Татьяна Сотникова

Функция караоке

Татьяна Сотникова

Функция караоке

Начать эту статью я собиралась с воспоминаний пятилетней давности. О том, как каждый новый день предлагал выбор между пакетом молока для детей и поездкой в метро к месту работы. О том, как будущее представлялось туманным, а особенно туманной представлялась возможность когда-либо использовать знания, полученные в школе, институте, аспирантуре. И как многие наконец догадались, что пора перестать надеяться на правительство, государство, президента и прочих. Так же, как и на зарплату по основному месту работы. Что пора входить в долгожданный рынок со всеми его нерадостными истинами, о которых имеешь самое смутное представление.

И тут же оказалось, что первая истина, которую придется усвоить в свободном плавании, сурово гласит: “Кто платит, тот и заказывает музыку”. Но при этом вторая истина гласит не менее сурово: следует искать того, кто заплатит тебе за твою музыку — за ту, которую тебе захочется создавать. И если между усвоением первой и второй истин промежуток окажется слишком большой, если ты слишком долго будешь готов лабать все подряд, лишь бы пятаки кидали, — деградация произойдет так быстро, что платить за твою музыку не захочет уже никто. Такие вот Сцилла и Харибда.

Правда, обо всем этом я предполагала вспоминать в уме, без записей. Потому что кто ж теперь таких простых вещей не понимает! Теперь у нас уже все хорошо: каждый нашел свое место под солнцем, обрел человеческое достоинство, знает, на что он может рассчитывать завтра, послезавтра и через полгода. Растет как творческая личность, халтуры не ищет. И вообще, в России теперь жить даже лучше, чем на Западе, потому что в магазинах у нас все, как у них, а интересно зато — как у нас.

Коррективы, внесенные жизнью всего лишь в течение двух недель, оказались так ошеломительны, что мне тут же захотелось вывести воспоминания из головы на бумагу. Потому что вполне вероятно: если когда-нибудь финансовый ступор все-таки кончится и, несмотря на инфляцию, снова начнут работать уцелевшие производители печатной продукции, — растерянность и паника среди тех, кто за последние годы привык зарабатывать интеллектуальным трудом, будут сравнимы с аналогичным состоянием пятилетней давности. Вид насмерть перепуганных москвичей, в сентябре девяносто восьмого года ящиками закупающих пшено и цитрамон, не оставляет сомнений в том, что это возможно.

Так что, может быть, никому и не понадобятся мои размышления о том, что мы там такое читали и писали “до августа 1998-го”. До того ли теперь! Лучше напомните-ка нам: из чего вы исходили пять лет назад, написав первую книжку под пестрой обложкой и подписав ее, от греха подальше, псевдонимом Анна Берсенева? Что-что такое надо сочинить, чтобы все-все покупали и чтобы за это платили бы много-много твердой валюты? Что там, согласно проверенной схеме, желают читать про любовь массы наших соотечественников? Изложите нам, пожалуйста, технологию написания!

Именно вопросы о технологии задавали мне почти все, кто интересовался моим мнением о так называемом русском любовном романе. В то, что никакой технологии может не быть, мало кто верил. Так же, как и в то, что русский любовный роман — термин эфемерный, выдуманный, гипотетический; что произведения, жанр которых обозначается подобным образом, ютятся в самом глухом секторе книжного рынка, не пользуются большим спросом ни у оптовиков, ни у читателей и имеют мизерные для массовой литературы тиражи. Что произведения, выходящие в соответствующих сериях (“Баттерфляй”, “Русский романс”, “Афродита” и др.), вызывают читательский интерес лишь в той степени, в которой отходят от критериев, обязательных для любовного романа.

Все пишущие о русском любовном романе уверены: автору надо взять некий набор клише, всесторонне изученный за десятилетия существования любовного романа как жанра, и адаптировать его к местным условиям. В шубки девушек переодеть! И интересуют пишущих о русском любовном романе, собственно, только некоторые подробности этой самой адаптации. А как вы изучаете “новых русских” для ваших книжек — лично или по газетам и анекдотам? Почему обязательно “новых русских”? Ну что вы, а кого же еще! Всем ведь известно, что героиня любовного романа должна быть богатая. Или, например, сначала бедная, но потом непременно богатая — как только встретит своего избранника. А то где ж она время возьмет на любовь-то, при нынешней нашей жизни! Ну, в крайнем случае, она должна быть артисткой — опять-таки, чтобы время имелось свободное. А то неправдоподобно ведь получится: на службе-то нормальные люди с девяти до шести сидят...

