НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Закономерности случайных совпадений

Леонид Юзефович. Зимняя дорога. Генерал А.Н. Пепеляев и анархист И.Я. Строд в Якутии. 1922–1923 годы. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015.

                                                                    В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее;
                                                                      пожелают умереть, но смерть убежит от них.

                                                                                                        Откровения Иоанна Богослова, IX, 6

                                                         Кому известны последствия взгляда, вскользь коснувшегося нас,
                                                          кому известно действие молитвы, вознесенной за нас неизвестным?

                                                                                                              Эрнст Юнгер, «Сады и дороги»

В самом конце Гражданской войны, в августе 1922 года, бывший колчаковский генерал Анатолий Николаевич Пепеляев, оставив уже устоявшуюся к тому времени мирную жизнь и собрав добровольческий отряд, отправился из Владивостока в глубины Якутии, чтобы поддержать восставшее местное население, недовольное большевистской властью. Со стороны красных Пепеляеву противостоял Иван Яковлевич Строд — анархист, фронтовой разведчик, полный Георгиевский кавалер, в будущем — известный советский писатель. В этом противостоянии победа осталась за Стродом, но впоследствии судьбы героев сложились на удивление похоже: Иван Строд был расстрелян большевиками 19 августа 1937 года, Анатолий Пепеляев — примерно полгода спустя, 14 января 1938 года.

В своем эссе «Эффект Юзефовича»¹ Ольга Андреева замечает, что название романа очевидно отсылает читателя к одноименному пушкинскому стихотворению, в котором движение сведено к чистой идее движения из ниоткуда в никуда, без смысла, без определенной цели: «Ни огня, ни черной хаты, / Глушь и снег… Навстречу мне / Только версты полосаты / Попадаются одне…» — текст этот известен большинству со школьной скамьи и, возможно, в силу необъятности и непостижимости российских пространств припоминается чаще, чем другие пушкинские стихотворения. «Зимняя дорога» Леонида Юзефовича действительно очень созвучна «Зимней дороге» Пушкина в прочтении Ольги Андреевой — по всей видимости, все же чрезмерно пессимистическом: «пушкинская Нина никогда не дождется, а дорога никогда не кончится». В жизни Пушкина, по мнению исследователей, не было женщины по имени Нина, к которой стремится «по дороге зимней, скучной» лирический герой стихотворения, но все же отсутствие реальной Нины не означает ее обязательного отсутствия в художественном мире, особенно если согласиться с устоявшимся представлением о Пушкине как об авторе в большей степени оптимистичном. Однако от этого сближение, проведенное Ольгой Андреевой, не становится менее точным: Нина не дождется, потому что история, как ее ни прочитывай, остается трагичной: «в конце все погибнут, перед этим претерпев муки». И центральный персонаж «Зимней дороги» Анатолий Пепеляев не вернется к своей жене Нине Ивановне, о первой встрече с которой он трогательно вспоминает в своем якутском дневнике: «Снова таким счастьем повеяло от ранних весенних дней 1912 года, так отдался этому чувству…», и которую спустя десять лет будет утешать в одном из писем: «…верю, что Господь сделал так, чтобы мы пошли сюда, что Он проведет и не бросит нас». В постоянных ссылках на Бога, на Высшую Волю (в черновике речи Пепеляева перед добровольцами еще более определенно: «Не сам иду — выбирает меня судьба») — с одной стороны, сознание невозможности уклониться от выполнения своего долга, с другой — ощущение изначальной обреченности всего дела².

