НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Пепел истории

Людмила Черная. Косой дождь — М.: Новое литературное обозрение, 2015.

В декабре две тысячи четырнадцатого года Людмила Борисовна Черная писала преди­словие к своей за многие годы собранной книге «Косой дождь». На улице наверняка лежал снег, в комнатах же должно было быть тепло и уютно, как в любом доме зимним вечером. Сидела на стуле/диване/в кресле Людмила Борисовна, пролистывая книгу-жизнь, которую предстояло прочитать нам, людям поколения другой эпохи. Людям, для которых слова «революция», «НЭП», «НКВД», «карточки», «ифлийцы», «контрпропаганда» не до конца понятны — мы знаем, что это такое, из учебников, статей и исследований, но не проживали эти реалии, не дышали воздухом Советского Союза. Каждое из этих слов для нас — факт истории, который мы не можем ни всецело принять, ни аргументированно опровергнуть. И лишь такие книги, в которых факты обретают кровь и плоть свидетельств, окрашенных человеческими переживаниями и изобилующих деталями, запечатленными в памяти современника, могут помочь нам это сделать. Благодаря им мы можем смотреть на эпоху глазами людей, которые в ней жили, и решить для себя, как мы должны к ней относиться.

Итак, была ли эта книга бессмысленной попыткой рассказать о прошлом, как определила плоды своих трудов сама Людмила Черная, осознав принципиальную невозможность передать через время все, что хотелось бы? Конечно же, нет. Спешу заверить в этом автора в самом начале своего отклика на ее труд.

Конечно же, эта книга — основательно продуманная, тщательно подготовленная и хорошо осмысленная попытка рассказать сегодняшним людям о времени и о себе: «Чем я могу обосновать право рассказывать о том времени? Увы, только тем, что мне, как я уже написала, под сто лет … Я стала очевидицей многих больших и мелких событий советской истории…» Абсолютно достаточное основание: человеку, видевшему воочию всех советских вождей, видных деятелей науки и культуры разных периодов советского времени и великое множество интересных людей, безусловно есть чем поделиться со своим читателем. А если узнать, что Людмила Черная — известный переводчик и публицист, признанный литературным сообществом, автор документального романа «Преступник номер один», сотрудник отдела дезинформации и контрпропаганды ТАСС, — вопросов больше не остается. Перед нами человек, имевший возможность, которую вряд ли можно назвать счастливой, соприкоснуться с правдой того времени, которую учебники не раскрывают.

Цель написания данного исследования мемуарист также обозначает весьма однозначно — попытаться внести хотя бы каплю ясности в то, что представляла собой жизнь простого человека при советской власти...»

Подчеркнуто неоднократно: автор стремится внести «каплю ясности в жизнь простого человека», «рассказать про обычную жизнь обывателей…» — на что «гения не нашлось». Действительно,художественная проза того времени практически не оставила правдивого представления об эпохе. Над этим тщательно работал партийный аппарат. В советскую эпоху огромную роль играла идеологическая заданность и требовалась установленная оценка происходящего. Именно поэтому важность мемуарных свидетельств советского времени преувеличить невозможно. Это прекрасный инструмент для сканирования времени, позволяющий нам разложить эпоху на составляющие и увидеть то, что сохранилось в живой памяти, куда мы осторожно и проследуем за автором.

Первые же страницы этого объемного труда являют нам кропотливую работу над текстом: мемуарист создает объемное художественно оформленное пространство жизни людей от начала революции 1917 года до наших дней, соединяя в своей прозе официальное и бытовое, общее и частное, субъективное и объективное, метафизическое и диалектическое. И в этом единении противоположностей складывают сюжет, из которого ничто нельзя исключить.

Наиболее подробно, с особой нежностью, описано детство, картины Москвы с другим расположением улиц и зданий: Хохловский переулок выглядел не так, как сейчас, а опекушинский Пушкин стоял не на Пушкинской площади, а в начале Тверского бульвара...