Ничего иного я на эту тему за пять лет не слышала и не читала. Адаптация технологии. Переключение читательского интереса на местное “мыло”. В детективном жанре ведь это произошло! Любители Чейза полюбили Маринину. Значит, любители Барбары Картленд полюбят кого-нибудь с русской фамилией. Это у нас просто коммунистическая идеология была, вот и не успел укорениться жанр.

Даже отсутствие в мировой издательской практике понятия, например, “немецкий любовный роман” (о чем прекрасно знают издатели, закупающие права на Франкфуртской книжной ярмарке) исследователей русских технологий не настораживает. Хотя, казалось бы, должно насторожить: немцы и сентиментальны, и “Вертера” написали — а любовный роман на национальной почве не прижился. Ну, кто их знает, немцев. А в Америке есть любовный роман — и у нас появится! Гей-клубы появились же.

Вообще-то в этом пять лет назад были уверены и сами издатели. А многие, кажется, и до сих пор пребывают в этой приятной уверенности. (Разве что финансовый кризис внесет коррективы в издательские планы: просто не будет возможности затевать проекты, которые, вопреки всем аналогиям, упорно оказываются малотиражными). Во всяком случае, одну начинающую авторшу, пришедшую по объявлению с синопсисом русского любовного романа, в издательстве спросили: “У вас про какую любовь — про земную или про небесную?” И даже не только спросили, а тут же и объяснили разницу. Про земную любовь, оказывается — это если девушка полюбила парня, родила ребенка, парень ее бросил, настрадалась она, бедная, но потом, ближе к хэппи-энду, неверный возлюбленный все-таки вернулся. А про небесную: если она своего единственного ждала лет семьдесят, пока он по белу свету мотался, а потом он ее все-таки нашел, и они сразу стали жить долго и счастливо. Вот так. В девяносто восьмом году такое говорится, и не невеждами, а профессионально подходящими к своему делу людьми. (Замечу, впрочем, что пять лет назад мне просто повезло: тогда издатели не были такие подкованные, не имели четких теоретических установок и просто прощупывали почву читательских интересов, предоставляя почти полную свободу даже начинающим авторам. А уж если замечали, что книги того или иного автора пользуются спросом, то и вовсе не вмешивались в творческий процесс. Теперь, насколько я знаю, ситуация изменилась кардинально). Кстати, разделение любовных романов на “земные” и “небесные”, на “красные” и “розовые” — четкая технологическая установка, от которой зависит стандарт обложки: будут на ней изображены влюбленные по пояс или во весь рост, будут они целоваться или только обниматься, будет видна бретелька бюстгальтера или только носок туфельки. И если вы попробуете сказать, что ни “земной”, ни “небесный” вариант ничего общего не имеет с ожиданиями абсолютного большинства отечественных читателей, вам тут же объяснят, что американские любовные романы пишутся именно по таким схемам, что наши женщины, как и все женщины в мире, с удовольствием это читают, потому что жизнь тяжелая и хочется отвлечься по дороге с работы. А не верите — проедьтесь в метро.

Проехались. Читают. Американские любовные романы. Чтобы читали наши — не видела ни разу. Наши читают детективы, причем читают в основном женщины, и серия, в которой печатаются самые популярные авторы — Маринина, Дашкова, Полякова, — называется “Детектив глазами женщины”. В газетах, что ли, мало про убийства пишут? Необъяснимо!

Это только на первый взгляд кажется необъяснимым. Просто читатели детективов уверены: их не будут держать за дураков. Конечно, один автор напишет лучше, другой хуже, но, по меньшей мере, в романе будет присутствовать детективная интрига, и развиваться она будет в приближенных к действительности обстоятельствах. А это дает гарантию, что в своем читателе автор отечественного детектива видит человека с мозгами.

Что в своем читателе автор отечественного любовного романа видит человека хотя бы с чувствами, — совсем не факт. (Про мозги и вовсе речи нет). Здесь уж, извините, как в детской игре: “Вам барыня прислала сто рублей и коробочку соплей. Что хотите, то берите”. Но ведь и у обожаемых Картленд и Стил — примерно такой же набор! И берут. Почему же наших не берут или в лучшем случае берут на порядок меньшим тиражом, который весь расходится по годовой подписке, почти не попадая в розничную продажу? А черт их знает! Загадочные русские женщины. Дуры, короче.