Книга написана строгим и подробным языком исторического исследования (Леонид Юзефович определил жанр «Зимней дороги» как «документальный роман»), оказыва­ющим на читателя воздействие гораздо более сильное, нежели мог бы оказать язык прозы чисто художественной: «Однажды в Амгу со стороны лагеря повстанцев пришла корова. К рогам у нее были привязаны личные документы Каландаришвили, среди них — недавно полученный им билет члена РКП. Смысл этой посылки, имевшей целью, как выразился один из местных партийцев, “моральное разложение красных воинов”, был понятен без слов: тот, кого вы ждете, мертв, никто вам не поможет, сдавайтесь. Сама по себе корова сулила то, чем всегда соблазняют осажденных, — еду, но рогатую почтальоншу съели, а сдаваться не стали». Сцены насилий, убийств — нередко зверских, гибели людей, затерянных в замерзшей сибирской тайге, описаны с документальной точностью, настолько отстраненной, что некоторые критики сочли, что в романе практически отсутствует автор: так, например, в статье «Теория малых книг» Валерия Пустовая замечает: «Для романа тут недостаточно автора: не хватает стилистического своеобразия и авторской идеи»³, и с ней отчасти соглашается Ирина Богатырева⁴, другие же, напротив, обнаруживают в этом кажущемся «отсутствии автора» специфическую авторскую позицию, позволяющую взглянуть на события объективно — настолько, насколько это вообще возможно (так, например, считают Владислав Толстов, называющий Леонида Юзефовича «адвокатом своих героев»⁵, и Инна Булкина, указывающая, что присутствие в тексте «архивного историка», лишь разыскивающего свидетельства, читающего дневники и старые газеты, разбирающего следственные дела и проявляющегося в кратких «фоновых ремарках», придает повествованию иной план, связывая его с современностью⁶ ). Конечно, «отсутствие автора» и даже «недостаточное» его присутствие — скорее метафора, и если можно представить себе текст без автора, то, по всей видимости, это должна быть упорядоченная по алфавиту библиография, включающая все письменные источники по интересующей теме. Леонид Юзефович работал над «Зимней дорогой» в течение двадцати лет, и его «архивный историк», скрупулезно собравший огромное количество материалов, написал роман не только документальный, но и философский — несмотря на, а возможно, и благодаря отсутствию в нем пространных авторских рассуждений. После публикации романа была опубликована переписка Леонида Юзефовича с историком Константином Бурмистровым, в которой содержатся новые факты, дополняющие романы «Зимняя дорога» и «Самодержец пустыни», из чего явствует, что ни в каком, даже самом тщательном и длительном историческом исследовании не может быть поставлена финальная точка, поскольку оно связано с огромным количеством «сюжетных линий», захватывающих бесчисленные человеческие судьбы⁷.

Зимняя дорога в буквальном смысле — это временный тракт, проложенный в снежной пустыне: с наступлением тепла снег и лед растают, и местность снова станет непроходимой, да и зимой дорогу то и дело заметает пурга, отчего обратное движение по ней часто становится невозможным. Зима 1922–1923 годов выдалась необыкновенно суровой и снежной даже для Якутии: «…в первую декаду января 1923 года средняя температура составляла сорок семь целых девять десятых градуса мороза, во вторую — на два градуса ниже. Ночами ртутный столбик опускался до пятидесятивосьмиградусной отметки. В такие морозы останавливаются ручные часы, потому что в них замерзает смазка, и при полном безветрии, под ясным звездным небом человек слышит таинственный тихий шум, похожий на плеск листвы или шорох просыпаемого зерна: шуршат кристаллики льда, в которые мгновенно превращается влага выходящего с дыханием воздуха. Такой звук якуты называют “шепотом звезд” — поэтично и в то же время с чувством близости проступающих в этой космической стуже иных, нечеловеческих сфер бытия». Гражданская война с ее отчаянной жестокостью и дыхание космоса, проступающее в застывшей тишине якутской зимней ночи, ставят человека в экзистенциальную ситуацию, в которой он оказывается один на один с собой и с окружающим миром: смоделировать это умозрительно, чисто художественными средствами практически невозможно, и в этом смысле «документальный роман» — может быть, единственный жанр, в котором эта ситуация может быть рассмотрена с максимальной достоверностью.

