Об авторе | Александр Павлович Радашкевич, поэт, эссеист, переводчик. Родился в 1950 году в Оренбурге. Вырос в Уфе. В 70-е годы жил и работал в Ленинграде. Эмигрировал в 1978 году в США, работал в библиотеке Йельского университета (Нью-Хейвен). В 1984 перебрался в Париж, где работал редактором в еженедельнике «Русская мысль». Автор десяти книг поэзии, прозы и переводов. Стихи переведены на английский, французский, сербский и арабский языки. Живёт в Париже.

Александр Радашкевич

Последняя дорога к маме

Разлучный путь

                                      Всё на земле умрёт — и мать, и младость…

                                                                                                                       Блок

Последняя дорога к маме
длиною в канувшую жизнь,
она без прежних остановок и без
свидания в конце. Вспять
поезда, и самолёты — за зеркала
обратные небес, где мы стоим,
зажмурившись, с тобою в кругу
дворовых тополей, не зная, что
всё это было, не веря, что случились
здесь, где ты лежишь, моя немая,
под несокрывшим потолком и
полкой, выпиленной братом
в те безначальные года, где
всё же ты меня дождалась,
ты додышалась до меня…
Соседки мнутся у порога, не отирая
детских слёз. Разлучная дорога
к маме длиною в попранные сны,
она теперь без остановок, звонков
и прошлых телеграмм, без ветра
встреч и ожиданий, и без мамы —
в последних дверях.

* * *

Благословен безбедный день земного прозябанья,
безветрие и обморочный свод в виду недоуменья,
молчание томительных частот и в трубке мамин
млечный голос, благословен наш беглый ужин на
двоих на бархатном закате и сизый витютень в окне,
за спинами видений и взглядами участливых теней,
те, коротившие года и накрепко забытые заботы, та
вспышка безоглядной красоты в обмызганном метро
иль за углом превратных пригородов рая, благословен
и ты, читатель тишины и слышатель безгласных
воплей хора, как та волнистая черта над корочкой
небес, где кенотаф оплаканных химер алеет в час
нечаянных признаний, когда мы ясно смотрим
в никуда, чему-то ничему смущённо улыбаясь.

Новый год

Из уфимских буранов, прошлогодней пороши
над тропою хрустящей отпарившего детства,
за глазами, налитыми сном расставаний, и из
писем, вскрываемых бережной ночью, прямо
с лестничной клетки к ели павших игрушек,
канители, гирлянды и сверкнувшие цацки —

это было прекрасно, это был тихий ужас
из уфимских буранов, над тропою кристальной
позапрошлого детства, где играет пластинка
чужая «Смерть Озе» или «Песню Сольвейг».

Мы спешим оледенело, за закрытыми глазами
всё быстрее и быстрее ленту времени мотают,
и каждое утро всё та же ворона, с крылом
подломленным, минуя всплески полых дней
и лиц недоуменье, под окнами догуливает
важно вороний век по аховым сугробам.