Людмила Черная — из семьи последних русских интеллигентов царской России, обездоленных октябрьским переворотом. В начале своего жизненного пути она засвидетельствовала трагичное соседство монархических взглядов, еще не искорененных в сознании людей, с агрессией и антирелигиозными вылазками новой власти. Приверженность былому порядку и вере в Бога невозможно было быстро уничтожить — семья Черных, как и многие другие участники событий тех лет, скрывала у себя священников, преследуемых властями. Атеизм не приживался. По словам Людмилы Черной, в двадцатые годы по всей Москве раздавался «малиновый звон», который связался в сознании мемуариста с воспоминаниями периода «красного террора».

Как известно, о «красном терроре» открыто стали говорить только в 90-е. А между тем истории таких детей, как Ваня Николаев, который вместе со своим братом был вынужден жить один в пустой квартире, пока их родители находились в политизоляторах, важны для понимания генезиса советского правления и осмысления психологического здоровья населения в те годы. Можно говорить о формировании сильнейшего чувства страха, неискоренимого никакими методами и проникающего в самую «подкорку» человеческой личности. Об этом свидетельствуют многие мемуаристы: «Чувство страха — это чувство, которое трудно себе вообразить, если ты его никогда не испытывал, это что-то, что тебя никогда не оставит. Это, может быть, из самых сильных стрессовых состояний, когда ты не знаешь, что будет с тобой через минуту, через день, через год. И с этим чувством жило все городское население» — сообщает, вторя Людмиле Черной, Лилиана Лунгина¹.

Период 30-х запечатлелся в памяти Людмилы Черной не только последствиями «красного террора», но и улучшением бытовой жизни, и лозунгом «Догнать и перегнать Америку». Аналогичные впечатления от этого времени сохранились и у Лилианы Лунгиной, также переводчика и филолога, чьи мемуары постоянно вспоминаются при чтении книги Людмилы Черной: «В тридцать шестом — тридцать восьмом годах, в период самого страшного террора, повседневная жизнь странным образом улучшилась. Наступило как бы затишье».Эти годы отчеканились в сознании Лунгиной сталинским лозунгом «Жить стало лучше, жить стало веселее».

Сознание людей к тому времени было видоизменено механизмами власти: факт погребения В.И. Ленина в специально построенном для него мавзолее — аналоге усыпальницы Рамзеса II — был воспринят советскими людьми как явление рядового порядка, оценка же личности любого вождя не могла быть хоть сколько-нибудь объективной… Сохранить независимость мышления удавалось немногим. Людмила Черная описывает быт семей, которые ей довелось наблюдать, и отношения между людьми. Все они по­страдали от гнета эпохи по-своему: какие-то распались из-за идеологии антисемитизма (супруг покинул жену-еврейку), другие отказались от близких в связи с их «антисовет­скими взглядами», а третьи, как Людмила Черная и ее муж, сосредоточились на противопоставлении себя системе, на попытке найти свой путь между постоянными «запрещено» и «невозможно», не поддавшись губительному воздействию исторического поля.

Помимо общей картины эпохи, Людмиле Черной удалось донести до читателя то, что, кроме нее, не засвидетельствовал никто.

Жизнь работников «раннего» и «позднего» ТАССа, сложности перевода «своеобразной» речи партийных деятелей на немецкий (например, поговорки, произносимые Сталиным) — сведения об этом раньше можно было почерпнуть исключительно в спецхранах, да и то по спецзапросу. Совсем закрытое от посторонних глаз место — отдел дезинформации и контрпропаганды ТАСС. И событие, наблюдать которое мечтал бы любой историк или литератор: Людмила Черная получает новый материал — речь Германа Геринга. И пишет на него ответ, который впоследствии был допущен к эфиру. Население Советского Союза в это время живет, трудится и сражается в полном неведении о том, что существует какой-то там отдел дезинформации, что его сотрудники перехватывают заграничные сообщения — голоса фашистской Германии, Великобритании или любой другой капстраны умело заглушены: для контактов с ними есть особые отделы, в которых идет своя жизнь, и о ней никто не расскажет, кроме самих участников.

Опять же ИФЛИ — легендарный Институт истории, философии и литературы, о котором так много сказано и так мало написано. По мнению Л.Б. Черной, его создание было очередным политическим ходом советской власти, поставившей задачу сформировать новую гуманитарную интеллигенцию. Но задача оказалась недовыполненной: не все преподававшие и воспитанные в стенах ИФЛИ приняли продиктованные властью манеру поведения и образ мысли.