Исторический эпизод, описанный в романе, не имевший никаких значительных последствий не только для России, но и для самой Якутии, интересен не только сюжетом, но и тем, что представляет собой вечную историю человеческой души, в короткий промежуток времени проявившей себя полностью, — так, как не проявляет себя нередко на протяжении всей жизни, — обнаженной и высвеченной до самого дна. Соотнося «Зимнюю дорогу» с предыдущим документальным романом Леонида Юзефовича, «Самодержец пустыни», посвященным гражданской войне в Монголии, Наталия Курчатова замечает: «…существует мнение, что новая работа, сопоставимая по глубине, тщательности и достоверному эффекту присутствия со знаменитым “Самодержцем пустыни”, несколько проигрывает ему по энергии письма. Такой взгляд имеет право на существование, но выдает не только явную незрелость оптики, но также фундаментальное непонимание задачи автора. (…) Если “Самодержец пустыни” рассказывает, в общем, о том, как ад через человека приходит на землю, то “Зимняя дорога” — повествование про то, как в этом аду человеком остаться»⁸. Как мне представляется, не вполне правомерно также сближать личности А.Н. Пепеляева и Р.Ф. Унгерна-Штернберга, как это делает в своей рецензии Владислав Толстов: «В чем-то Пепеляев похож на барона Унгерна: для них война не являлась занятием исключительно профессиональным, это была скорее миссия, великое поприще. И Пепеляев, и Унгерн были мистиками, верили в предназначение, в судьбу, в рыцарский кодекс чести». Анатолий Пепеляев был глубоко верующим православным человеком, и вместе с тем — народником, искавшим, подобно писателю Владимиру Короленко, «правды в народе» и не нашедшим ее. Но в целом он был от народа далек и слабо представлял себе, чем живут якуты и тунгусы, чьи интересы он пришел защищать, и народная среда его не приняла. Унгерн, напротив, несмотря на свое происхождение, был, если так можно выразиться, душевно родственен темному, архаическому народному началу — и неслучайно был воспринят монголами как реинкарнация бога войны. Генерал Пепеляев искал исключительно человеческой правды, герой «Самодержца пустыни» — некой надмирной истины, и с этой точки зрения Пепеляев и Унгерн родственны (это же справедливо и в отношении Унгерна и Строда).

То, что закономерности истории могут быть поняты по прошествии времени, — наивная иллюзия: история как наука имеет дело с единичными событиями, возника­ющими в результате столкновения и взаимодействия бесконечного числа случайностей, неповторимых человеческих характеров, мгновенных эмоциональных порывов, нередко значащих больше, чем трезвые и взвешенные рациональные решения. Кульминационное сражение якутской войны и центральный эпизод романа — осада и битва за Сасыл-Сысы (якутское селение, состоявшее всего из пяти юрт), начинается с того, что вошедшие ночью в лагерь красноармейцев пепеляевцы будят солдат противника и предлагают им закурить: «Часть добровольцев задержалась у обозных саней, интересуясь их содержимым, остальные группами вошли в юрты, вначале подбросили дров в гаснущие камельки и только потом начали будить спящих. Настроены они были благодушно: “Ничего плохого мы вам не сделаем. Хорошо, что кончилось все без кровопролития. (…) Давайте-ка закурим. У нас табачок харбинский, первосортный». Растерявшиеся красноармейцы начинают стрелять, и мирно начавшаяся встреча завершается чудовищным и совершенно абсурдным побоищем, в котором люди, не испытывающие друг к другу никакой враждебности, жестоко истребляют друг друга. Инна Булкина предполагает, что «люди выносили… чудовищные страдания не идеи ради, но из бессилия и невозможности выбраться из ледяной ловушки». Очевидно, причина этого противостояния заключалась не в бессилии, а, напротив, в некой иррациональной силе, заставлявшей противников продолжать ожесточенно сражаться, несмотря на неоднократные попытки заключить перемирие (Пепеляев несколько раз предлагал Строду сдаться), оправдывая свое противостояние несуществующими стратегическими резонами. По всей видимости, одним из ключей к пониманию истории Сасыл-Сысы может послужить эпизод, который Леонид Юзефович приводит в начале книги. Эпизод этот относится к судьбе одного из второстепенных персонажей — комиссара Сергея Широких-Полянского, человека отчаянной храбрости, несколько месяцев проведшего отшельником в тайге, где он занимался «охотой и самообразованием», и которого нашедшие его тунгусы «чтили как святого». В одной из стычек с повстанцами Широких-Полянский отправился договариваться с засевшим в лесу повстанцем-якутом: «…(он) шагом стал подъезжать к нему, громко уговаривая сдаться. Тот ничего не понял и с перепугу пальнул из своего “бердана”». Отпущенный на свободу якут, которому смертельно раненный комиссар отказался мстить, вскоре был убит своими, которым он мешал «как воплощенное вражеское милосердие». Однажды начавшись, война катится как снежный ком, и человек, захваченный этим круговращательным движением, лишается всякой возможности сопротивляться и проявлять свою волю, становясь или ее жертвой, или ее орудием, но чаще — и тем и другим.

