НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Картинки времен империи

Сергей Солоух. Похождения бравого солдата Швейка: Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека. — М.: Время, 2015.

Не знаю, удастся ли мне этой книгой достичь того, к чему я стремился. Однажды я слышал, как один ругал другого: «Ты глуп, как Швейк». Это свидетельствует о противоположном. Однако если «Швейк» станет новым ругательством
в пышном венке бранных слов, то мне останется только удовлетвориться этим обогащением чешского языка.

Ярослав Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка», послесловие

к первой части «В тылу»

Комментарий — жанр по определению нехудожественный. Вообще принято считать, что комментарии, а также всякого рода предисловия / послесловия пишут специалисты для специалистов, и редкий читатель-нефилолог в них заглядывает. Тем более отдельная книга комментариев, увесистый том, насчитывающий более восьмисот страниц. Но хотя Сергей Солоух и замечает в одном из своих интервью, что пишет «книжки-исследования», когда не пишется ничего художественного1, «Комментарии…» получились отчасти романом — пусть не самостоятельным, но дополняющим и расцвечивающим утраченными и новыми смыслами другой текст — чем-то вроде романа о романе. Нужно заметить, что это не первое издание «Комментариев…»: первое вышло в 2013 году в международном издательстве «Franc-Tireur USA», насчитывало на пару сотен страниц меньше и впоследствии было доработано и дополнено. В результате получилась книга, удачно соединившая в себе точность подробного научного комментария с живым рассказом о людях и эпохе — если точнее, то сразу двух: эпохе «Габсбургов, Гогенцоллернов, Романовых и миллионов скромных подданных этих монархов», как гласит аннотация к книге, и эпохе, в которую жил создатель классического перевода романа Гашека Петр Григорьевич Богатырев.

Всего переводов «Похождений бравого солдата Швейка» на русский существует четыре: первый был сделан в 1926–1928 годах с немецкого Гербертом Зуккау, второй — уже с чешского — Михаилом Скачковым; параллельно с Зуккау и Скачковым над переводом с чешского работал Петр Богатырев: его перевод впервые вышел в 1929 году; еще один, наиболее поздний перевод, тоже с чешского, был сделан Виктором Чернобаевым в 1937 году. Переводы Зуккау, Скачкова и Чернобаева канули в Лету, а перевод Богатырева, вернее, его третья, окончательная редакция, вышедшая в 1963 году в издательстве «Художественная литература», переиздается и поныне, давно уже став частью русской литературы, — пожалуй, трудно назвать другой настолько же «русский» иностранный роман, воплотивший несбыточную мечту его автора: Ярослав Гашек всю жизнь мечтал стать русским. В предисловии к «Комментариям…» Сергей Солоух пишет: «Подвиг, совершенный Петром Григорьевичем Богатыревым, чудесен и трогателен… Остается только поклониться. Но не согласиться. Потому что нет в этом невероятном, невообразимом, невозможном превращении чешской книги в русскую исторической справедливости. Все-таки человек, всю жизнь подписывавшийся Митя (Mнt a), постольку, поскольку считал это имя сокращением от Михаила (Michaila), как у М.А. Бакунина — второго русского кумира тревожной юности (после Максима Горького), был и оставался самим собой. Чехом. Настоящим, подлинным. И роман его — не русский, а чешский, в высшей, самой последней степени». В интервью автор также замечает, что ПГБ (сокращение, принятое в тексте «Комментариев…»), хоть и старался перевести книгу хорошо, не обладал литературным даром и создал только подстрочник, которого, впрочем, оказалось вполне достаточно, чтобы книга навсегда вошла в русскую культуру, и что, может быть, именно превращение чешского романа в «русский» способствовало его популярности. Добавлю от себя: может быть, это ненамеренное искажение гашековского текста, лишение его чешского и австро-венгерского колорита, не только способствовало, но и оказалось главной причиной того, что роман был столь глубоко воспринят русскоязычными читателями и разошелся на цитаты, которых исходный текст мог и не породить. И все же, в переводе Богатырева отсутствует система, удачные и даже гениальные находки соседствуют в нем с очевидными нелепицами, а ошибки, замеченные переводчиком по ходу работы, остаются неисправленными в ранее переведенных фрагментах.