Отходили от общепринятых норм ифлийские педагоги, перестав проповедовать концепцию о писателе как выразителе дум своего класса и даруя студентам возможность мыслить и анализировать. Оригинальностью мысли отличались и сами преподаватели. А главное — пытались противостоять господствовавшим тогда идеологическим взглядам и позициям многих критиков. Отчасти именно из-за этого институт из тихого гуманитарного вскоре превратился во всецело идеологический, в стенах которого образовалось обширное поле для массовых репрессий: незаметное исчезновение профессоров, доцентов, неожиданное появление новых преподавателей, претворявших в жизнь установленную и нужную образовательную программу.

Это не могло не отражаться на студенческих взглядах и позициях в тот период, многое из происходившего тогда можно почерпнуть на страницах, написанных Черной. Наиболее полно яркие моменты студенческой жизни тех лет, происходившей под бдительной опекой партийных органов, представлены в главе «Лицей в Сокольниках».

«Красный лицей», «Русская Сорбонна» называли это место, где в коридорах якобы вольнолюбивые студенты обсуждали новинки кинематографа и распевали знаменитую «Бригантину», как свидетельствует Л. Млечин в книге о Шелепине (М., 2009). Л. Черная утверждает, что это миф, и подобного факта просто не могло быть — дети 30-х не могли бы и помыслить о таком.

Незабываемы рассказы Людмилы Черной о показных собраниях в 15-й аудитории, где происходило осуждение и исключение из комсомола студентов, которые не проявили гражданскую сознательность — не донесли в НКВД на своих родных и близких. «Я проглядел, я виноват в том, что не увидел…» — в подобных сценах люди, вступив в диалог с обстоятельствами, произносят страшные слова, принудительно заходя за черту невозврата.

Об этом говорит и Лунгина: «Если меня когда-нибудь услышит нынешняя молодежь, я считаю очень полезным напомнить, до какого абсурда доходила та жизнь. Исключали пятнадцатилетних мальчиков и девочек из комсомола за то, что они раньше КГБ (тогда НКВД) не разоблачили своих отцов». (Лунгину также исключили из комсомола за то, что она выступила против подобных действий.) Сейчас подобные факты шокируют, тогда же были вполне обыденным явлением. Многое из того, что вызывает наше изумление теперь, было рядовым явлением тогда...

60-е ознаменованы заметками Л. Черной об Асе Берзер — новомирском редакторе и критике. Вся жизнь этой женщины была сосредоточена на литературе, которая была смыслом ее жизни, поэтому она не смогла пережить ни репрессий, ни увольнения из НМ. Кроме того, встречи с писателями: Константин Паустовский, Лев Копелев… Встреча со Светланой Аллилуевой, которую совершенно случайно завели в гости давние приятели. Аллилуева спокойно сидит у стола, молчаливо выслушивая от Людмилы Черной, не знавшей, кто перед ней, беспощадную критику собственного отца (встреча произо­шла спустя сутки после смерти Сталина). Обе вскоре расходятся...

Зарисовками исторических фактов Людмила Черная постепенно формирует композицию книги, структуру которой образует и поддерживает воссоздание исторического поля, видоизменяющего человеческие судьбы. Видоизмененные, они сплетаются в полотно, из которого вытягиваются нити, скрепляющие все периоды истории XX века в единое историческое пространство. Эти нити ткутся из взаимовлияния эпохи и лично­сти. Судьбы людей под влиянием государственного аппарата советской системы единообразно форматировались, и персонажи в той или иной степени превращались в персонифицированные образы советской истории.

Таким образом, мемуарное повествование Людмилы Черной, как и весь корпус мемуаристики ХХ века, разрушает «программное» понимание советского периода российской истории, позволяя посмотреть на нее глазами человека, способного почувствовать, как собственное дыхание перемежается с дыханием эпохи, и понять, насколько бывает ошибочна уверенность человека в том, что он сам творит свою жизнь.

                                                                                                                                     Виктория Пономарева

1  Олег Дорман. Жизнь Лилианы Лунгиной. — М.: АСТ, 2009.