В романе «Самодержец пустыни» есть упоминание заметок семеновского офицера о монгольской войне, опубликованных спустя десять лет после ее окончания: он «вспоминает какие-то свои командировки, поездки на паровозном тендере, стрельбу, бегство, случайных попутчиков, но постепенно начинает казаться, что автор ясно помнит лишь одно — то, как от поджигаемой красными и белыми степи небо все время затянуто дымной пеленой». Павел Крусанов, написавший на «Зимнюю дорогу» самый пессимистичный и вместе с тем очень личный отзыв, говорит в нем о схожем ощущении: «Очень печальная книга. Квинтэссенция ее послания — тщета человеческой жизни. (…) Разумеется, многое зависит от настройки оптики: один видит, как сильные и мужественные люди прокладывают по белой целине санный путь, другой — как проложенный путь, окропленный кровью и пороховой гарью, вновь заметает равнодушный снег»⁹. Рассуждая об истории, рассказанной в книге, и особенно — о ее кульминации, битве за Сасыл-Сысы, трудно отделаться от ощущения, что персонажи, оторванные от своих семей, друзей, вообще от нормальной человеческой жизни, оказываются как бы выключенными из времени и пространства. В их герметичном мире, погруженном в мутные сумерки, отсутствуют ориентиры, в нем все перемешано, спутано, так что люди, бросившиеся в него с какими-то своими стремлениями, идеалами, даже просто желаниями, очень скоро сбиваются с пути и оказываются вынужденными идти вслепую. Но то, что этот мир с населяющими его персонажами затерян в якутской тайге — точно так же, как наш большой мир затерян в космической бесконечности, — не означает ни бесполезности его, ни бессмысленности, если принять ту точку зрения, что у жизни нет конечной цели и определенного направления, кроме постоянного движения, в котором важен каждый порыв и каждое новое столкновение случайностей.

                                                                                                                                                 Анаит Григорян

1  Ольга Андреева. Эффект Юзефовича. Эксперт online: http://expert.ru/expert/2016/21/effekt-yuzefovicha/

2  Про дневник Анатолия Пепеляева, начатый им в Якутском селе Нелькан 27 ноября 1922 года, автор замечает: «Слова “страдание”, “сомнение”, “тоска”, “смерть” повторяются здесь чересчур часто для человека, взявшего на себя ответственность за судьбу сотен доверившихся ему людей».

3  Валерия Пустовая. Теория малых книг. — Новый мир, 2015, № 8.

4  Ирина Богатырева. Преодоление жанра. — Новый мир, 2015, № 11.

5  Владислав Толстов. Адвокат на суде истории. — Урал, 2015, № 10.

6  Инна Булкина. Хроника ледовой осады. — Новый мир, 2015, № 11.

7  «Хотел бы задать Вам вопрос…». По следам публикации романа «Зимняя дорога». — Октябрь, 2015, № 10.

8  Наталия Курчатова. Рецензия на роман Леонида Юзефовича «Зимняя дорога». — Рецензии большого жюри премии «Национальный бестселлер», 2016. http://natsbest.ru/Kurchatova16_Yuzefovich.html

9  Павел Крусанов. Рецензия на роман Леонида Юзефовича «Зимняя дорога». — Рецензии большого жюри премии «Национальный бестселлер», 2016. http://natsbest.ru/Krusanov16_Yuzefovich.html