«Ч. 1, гл. 15, с. 237–238. На полковых смотрах он любил поговорить с солдатами и всегда задавал им один и тот же вопрос: почему введенные в армии винтовки называются “манлихеровки”? В полку о нем говорили с насмешкой: “Ну вот, развел свою манлихеровину!”

Перевод очень смешной, но не вполне соответствует оригиналу. В чешском тексте: U pluku měl přezdívku “manlichertrottel” — В полку имел кличку “manlichertrottel” (в оригинале у Гашека немецкое слово искажено — “manlichertrotl”). То есть буквально сказано: имел кличку манлихеровский (manlicher) идиот (trottel), что, кажется, вполне адекватно без переиначивания и даже с необходимым привкусом неметчины можно было передать словом “манлихерод”. (…) Впрочем, и это, может быть, излишество, поскольку у Гашека здесь нет никакой игры слов, и уж тем более фривольной».

Не согласиться с точностью перевода Сергея Солоуха, как в этом случае, так и во всех остальных, невозможно, но справедливо и другое — без «манлихеровины» текст тоже что-то бы безвозвратно потерял. И уж точно нет никаких сомнений в том, что в русской армии, скорее всего, сказали бы именно так, как перевел ПГБ. В других, гораздо более многочисленных случаях комментатор указывает на очевидные неточности и упущения перевода, возвращая в текст чешскую «коржалку» (koralka) вместо русской «водки», «господа» (hospoda) вместо «трактира», «вычеп» (vychep) — слово, не имеющее русского эквивалента, часть барной cтойки, где разливают пиво, и многое другое. В частности, редкий текст о войне не сопровождается описаниями карточных игр (нужно же солдатам и офицерам как-то скрасить томительный военный досуг), но многочисленные нюансы, связанные с этой стороной армейского быта, в переводе ПГБ совершенно теряются: «Всю дорогу мы были точно очумелые, а я не мог различить даже трефового туза» (ч. 3, гл. 1, с.13). Сергей Солоух поясняет, что туз здесь вовсе не «трефовый», а «желудевый» (žaludské eso), в немецкой (чешской марьяжной) колоде соответствующий трефовому тузу из привычной нам французской колоды, и дело в том, что на карте этой изображен не безобидный клеверный лист, а мерзко ухмыляющийся багровый полумедведь-полукот с синими ушами и лапами, отчего чехи зовут эту карту еще kocicбk — кошак или Belzebub — Вельзевул, дьявол. Вот уж, действительно, персонаж должен был быть сильно пьян, чтобы не заметить такую карту!

Отдельная заслуга Сергея Солоуха состоит в том, что он не стал делать нового, пятого по счету перевода романа Гашека: каким бы точным ни был такой перевод и каким бы подробным он ни сопровождался комментарием, скорее всего, он был бы очень скоро забыт: чудо, совершенное Петром Григорьевичем Богатыревым, действительно невозможно повторить: роман уже растворился в русской культуре, став частью ее генотипа, и извлечь его оттуда нет никакой возможности, да и, главное, никакой необходимости.

«Ч. 1, гл. 6., с. 73. А обойщик ответил, что не умеет стрелять, что только раз был в тире, прострелил там корону.

Примечания (…) обращают внимание на то, что приводит обойщика в тюрьму двусмысленность высказывания (оригинал: že byl jednou na střelnici a prostřílel tam korunu). Prostrнlet — это и “прострелить корону”, то есть символ императорской власти, то, на чем ловит обойщика провокатор Бретшнейдер, и “прострелять корону (крону)”, бестолково пытаясь попасть в цель и что-то выиграть в тире, спустить на бессмысленное упражнение целую крону (korunu), большие деньги — дневной заработок — это то, что, на самом деле, по всей видимости, имел в виду несчастный работяга. Слово “крона” в тексте оригинала выделено курсивом автором».

