|
НАБЛЮДАТЕЛЬ
рецензии
Приношения от преклонения
Валентина Полухина. Из не забывших меня. Иосифу Бродскому. In memoriam. — Томск: ИД СК-С, 2015.
В кругу литературы о Бродском и вокруг Бродского особое место заняла новая публикация — солидная книга, выпущенная издательством Томского университета в 2015 году. Отрывки из воспоминаний, стихи на русском и поэтические переводы с целого ряда европейских языков, в первую очередь английского, — все вокруг автора строки, давшей заглавие сборнику. Выпуску этой книги мы обязаны прежде всего подвижничеству профессора Киллского университета (Англия) Валентины Полухиной, посвятившей жизнь изучению трудов и наследия Иосифа Бродского. Она же — автор первой монографии о нем: «Бродский — поэт для нашего времени», вышедшей в 1989 году в издательстве Кембриджского университета.
Иллюстрированная рисунками Иосифа Бродского, книга включает тексты более двухсот авторов. Том открывается стихоторением Анны Ахматовой с посвящением Бродскому, а заканчивается воспоминаниями и стихотворением Юза Алешковского. А между ними — кого только нет!
Без преувеличения можно сказать, что туда вошел весь цвет современной поэзии, от нобелевских лауреатов по литературе до поэтов, не известных широкому кругу читателей. Перечислены и стихи, по тем или иным причинам не вошедшие в книгу. Предисловие составителя антологии Валентины Полухиной и емкое послесловие профессора Томского университета Вячеслава Суханова включены в пятисотстраничный труд.
По словам Валентины Полухиной, стихи, посвященные И. Бродскому, она стала собирать еще при его жизни. Смерть поэта в январе 1996 года породила всплеск стихотворчества во всех концах земли — но и позже стихи, посвященные памяти Бродского, пишутся и будут писаться, подтверждая его вечное присутствие в литературе. Читая книгу, я очутилась в аудитории, где одновременно слышны голоса множества его почитателей: глубокие высказывания и скорбное оплакивание, эпатажные выкрики и признания в любви, искренняя скорбь и сюр. Постепенно сквозь гул начали проступать отдельные темы. Их мне и захотелось обозначить. Заранее оговорюсь, что писать рецензию на антологию ненамного проще, чем ее составить, так как приходится отбирать из обилия материала, а это ох как непросто! Не буду останавливаться на том, насколько разнятся взгляды авторов антологии на поэта в контексте биографии. Затрону только то, что значила фигура Бродского в поэзии.
Миссия.Известно высказывание самого поэта о «величии замысла».Говоря словами Якова Гордина, эту мысль Иосиф Бродский реализовывал, стремясь «...всей своей жизнью-творчеством доказать естественную нерасторжимость жизни, смерти, любви, тупика и перспективы, воплотить это понимание в стихах и прозе». Для Александра Кушнера Бродский — это Атлант: «...Есть поэт, взгромоздивший на плечи / свод небесный иль большую часть / небосвода...». (Александр Кушнер). Написано в 1981 году.
Кем он был?Как его только не величали?От странствующего изгнанника (отсюда сравнение с Овидием, Иосифом, Одиссеем) до олимпийца и властителя дум. Вспомним автошаржи Бродского, изображавшего себя с лавровым венком. Вот уж напророчил! Сам себя он считал инструментом языка.
Вклад — огромен!«Иосиф Бродский дал каждому «отдельному человеку» самый главный урок из всех возможных — ВСЕГДА ЕСТЬ ДАЛЬШЕ...» (Инна Кулишова).
Соединил русскую поэзию с поэзией англоязычной. «...Бродский решительно привил русскому стиху традиции англоязычной поэзии. Это вывело его на новые рубежи, позволило заговорить по-новому, резко расширить стиховые, философские и выразительные возможности» (Юрий Кублановский).
Огромно его влияние на современников и потомков. Как заметил Борис Херсонский, «в поэзию Бродского очень нелегко войти, и из нее нелегко выйти». Как бы фигура Бродского ни загораживала горизонт поэтам, им не стоит опускать руки. Как бы ни был велик поэт, у него нет монополии на Слово. Оно неисчерпаемо!
Бродский жил, сжигая себя даже не в плане физическом, хотя и это было, сколько интенсивностью духовной жизни и творческим горением. «Идеал умственного ускорения является ключом к его великим достижениям (и его же пределам) как в прозе, так и в поэзии, и к его неизгладимому присутствию», — по словам американской писательницы Сьюзан Зонтаг.
Его поэзия.Покойный Лев Лосев утверждал: «...он писал все лучше и лучше и в последние три-четыре года жизни достиг умонепостижимого совершенства, и лиризм не покидал его до 28 января 1996 года»! Это мнение — в противовес тем умникам, делающим дежурный упрек, что творческий гений Бродского с годами шел на спад.
Занятно, что Михаил Айзенберг назвал Бродского «гением поэтической внятности». Думаю, многие согласятся, что поэзия Бродского была внятной, но многослойной, непростой для восприятия.
Уникальность его поэтической речи метафорично описал Петр Вайль. «Стихотворение — как кардиограмма: всплеск пафоса сменяется иронической усмешкой. Если «хлеб изгнанья», то «жрал... не оставляя корок». Его приверженность к рифмам, хотя и удивляла англоязычных авторов, отказавшихся от рифмы как поэтического инструмента, все же не могла не вызывать уважения в своей настойчивости и достижениями в этой области. «Бродский, классицист, был неистовым новатором в области рифмы, парадоксальным футуристом», — писал немецкий автор Ральф Дутли.
