Об авторе | Екатерина Горбовская родилась в Москве. Училась в Литинституте. Автор трёх поэтических сборников. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 2, 2015. Живет в Лондоне.

Екатерина Горбовская

«Я вспоминал тебя, Загускина...»

* * *

Как женщина без совести и чести,
я буду говорить начистоту,
а двести грамм — так то всего лишь двести,
я и без них лечу в Тау Киту.
Мне всё равно, любитель наслаждаться,
куда вас заведёт шальная ночь —
я проиграла столько вариаций,
пока уговорила этот скотч.
Я проиграла. При бездарном счёте,
позорно, на виду у трёх зевак...
Вы — это вы, вы пленных не берёте,
вы просто браконьер, а не рыбак.

Поток сознания

Сколько же вас народилось от блуда и похоти,
сколько же с вас понасыпалось зуда и перхоти...
И хранит вас Господь, сотворивший вас, видимо, походя,
забирать не спешит и всегда это делает нехотя.

И перескакивая с пятого на десятое,
потому как все мысли мне кидают довесками,
вот если бы я была такой женщиной, как Ахматова,
я не смогла бы дружить с такой женщиной, как Раневская.

* * *

Она увидела Париж и умерла.
И это, в общем, всё о ней. Почти что.
Ну, шляпка воронёного крыла,
Ну, туфельки-две мышки, ну, пальтишко.
Ну, три аборта — кто ж теперь без них,
Когда вокруг такая рыбка ловится.
Приплыл — уплыл серебряный жених,
Принц августейшей крови и сукровицы.
Зато урок для сердца и мозгов

Про то, что на войне как на войне.
Зато осталась пара жемчугов
И подлинник какого-то Моне.
Зато сирень…
 — Вы видели сирень?
Вдыхали ароматы этой блажи,
Сулящей ночью слёзы и мигрень?
Скажите, милая, сирень у нас всё та же?
Я так хочу на улицу, мой друг,
Мне доктор не велел, но мы не скажем.
Я вас прошу, вон там в шкафу утюг
И платье тёмно-синее с корсажем…
Мы выйдем и пройдёмся до угла,
Вы мне расскажете, какая нынче мода…
 Она увидела Париж и умерла.
Спустя три дня. И семьдесят три года.

* * *

Это что там у вас, не пойму, на мольберте —
то ли призраки жизни, то ли признаки смерти...
Это чьи силуэты размывают гуашь?
Я всегда говорила: люди портят пейзаж.
Люди портят идею, люди портят игру...
Пусть их лучше не будет. Можно я их сотру?
Или лучше давайте, бросив тень с колокольни,
мы их просто закрасим, чтоб не делать им больно.

* * *

Мой свет, прошу, не стойте у окна,
мне ваша тень немножечко мешает.
Я, кстати, не могу припомнить сна…
А мне тут снятся сны, я их считаю.
Тут сумма снов равняется судьбе,
а сумма слов равняется нулю,
и нет ни плана А, ни плана Б —
здесь всё по мне, здесь всё как я люблю:
и жёрдочка, и воздуха поток,
и куполок, и дверца на восток,
и прутьев золотящаяся медь.
Кто вам сказал, что я умею петь?

* * *

Ваша тень на стене, два крыла на спине —
о, какой же артист оживает во мне!
Вы опять привезли непогоду в наш город.
Каждый раз ваш приезд — это нам холода.
Вы уедете скоро, а вернётесь нескоро,
и опять нам от вас будет больше вреда,
чем какой-либо пользы или здравого смысла.
Но мы ждём вас обратно. И я снова повисну —
на чужом рукаве, без царя в голове…
Ведь меня не одна — меня даже не две.

Та, что вам незнакома, та останется дома,
будет ждать остальных, как душевнобольных,
обманувших сиделку, убежавших на стрелку…
А потом пожалеет перебравших на дозах,
замотается в шарф и отправится в розыск.
Не пугайтесь, когда просигналит таксист —
это просто во мне умирает артист.

Маленькие трагедии™

I.

Она не то чтобы соскучилась,
хотя, конечно, не без этого,
а просто соль внезапно кончилась,
а так, вообще-то, фиолетово,
что эту дверь с пробитой памятью
(а ручку починили, кстати)
ей открывает лебедь лебедью
в капризном шёлковом халате.
А он из кухни: «Ой, как здорово!
Я вспоминал тебя, Загускина.
Тебя и этого, которого
мы провожали с Белорусского.
А что ты, мать, такая бледная?» —
и, не дослушав про простуду,
уже несёт своё заветное
для расширения сосудов.
Рисует сердце и предсердие —
прям на себе, задрав футболку,
а разговоры про бессмертие
его всегда сбивали с толку.

А лебедь смотрит завороженно,
подплыв чуть слышною «Шанелью»,
и думает о том, что к ужину
она подаст ему паэлью.
Бачок вздыхает в туалете,
с балкона пахнет щами кислыми,
а во дворе клокочут дети,
игриво прирастая смыслами.

II.

Мы с ним сперва не по любви, а по соседству.
Он по жене своей скучал, а я — по девству.
Он подморгнул: мол, приходи, — а я уж тама.
Он говорит, что он в тот день — вообще ни грамма.
А я как раз доела щи, чтоб не прокисли —
ведь я ж тогда — хоть обыщи — без задней мысли.
И стала я к нему ходить по бездорожию.
Да не за тем, чтоб говорить во славу Божию.
А он вздохнул, да не туда, срыгнув оладышком.
Похороните нас потом хотя бы рядышком.

* * *

Вы по пальцам перечислите
все грехи, что мне приписаны,
потому что вы не мыслите
выше собственной залысины.
Вы по буквам назовёте
все слова — от сих досюда.
А вот если вы умрёте
раньше, чем я их забуду?
Раньше, чем с воронкой пыли
улетят мои печали.
Это вы не проходили?
Это вам не задавали?
Или если — я отчалю,
я ведь тоже не Тортилла.
...Было слово в том начале.
Слово буквами частило.

* * *

                                               Мы сидим в кафе «Метелица» —
                                                Не роман, а так — безделица.

                                                                           Е.Г., 1981 -?

Мир делится на бывших и несбывшихся —
на вечный недолёт и перелёт,
на так и не простивших непростившихся
и на простившихся, простивших от щедрот.
Мир делится, и делится, и делится —
на тысячи моих кафе «Метелица».
Что не отмолится, то перемелется,
ты шибко не грусти, моё весельице.

* * *

Да, дорогой, тоска, тоска, тоска.
Ни волоска не упадёт. Ни волоска.
Ни ветерка, ни катерка, ни матерка:
у нас в раю тишайший штиль. На все века.
Во всяком случае, пока ещё.
Волны — дело рук утопающих.
Мы это всё уже проходили.
А теперь у нас штили.
Вперёд не смотрите, коль к нам соберётесь —
под ноги смотрите.
Так и идите, пока не упрётесь,
так и идите.