Составитель постраничного комментария проделал поистине колоссальную работу, восстановив соответствия событий в романе реальным событиям Первой мировой и гашековскую игру слов, зачастую совершенно необходимую для понимания происходящего, а также справедливость перевода солдатских и сержантских званий австрийской пехоты, в которых ПГБ безнадежно запутался, равно как и в породах собак, всюду переведя «миттельшнауцера» как «пинчера», а специфически чешского «ратлика» (ratlik) или «Пражского крысарика» (Pražský krysařík) как «терьера» или «болонку». Помимо прочего, экспрессивным — и зачастую весьма необычным для русского слуха — выражениям, затушеванным советской цензурой, было возвращено их первоначальное звучание: например, оригинальное чешское ругательство «pazhent», буквально означающее «копыто парнокопытного», ПГБ переводит как «балбес до мозга костей», а венгерское очень грубое «Baszom» (буквально — «...твою душу мать») и вовсе оставляет без перевода. Нужно заметить, что сам Гашек в послесловии к первой части романа раздраженно отвечает критикам, что «жизнь — не школа для обучения светским манерам», настаивая на том, что, если в жизни было употреблено сильное выражение, его следует употребить и в тексте — и никак иначе. В этом смысле развесистые ругательства для «Похождений бравого солдата Швейка» действительно более чем существенны, и если уж в тексте написано «Насри ты на своего оберлейтенанта» (ч. 2, гл. 2, с. 282), то совершенно неправомерно переводить это как «Наплюй…» или использовать отточие.

Сергей Солоух приводит подробнейшее исследование всех странствий гашековских героев, в частности «будейовицкого анабазиса» Швейка (ч. 2, «На фронте», гл. 2): бестолкового пешего путешествия бравого солдата, отставшего от своего полка, из Табора в Ческие Будейовицы, буквально проходя весь путь вместе с гашековским героем, рассказывая о каждой встреченной деревушке и посчитав километраж (в этом ему помог неутомимый норвежец Йомар Хонси — фактически соавтор книги). Подобно Гашеку, буквально завороженному топографией, Солоух так же подробно, с историческими отступлениями говорит о каждом населенном пункте, будь то город или самая неприметная деревенька, упомянутом в романе, «проходит» по реально существовавшим или существующим по сей день улицам, заглядывает вместе со Швейком и другими персонажами в господы, гостиницы, казармы, больницы, жандармские отделения, тюрьмы и бордели. Иными словами, он выстраивает самый развернутый и подробный бытовой контекст гашековской истории, позволяя русскоязычному читателю прочесть роман так, как читали его чехи и современники автора, которые, нужно сказать, его категорически не приняли, и чешский Белинский — критик Арне Новак — заклеймил Швейка как «пошлого, отвратительного клоуна». Сергей Солоух в статье «Человек-гимн» объясняет нелюбовь чехов к «Швейку» тем, что роман оказался чем-то вроде «внезапно заговорившей части собственного тела (…) плотью от плоти, кровью от крови»2. Иными словами, роман оказался слишком чешским для самих чехов и, как всякая литература, выболтал самое больное и мучительное — то, о чем не хотелось бы лишний раз думать, не то что читать. Может быть, действительно и по этой причине «Швейк» оказался ближе «несо­предельным вовсе тунгусам и друзьям степей калмыкам», нежели собственному народу.

Помимо объяснения конкретных неточностей перевода и необходимых историче­ских разъяснений, в своих «Комментариях…» Сергей Солоух раскрывает две важнейшие особенности «Похождений бравого солдата Швейка»: неразрывную связь романа с биографией автора и его многочисленных друзей, сослуживцев, коллег, недругов и просто знакомых, и смешение нескольких языковых пластов, основные из которых — чешский, немецкий и русский, дополнительные — венгерский, польский и даже английский.

Жизнь Ярослава Гашека действительно напоминала больше авантюрно-приключенческий роман, нежели биографию писателя: Гашек относился к тем редким литераторам, из которых «вынь литературу» — от них не убудет. Неутомимый шутник, за свои шутки нередко плативший высокой ценой (взять хотя бы эпизод, когда молодой Гашек, учившийся в школе для вольноопределяющихся, за свой насмешливый стишок получил тридцать дней гауптвахты), он, кажется, всегда считал себя скорее журналистом и фельетонистом, нежели писателем, и свой знаменитый роман писал в вечной спешке: от работы его отвлекали то многочисленные дела, то выпивка, из-за чего над многими топонимами до сих пор ломают головы литературоведы, а хронология в «Швейке» оказалась ненамеренно запутанной. Кроме того, Гашек никогда не вычитывал получившегося текста: не хватало ни времени, ни, может быть, и терпения.