Автору русского любовного романа положено своих читательниц презирать. Это хороший тон, без этого и признаться неудобно, на что ты решился ради хлеба насущного. Уважающая себя выпускница литинститутского поэтического семинара произносит с легкой усмешкой: “Мы-то с вами понимаем... Для себя-то, с утра до обеда, я пишу настоящие стихи и прозу. Но что поделаешь, не все такие умные, как мы с вами. Вот и приходится после обеда — для дур... Или, может быть, вы считаете, что творите современную литературу? Ну, в таком случае, о чем же с вами говорить...” И будешь стоять как оплеванный и, хватая воздух ртом, объяснять, что вообще-то тоже читал Кафку и Джойса, что разницу между литературой большого стиля и беллетристикой худо-бедно понимал и до того, как появились на лотках книжки в пестрых обложках. Между Томасом Манном и Ремарком. Между “Петром Первым” и “Хождением по мукам”. Между... Между разными другими чужими произведениями! Но как только начинаешь писать сам, никакого практического толку от твоего понимания нет. Пишешь ты все равно, как слышишь, а слышишь, соответственно, как дышишь. Как можешь. Если ты можешь писать беллетристику, то ты и есть беллетрист, а вовсе не создатель “настоящей” литературы. Кстати, как мне кажется, процентов девяносто советских писателей, и очень даже неплохих, были именно беллетристами. Мы вообще выросли не только на хорошей литературе, но и на хорошей беллетристике. Выросли — и почему-то решили, что имеем право писать заведомо плохие книжки...

Единственная гарантия, которую реально может (если хочет) дать автор, что бы он там о себе ни думал, — это что он работает в полную силу, без халтуры. Все гарантии нетленности создаваемого — не в его власти, и никаких тут новых не изобретено технологий.

Поэтому с русским любовным романом дело обстоит очень просто: не было его у нас никогда, нет и не будет. Потому что “любовный роман” (не роман о любви!) бывает только американский. Это такой же национальный производственный термин, как голливудский боевик, и стандарты у него не менее жесткие. Действительно, существует набор клише, отойти от которого невозможно. Слезы должны быть определенной формы и по определенному поводу; стремления — к определенной цели и ни шагу в сторону; разлука — на определенный срок и ни месяцем дольше; эротика — до определенного предела и в определенных выражениях. И так далее в ассортименте. В таком специфическом американском качестве любовный роман и потребляют во всем мире. Кто-то — как великое откровение о женской душе, кто-то — как чтиво для метро. Создавать русский любовный роман — все равно что пытаться сделать конструктор “Лего” из хлебного мякиша. “Лего” — это “Лего”. В одном наборе — корабль, в другом — домик с забором, но каждая деталь выверена настолько, что, как их ни составляй, при первом же взгляде на конструкцию видно: перед тобою “Лего” и ничто другое. Цвет, форма, материал; из хлебного мякиша такое не слепишь. Да и зачем?

Ссылки на якобы изученные запросы отечественной женской аудитории, которая в условиях общественной нестабильности нуждается в когнитивной простоте, тоже не представляются убедительными. Психологи говорят: человеческая психика просто не может нормально функционировать, если не располагает достаточным набором поведенческих клише; необходимость постоянно находиться в состоянии выбора может привести к душевному расстройству. Проще говоря, нормальный человек, увидев утром, что за окном идет дождь, не должен каждый раз решать, надо ли брать с собою зонтик; в такой ситуации он должен действовать автоматически, освободив голову для более важных решений.

Вот! — подхватывают начинающие исследователи отечественного “мыла”. — А у нас с вами разве стабильная ситуация? Вот любовный роман и должен выдавать читательницам те самые поведенческие клише, в этом и состоит его назначение.

Лет пять назад еще можно было заблуждаться на сей счет. Теперь же достаточно открыть любой из многочисленных женских журналов — “Космополитен”, “Она”, “Женские секреты”, “Домашний очаг” и тому подобные, — чтобы понять: недостатка в расхожих рецептах на все случаи жизни давно уже не наблюдается. Ознакомьтесь с годовым комплектом — и если вы нуждаетесь в готовых решениях, то будете точно знать, как вести себя, когда муж заводит любовницу, когда наступает климакс, когда сын приводит в дом невестку, и т.д. Все это вам подробно изложат в доступной форме, проиллюстрируют примерами, снабдят тестами и укажут телефоны доверия. Заодно во всех подробностях и с точными адресами опишут отечественную “красивую жизнь”, которую считает своим долгом описывать каждый автор русского любовного романа. И сделано все это будет очень профессионально, без малейшего оттенка доморощенности. А в еженедельниках “Настя” и “Лиза” вам вдобавок расскажут множество незамысловатых любовных историй с хэппи-эндом, которые якобы должны быть интересны читательницам книг.

