|
Об авторе | Антон Павлович Бахарев-Чернёнок родился в 1980 году в Губахе Пермской области. Учился в Таганрогском пединституте. Предыдущие публикации в «Знамени» — № 2, 2010, № 7, 2014. Книги стихов «Живи сюда», «Рилика» (Пермь, 2011, 2013). Живет в Перми.
Антон Бахарев-Чернёнок
Грунтовые воды
* * *
По центральной площади под уклон
Ветром перекатывало каштаны;
И они сворачивали к фонтану,
Словно начиная собой циклон.
Под ладонью душного Ильича,
Будто и швырнувшего эти кости,
Я шагнул замедленно, словно в гости,
В улицы из вылинявшего кирпича.
Там ворот, зелёных тридцатый раз,
Не свалив — собаки хватали камни;
А по окнам засовами били ставни,
Закрывая их, как иконостас.
От реки до рельсов и снова вниз
Исходи тот мир — не отыщешь адрес.
Хоть под пассажирским распнись, как агнец,
Хоть топись.
Но и речка глазом своим мутна,
С камышовой роскошью пухлой вкупе —
Как дурная баба в богатой шубе,
Не такая насмерть тебе нужна.
Я следил за окнами «скоростных»,
Но они размазывались закатом,
Оставляя тех, кто там был, за кадром,
Оставляя в кадре «ты-тых — ты-тых».
И когда вся плёнка слетала вдаль,
В безучастном профиле механизма
Излучала долго её харизму
Каждая деталь:
Шишки изоляторов, провода,
Пирамидки, крестики, цифры, буквы…
Я стоял в сплетении переулков.
Организму требовалась вода.
И, колонку уличную включив,
Известковый выдох с железным вкусом
Я ловил. На улицах было пусто.
Все колодцы заперты на ключи.
Лишь один, торчавший у самых шпал,
Сверху вниз доставший, до верха снизу,
Был открыт, поэтому и пронизал
Тьму до света, которым внутри мерцал.
Но, ведром примерившись зацепить
Эту воду, слышал я в ухо будто
Окрик бабки, взявшейся ниоткуда:
«Там зараза, лучше её не пить!»
И никто не вышел на этот шум —
Было слишком много иных созвучий.
Начиналась осень. Сходились тучи.
В поездах заваривали лапшу.
* * *
Свет не горит, и звезда не говорит.
Хоть бы какой герой лирический был —
Я сочинил бы тогда, как до серой зари
Тут вдоль дороги бредут иисусы-столбы.
Или они — заблудившиеся бурлаки,
Беглые каторжане в цепи одной,
Сжавшие обескровленные кулаки,
Скорую гибель чующие за спиной…
Но никого здесь нет — и не написать
Правды ни слова об этих глухих местах.
Только вдыхать промозглые небеса,
Только терпеть невыразимый страх.
* * *
Тут сочатся болотины — и берега кисельны,
И молочная речка, вскипевшая выше ёлок…
Тут и сказке конец… Начинается день осенний.
Проявляется на другом берегу посёлок.
И не молоком, а водой обжигает щёки.
От моторки заиндевелой несёт бензином.
Разогнав мальков, прополощешь зубную щётку —
Оборачиваешься на осень, кретин кретином.
И беспомощно смотришь, как в реку стекают краски,
И пугающих лиц оголяются всюду жилки…
Но когда первый снег — станешь снова ловить, как в сказке,
Самодельные, из туманов речных, снежинки.
* * *
Два дня промчались — как собаки,
Когда на улице чужак…
Облаяв, смолкли, забияки,
И снова, сонные, лежат.
Теперь гостей не жди до снега,
И небо мокрое терпи.
Носи собакам кашу с хлебом,
Вытаскивай из них репьи…
Нет никого тебя беднее,
И нет печальнее тебя,
Когда, под лампой столбенея,
Мечтаешь, время торопя…
Но дождь с протезом деревянным
Стучит, прижавшийся к окну.
Стоит гитара за диваном,
И кошка трогает струну.
* * *
Что-то ещё, кроме дождика, кроме сумерек,
Между землёй и небом, на дымах поселковых зиждется…
В ёлках за речкой, в редких фигурках утренних,
В мальчике, засыпающем над яичницей —
Что-то ещё, кроме дыхания, кроме молчания,
Там — где блуждают глаза, тут — где руку вытяни,
Кроме окна с огромными молочаями,
Дальних увалов с тучами первобытными.
Ящерка
Ящерка, старинная, словно медь,
Вышла из степи на меня глядеть,
Встала статуэткой среди травы —
Будто от рудничной привет братвы,
Или от прабабки своей привет,
От которых даже скелетов нет,
Нет и пустоты под гнилой доской…
Что ж и мне печалиться день-деньской
Истуканом этаким ни по ком?
Вот осота корень, вот глины ком,
Вот черешня, треснувшая по швам,
Вот из прошлых лет не сожжённый хлам...
Шевельнёшься так — и исчезнут враз
Голова зелёная, чёрный глаз,
С ними — малахитовые бока.
…Уходи, меня не тревожь пока.
* * *
Вот какой-то июль — и с иголочки бор,
Мы сидим на бревне с бородатым отцом;
Вот уставшая бабка с безгубым лицом,
Параллелен земле её медленный взор.
Вот мы дальше идём. Я верчу головой —
Там за деревом, кажется, кто-то стоит…
— Забирайте налево, — отец говорит.
Мы идём. Я верчу головой — никого.
Вот мы дома — и чистим грибы во дворе.
А над бором уже вырастает гроза…
И прикрыла сосна золотые глаза,
И янтарные слёзы бегут по коре.
* * *
О, в летний вечер слушать рельсы,
На грядках выстояв полдня!..
Когда с тележкою путейцы
Пройдут, железками звеня,
И электрички змей двумордый
За «скорым» вытянется вслед,
А над пустынною платформой
Вдруг разольётся белый свет.
И мы, смотрителя тревожа,
Гадаем, вслушиваясь в даль,
Кого в грунтовом бездорожье
Примчит божественная сталь.
* * *
Заколотил дыру в кладовку —
Теперь синица живёт в поленнице,
С короедами одеревеневшими.
(Не зная, что и это — ненадолго)
У меня там швеллера, кроватные сетки,
Кислородный баллон, моток утеплителя,
Фуфайки и сапоги, полгенератора,
Какие-то заплесневелые объедки…
Не положено, а так — пусть бы всё и мёрзло,
Зато синичка моя не мёрзла бы,
А то теперь, вон, даже не чирикает,
Просто глядит серьёзно.
Хотя лапой в меня не тычет.
Возится, прилетает к пакету с сосисками…
И мне, в общем, не совестно,
Я сам на правах… таких же.
* * *
И тут живут!.. Какое захолустье!
Сюда приехать умирать от грусти.
Не квасить с местными, считаться за лоха.
И засыпать под крики петуха.
Которого уже скорей бы съели!..
С собакой этой, воющей неделю,
С вонючей на всю улицу свиньёй,
Со всей своей дремучею семьёй!..
Но — выжить здесь. Отделаться испугом.
На пирожки с пиканами и луком
Захаживать к соседям, гладить пса…
Не просыхая, глядя в небеса.
Пермь
|