«Ч. 2, гл. 3, с. 368. Вслед за сернистым китом я открыл целый ряд других диковинных зверей. Назову хотя бы “благуна продувного” — млекопитающее из семейства кенгуру, “быка съедобного” — прототип нашей коровы и “инфузорию сепиевую”, которую я причислил к семейству грызунов.

Сесил Пэррот подтверждает, что обнаруженные им давние номера “Мира животных” поры гашековских экспериментов содержат яркие и живописные статьи о стаях диких колли, терроризирующих обитателей Патагонии, и об обнаруженных учеными окаменевших останках доисторической блохи…»

Что тут скажешь — бедный редактор «Жизни животных» (Svét zvířat) Ладислав Гаек, пригласивший в свое время в журнал бедствовавшего Гашека! В переводе ПГБ в монологе вольноопределяющегося Марека, которому Гашек отдал эту историю, можно найти еще неведомого Брему «нетопыря заморского» и домашнюю кошку с вершины горы Килиманджаро, именуемую «пачухой оленьей раздражительной». В романе можно буквально по пальцам пересчитать ситуации, не взятые из жизни и полностью выдуманные автором: каждая история и каждый армейский анекдот в «Швейке» являет собой художественно преображенную действительность. Комментарии, относящиеся к историческому и биографическому исследованию «вокруг текста», складываются в полноценный параллельный сюжет, не менее интересный, нежели гашековский, в котором вместо поручика Генриха (Индржиха) Лукаша действует реальный командир Ярослава Гашека Рудольф Лукас — на самом деле вовсе не чех, а как раз немец, действительно человек замечательный и совсем не такой влюбчивый, каким описал его Гашек, а занудный юнкер (в переводе ПГБ ошибочно — «кадет») Ганс Биглер в действительности вовсе не такой уж «засранец», а вполне симпатичный, образованный и весьма отважный человек, который, пройдя всю Первую мировую, после публикации «Швейка» написал письмо в издательство «Dietz Verlag»: «Вас, видимо, изумит, что вдруг сейчас оживет комический персонаж из книги, которую вы только что издали… То, что обо мне пишет Гашек, по большей части правда, только после дизентерии я подхватил на самом деле сыпной тиф» (ч. 2, гл. 5, с. 491).

Взаимодействие разных языков в романе передает, с одной стороны, атмосферу двоемыслия, в которой были вынуждены существовать офицеры-чехи в австро-венгерской армии (использование официального и разговорного чешского, немецких или русских дериватов в речи служит для характеристики персонажей больше, нежели их авторские описания), с другой — в целом отражает состояние людей, живших на территории Австро-Венгерской империи. Все это в русском переводе было также полностью утрачено, и «русский» «Швейк» оказался лишен не только уникальности своего стиля, но и значительного числа политических коннотаций и тонкостей взаимоотношений между персонажами:

«Ч. 2, гл.5, с. 453.

Одновременно с чернильницей подскочил поручик Лукаш и, приблизившись вплотную к Швейку, заорал:

— Скотина!

В оригинале: “Вы скотина” (Vy dobytku). Отношение Лукаша к Швейку совсем иное, чем к Балоуну (второй денщик поручика Лукаша, к которому всегда вежливый офицер обращается на “ты” и, как замечает Сергей Солоух, не считает его достойным звания солдата). Швейк — это рок и судьба. В известном смысле высшее начальство».

Роман, как известно, остался неоконченным: в четыре часа утра 3 января 1923 года Гашек подписал завещание, сказал: «Швейк тяжко умирает» и отвернулся к стене, а через несколько часов его не стало. Текст был весьма неудачно продолжен его другом, писателем Карелом Ванеком, но впоследствии продолжение Ванека было убрано из книги редактором Зденой Анчиком. Сегодня продолжение Ванека практически никому не известно, хотя оно и издавалось в русском переводе. Как бы то ни было, роман завершился — или оборвался — «точкой автора», а теперь, спустя более полувека после публикации, можно считать завершенным и его классический перевод на русский.

                                                                                                                                                         Анаит Григорян

1  Иван Толстой. Швейк под микроскопом. — Беседа с Сергеем Солоухом на «Радио Свобода» 25 октября 2015 г. http://www.svoboda.org/content/tranскрипт/27352204.html

2  Сергей Солоух. Человек-гимн. — Новый мир, 2012, № 11.