Так ради чего же городить еще и огород любовных романов?

С моей стороны, конечно, это звучит смешно: написав десять беллетристических книг, говорить о выморочности жанра. Но еще более смешно было бы уже после полугода работы не почувствовать, что вся русская повествовательная традиция противится созданию “любовного суррогата”, даже средствами беллетристики. Разумеется, внутренние задачи — композиционные, стилистические — в беллетристике иные, чем в литературе большого стиля. И все-таки они очень сильно отличаются от задач, которые ставят перед собой и успешно решают женские журналы.

Читая книги о любви, женщины, как мне кажется, ищут соответствий собственным чувствам. А чувства им доступны куда более тонкие и глубокие, чем полагают снобы, строчащие “для дур” и ужасно удивляющиеся, что их поделки не пользуются спросом. Вероятно, ради возможности получать каждую неделю новую порцию необременительного чтива читательницы готовы допустить ряд условностей. Но только если действие происходит “где-нибудь” — например, в Америке. И скидку на суконный язык они тоже готовы сделать — если это торопливый перевод. Но допустить, чтобы на родном языке, в родных обстоятельствах, в книге под твердой обложкой им излагали какой-то розовый бред, — допустить это готовы не многие. И проводить аналогии с детективом здесь не слишком уместно: отечественный детектив имеет принципиально другую традицию создания и восприятия.

Может быть, в том, что не приживается “суррогатная любовь” на местном материале, отчасти виновата школьная программа. Ведь даже те женщины, которые ничего не поняли про Раскольникова и благополучно пропустили “войну” в романе Толстого, про Наташу Ростову читали наверняка. И про Татьяну Ларину читали, и про княжну Мери, и про Асю, и про Джемму, и про Анну Каренину. И чувства всех этих женщин — между прочим, не укладывающиеся в клише любовного романа — им были вполне понятны. Слишком широкий, видно, эмоциональный диапазон у наших женщин, и слишком они привыкли, что в книгу их чувства должны укладываться полностью, раз уж это книга, а не журнальная статья. Поэтому автор, собирающийся писать роман, в котором будут “задействованы” чувства, должен отдавать себе отчет: скидок ему будет дано очень мало. С Пушкиным и Толстым его повествовательный дар никто, может быть, сознательно сравнивать и не станет, но, раз уж роман построен на перипетиях чувств, читатели хотя бы подсознательно сравнят их с чувствами очень многих предшествующих героев. Или хотя бы с собственными эмоциями. Проверят таким образом, есть ли в книге своего рода “функция караоке”. А она ведь даже в музыкальном центре только встроенная бывает, к любому-всякому прибору ее не прилепишь... Такая потребность самоотождествления читателей с героями существовала, наверное, всегда. Татьяна Ларина, читая книжки про любовь, тоже воображала себя героиней своих возлюбленных творцов — а дурой ее назвать как-то язык не поворачивается.

Так что запросы аудитории изучать, конечно, нужно. Издателю и социологу. А автору, по-моему, смысла нет. Все равно: или ты совпадаешь хоть в чем-нибудь с этой аудиторией, или нет. Если не совпадаешь, не имеешь соответствующей встроенной функции, то и подстроиться под широкие читательские массы не сможешь, хоть всю теорию “розового” жанра изучи и самолично социологические опросы проводи в метро. (Как правило, кстати, опрашиваемые в таких случаях говорят: “Хочется что-нибудь про нашу жизнь”, — и пиши—не хочу!).

Может быть, напоминать обо всем этом не имеет смысла. В конце концов, книжный рынок уже сформировался, отечественные любовные романы издаются — как “земные”, так и “небесные”; соответствующие серии есть почти в каждом издательстве массовой литературы.

А может быть, очень даже имеет смысл напомнить о легко забываемых вещах. Времена, судя по всему, идут тяжелые, соблазнов и заблуждений впереди будет много. Одно из самых серьезных для пишущего человека заблуждений: считать, что можно отменить простые законы творчества. Что можно почитать, освоить, усвоить, сесть за компьютер и выдать нечто по схеме и по рецепту. Незавидная судьба русского любовного романа является лучшим доказательством того, что сделать это невозможно.

У меня, во всяком случае, принципиально новых разработок велосипеда нет. Все то же самое, что и раньше знал каждый, кто брался за перо. Садишься и пишешь, что слышишь и что можешь. И ждешь, что получится.