колечках, не причесан по-европейски, а потому утерял сходство с русским царевичем. Я присутствовала за их завтраками, сначала мальчика, а затем взрослых. Было в тот день мясо и бобы, потом вишни, чай. Мне все время было жаль, что вы не видите мальчика, много радостей доставил бы он Вам. У него большой темперамент, думаю, что Ваш.

Я от них потом пошла к доктору. Вы, вероятно, знаете о моих болезнях: небольшие язвочки в канале между желудком и кишками, опущение желудка, довольно значительное, артрит правой руки и, конечно, очень сильное малокровие; последнее, думаю, самое серьезное. С ним приходится очень бороться. Вес мой — 51.200 . Самочувствие, скорее, хорошее. Болезнь приняла без ропота и душевно от этого не страдаю. Жить продолжаю по-прежнему, то есть в положенные дни стряпаю, хожу за покупками, стою в хвостах, только очень тяжелых кулей больше не таскаю. Лечение: уколы против язвы, хемспилор против малокровия, каолиназ, чтобы не раздражать язву, пояс, чтобы поддерживать желудок, затем молочное питание (четверть литра в день (а теперь через день молоко киснет, а мне ничего кислого есть нельзя), диета, лишение мяса, несмотря на необходимость есть его. Питаюсь макаронами, квакером и некоторыми овощами, кофе и сухарями. Но, слава Богу, держусь. Все домашние очень заботятся обо мне, особенно И А, проявляет даже самопожертвование.

У нас большая перемена: дамы переехали в Канны. Сняли квартирку и живут в свое удовольствие. Время теперь вообще сказочное. Из тысячи и одной ночи сказка и с ними. Одна добрая и щедрая душа дает им возможность совершенно безбедно существовать. М