Что значила его смерть. «Русский язык / потерял инструмент...» — Наталья Горбаневская. «Вой, муза, — мир расщеплен и раздвоен», — Бахыт Кенжеев. «Но вот он умер — и многие внезапно очутились лицом к лицу с пустотой, которую он заговаривал и загораживал сорок лет», — Сергей Гандлевский. У Марины Темкиной просто оторопь: «Взял — без мифа, без легенды — просто умер». Инна Кулишова: «Не понимаю тех, кому легче — а легче почти всем — писать без него. От исчезновения главного по сей день камертона?». С ней соглашался Манук Жажоян: «После твоей смерти, — / Как после Освенцима, / нельзя писать стихи».
Михаил Синельников считал, что со смертью Бродского честь поэзии убита. «После его смерти мне не хватает опоры», — Андрей Битов. «...На всем теперь, как снег / нетающий, — его исчезновенье», — заметил Александр Алейник. «Печально, что производство чуда / вдруг прекратилось, и навсегда», — Михаил Армалинский.
«После бродского как и после бога / остается воздух и это много», — Алексей Цветков. Сергей Юрский подытожил: «Иосиф Бродский завершил двухсотлетний этап русской культуры, эпоху, которую можно назвать пушкинской».
Зарубежные поэты также откликнулись на смерть Бродского высказываниями, полными трагизма. Энтони Хект, Станислав Баранчак, Лахлан Маккиннон, Алан Дженкинс и другие. Смерть Бродского, по мнению ряда авторов, ознаменовала окончание двадцатого века.
Антиномии отклика. Прекрасны посвящения Алексея Пурина, Юлии Резиной, Элеоноры Иоффе, Владимира Строчкова на мотив «Писем римскому другу». Скорбный «Реквием» Алейника и изысканно-музыкальная элегия Ирины Машинской; мастерский перепев «Большой элегии Джону Донну» Сергея Сущего («Малая элегия Джону и Иосифу»); страстное прощание с Поэтом Олега Хлебникова и Бориса Рыжего; стройные стихотворные циклы Александра Леонтьева и Валерия Черешни. Лаконична эпитафия Андрея Олеара, которому мы обязаны многими переводами на русский в этом сборнике. Есть приношения зарубежных поэтов: стихи ирландца Шеймаса Хини «Пучок петрушки для поэтической макушки» и «Размером Одена» в переводе Г. Кружкова, стихотворение «У могилы Иосифа Бродского» британского поэта Эндрю Моушн...
К сильнодействующим средствам прибегает Полина Барскова, которая еще за три года до смерти Бродского изрекла: «Когда он умрет, я приеду к нему. / Я желтое тело увижу. / Я то, что останется нам, обниму / И прочее возненавижу». (Через месяц после его кончины миру явились строки: «Погиб поэт. Точнее, он подох. / Каким на вкус его последний вдох / был — мы не знаем, и гадать постыдно». Казалось бы, остановись, одумайся! Но Барскову несет: «возможно — как брусничное повидло, / Возможно — как разваренный горох». Вопреки поговорке, начавшись за упокой, стихотворение заканчивается на высокой духовной ноте, благодаря которой все стихотворение было бы замечательным, не будь этого злосчастного первоначального пятистишия, от которого безудержно несет известным продуктом жизнедеятельности.
Некоторые образные сравнения кажутся натянутыми, выдернутыми из разных рядов. «На кокпите / подводной лодки он остановил скачущего мимо коня и выставил / кулак своего сердца навстречу промозглой эпохе» (немецкая поэтесса Мартина Хюгли). Впрочем, возможно, Бродскому бы понравилось...
Пришлось бы по вкусу Бродскому стихотворение американского поэта русского происхождения Евгения Осташевского — тоже остается только гадать. Стихотворение называется «У могилы». «Задерживаюсь возле и, будучи эстетом, / На кладбище закуриваю сигарету. / Ваш костный мозг — гниль, в трахее воздуха нету. / Познакомьтесь: мой друг Алессандро Ньеро». Станса № 6, завершающая сей опус: «За тон фамильярный прошу простить, / Но мозг ваш похож на крошащийся бисквит, / А мой — наверху вздыбленной гортани, / Это чувствовать я научился, вас читая».
Оставим то, чему научился Осташевский у Бродского, на совести ныне живущего поэта. Отдаю должное Валентине Полухиной, включившей в сборник памяти поэта и такое творение. Если не принимать во внимание наиболее одиозные примеры, о которых я писала выше, то, обращаясь к живому или мертвому Бродскому, каждый поэт стремится быть на высоте задачи. Очень многие отталкиваются от его мысли и образного строя, используют узнаваемый размер, в общем, «бродскизма», пользуясь выражением Бориса Херсонского, в книге много, что неудивительно...
Некоторые поэты, стремящиеся подняться по случаю непоправимого события — смерти самого влиятельного поэта современности, — впали в заумь. Опять филологическая беспристрастность Валентины Полухиной взяла верх над ревностным отношением к любимому поэту.
Авторы сборника не только выражали собственные мысли и чувства, но пытались также переосмыслить место Бродского в литературе — кто прозаическими, кто поэтическими средствами. И это им удалось — с разной степенью искренности и способностей. Иначе и быть не могло, ведь всех их — от составителя Валентины Полухиной до... загляните в конец книги — объединяло преклонение.
Лиана Алавердова
|
