|
Об авторе | Александр Семенович Кушнер — лауреат премии «Поэт» (2005) и других литературных премий. Постоянный автор журнала «Знамя». Предыдущая публикация — № 6, 2015.
Александр Кушнер
Над обрывом
* * *
Паскаль мне советовал жить одиноко,
Наверное, он. Или Ларошфуко?
А может быть, оба — сурово и строго.
Вот книжная полка, проверить легко.
Мне кажется, я то же самое слышал
И от Лабрюйера, кого ни возьми —
Наказ одинаков: тем лучше, чем тише,
Почаще — с душою, пореже — с людьми.
Я так и живу. Но душа моя — это
Вместилище жизни, её новостей,
Прибежище Бога, хранилище света,
Пристанище мрака, любого предмета,
Деревьев, кустов. И людей, и людей.
Над обрывом
Мне не нужен дом на обрыве к морю,
Потому что художник его уже
Написал — и его я не переспорю:
Низкий, каменный, ветхий, на рубеже
Жизни, Франции, сумерек, счастья, горя, —
Чуть взглянув, согласился я с ним в душе.
И представить другой не могу, высокий,
Многобашенный, пышный, с большим крыльцом.
Нет, приземистый, маленький, одинокий,
Он уткнулся в безлюдную даль лицом,
И открыт ему сумрачный смысл глубокий.
Замком быть он не мог бы или дворцом.
Низкорослою, в сучьях, полуживою
Изгородью колючею обнесён,
К блеску вечному, шороху, гулу, вою,
Тишине хорошо приспособлен он.
Я не мог бы в нём жить, я его не стою:
Волны, небо, пространство со всех сторон!
Побег
Помоги разбежаться
Мне в строфе, как под ветром бегут
Эти толпы акаций
И осин, прозябающих тут,
Я люблю эту смуту
Шелестящей листвы и ветвей:
Хорошо на минуту
Оказаться не сбоку, а в ней!
— А куда вы бежите? —
Спросит жимолость — и побежит
В ожиданье событий,
Что увидеть и ей предстоит,
Я нарушу
Ритм и тут же одёрну себя,
Чтобы только не выпасть наружу,
А бежать, эту гонку любя.
Мне противна порода
Политологов и толмачей.
Между прочим, свобода
Есть, но мало кто знает о ней!
Удручает бахвальство
Обличителей и держиморд.
То ли дело — бунтарство
Тех, кто зелен, и гибок, и твёрд.
Дорогие, мы вместе! —
Я скажу деревцам — и пойму,
Что топтаться на месте
Надоело не мне одному.
Как любое сравненье,
Это тоже хромает чуть-чуть.
Лишь бы стихотворенье
Оказалось не здесь — где-нибудь.
Убежало от скуки,
Злобы мира и дня.
Есть взрывные, глухие и звонкие, нёбные звуки,
Воля есть — и под облачным небом находит меня.
Но уже затихают,
Возвращаются из забытья.
Где мы были? Не знают
Ни кусты, ни деревья, ни я.
* * *
Я, Кушнер Александр, я видел вечный Рим,
Я видел Самарканд лазурный с Бухарою,
Как если б море там, на зное, снилось им,
Я видел Пятигорск с дуэльною горою,
Толедо и Мадрид, Женеву и Париж,
Раз десять побывал и жил за океаном —
И этим никого теперь не удивишь,
Я Темзе отдал дань и самым дальним странам,
Китаю, например, на Крите счастлив был,
В Венеции ещё счастливей, — долгий список,
Всего не перечесть, и Марбург был мне мил,
И знает Амстердам, как дорог мне и близок,
И всё это затем перечисляю я,
Ленивец, домосед, мечтатель, обыватель,
Чтоб Цезарь пощадил далёкие края
И Александр махнул рукой, завоеватель.
* * *
Не люблю обличительных слов.
И язвительно-правильных тоже.
Кто так прав и надменно-суров?
Жалость больше на правду похожа.
Скромен куст, утешающий нас,
Кроток голубь на пыльном карнизе.
Не люблю саркастических фраз,
Норовящих задеть и унизить.
И усмешка на жёстких губах
Мне всегда изумленье внушала.
Есть печаль, есть сомненье и страх,
Есть тоска, — разве этого мало?
* * *
Осталось не замеченным почти
Открытие на днях ещё одной
Планеты мрачноватой, — не грусти,
Есть где-нибудь под солнцем мир иной!
И, может быть, там есть ещё одна
Венеция, и, может быть, при нас
Там ласточка вдоль нашего окна,
Как в Вырице, промчится в поздний час.
А зла земного нет и горя там,
И не о чем жалеть и унывать,
И слово позабывший Мандельштам
Вздохнёт и вспомнит, что хотел сказать.
* * *
Ночного мотылька
Придумал кто-нибудь?
Иль сам исподтишка
Возник, — не обессудь, —
Задабривая тьму
На сумрачной тропе,
Не нужен никому,
Лишь самому себе.
Не может быть, чтоб сам.
Конечно, кто-то был,
Кто, склонный к чудесам,
Свой дар употребил
На то, чтоб он летал,
Наряженный в шелка.
Был кто-то, кто сказал:
Создам-ка мотылька!
Средь множества проблем
Порхающий пустяк.
Не спрашивай: зачем?
Ей-богу, просто так!
А без него, друг мой,
Средь радостей и бед
Шептал бы ты порой:
Чего-то в мире нет.
Башня
Как бы ты в своём тосканском стиле
Кружевном меня ни восхищала, —
Башня, разве б так тебя любили,
Если б ты упасть не обещала?
Если б смертной ты не притворялась,
Каждый миг на гибель обречённой,
Вызывая сладостную жалость,
И прямой была бы — не наклонной.
Хорошо, когда добавлен к чувству
Изумленья тонкий слой печали.
Сколько было преданных искусству
И тебя любивших — все упали.
Помашу рукою на прощанье
И уйду, заезжий соглядатай.
Так и не сдержала обещанья,
И не надо, башня, и не падай!
* * *
Поэт, любимый мной, по году не писал
Стихов. За целый год — одно стихотворенье.
Да что же делал он, да где же силы брал
На жизнь, в чём видел смысл тогда и утешенье?
И где же прятал дар свой, в ящике стола?
А вспомнив через год о нём, рукою в ящик
Лез, доставал перо, тетрадь, «А, ты пришла?» —
Он Музе говорил, таинственно молчащей.
|
