ПЕРЕУЧЕТ

Инна Булкина

Критика.ru

До сих пор смысл и назначение этой журнальной рубрики — «Переучет» — находились в непосредственной близости к однажды сформулированной и затем многократно проговоренной в доброжелательных и недоброжелательных контекстах «миссии» самого журнала «Знамя»: представлять «выставку достижений литературного хозяйства». И пусть даже в таком «учетном» конспективном формате, но, тем не менее, все авторы «Переучета», и я в том числе, пытались выбрать лучшее или, по крайней мере, самое интересное в годовых подшивках. Идея была в том, чтобы расставить вешки в тех или иных журнальных жанрах, — мол, вот это стоит почитать, а об этом — иметь представление. Задача моего сегодняшнего «Переучета» прямо противоположна. Из этого обзора вы ничего не узнаете о положительных достижениях нашей литературной критики, я покажу отрицательные ее достижения. Собственно, разговор о той критике, которая согласно нашим сетевым привычкам должна была бы располагаться на некоем виртуальном сайте «критика.ru» (подобно стихам.ru и прозе.ru). Но коль скоро такого домена нет, и места, с которым бы ассоциировалась вся эта домодельная литературная рефлексия, не существует, то критика эта в разнообразных своих изводах располагается где-то между читательскими сайтами рецензий — любительскими и ни на что не претендующими — и официальной литературной периодикой, сетевой и бумажной: от известного сайта Лиterraтура (http://literratura.org) до респектабельных «толстых» журналов. Я здесь не буду рассказывать о том, какой должна быть профессиональная литературная критика, — это другой предмет и другой формат. Я попытаюсь показать, какой она не должна быть в тех изданиях, которые мы полагаем профессиональными литературными изданиями. И речь не о предметах той или иной критической статьи, не о том, раскрыл ли критик «тему» (хотя в иных случаях такие статьи, в самом деле, напоминают школьное сочинение на заданную тему), не о том, хорош ли, плох ли у него вкус, прав он или не прав. Речь пойдет о том, что делает критику критикой: об инструментарии и собственно стиле, каковой стиль тоже инструмент. В конце концов, литературовед может позволить себе писать тяжело и скучно, у него, как нынче принято говорить, другая целевая аудитория. Критик себе позволить такого не может: критика — не наука, критика — та же литература, и у нее тот же читатель. Его точно так же нужно увлечь и удивить. И убедить, конечно.

Начнем сверху вниз — с журнала «Новый мир» и со статьи последнего лауреата «Русской премии» и лауреата ежегодной премии «Нового мира» (именно за эту блестящую статью!), — итак:

Андрей Краснящих. Русукрлит как он есть («Новый мир», 2015, №№ 9).

Андрей Краснящих — харьковский прозаик, соредактор литературного журнала «©оюз Писателей», человек разнообразных дарований и, по моему разумению, большой поклонник прозы Андрея Левкина. Что делает ему честь. Проблема лишь в том, что прозу психосоматическую, прозу состояний, собственно — левкинскую прозу воспроизвести механическим повторением приема невозможно. Получится в лучшем случае — пародия, в худшем — манерно-неряшливое многословие с ежесекундными запинками-оговорками. И уж совсем последнее дело — писать в этом спонтанном режиме литературную аналитику. Но как бы то ни было… В новомирской статье Андрея Краснящих 82 (прописью: восемьдесят две) сноски. И это не академическая статья, и это не академические ссылки. Это именно что оговорки, вроде: вот тут надо бы пуговицу пришить, а пуговица — да, та самая, черная на четыре удара, со старого габардинового пальто срезанная. Вы не поверите мне на слово, так что вот оно — то самое пальто, и т.д.

Тут стоит добавить, что есть еще такая штука, как полиграфическая культура, у нее свои правила и традиции, своя эстетика, наконец. Так вот, с точки зрения полиграфической эстетики это просто чудо как красиво!

А начинается концептуальная статья о «росукрлите» с места в карьер: «О поэзии нужно говорить отдельно». Такой вот критический Лоуренс Стерн. Какой-нибудь скучный автор с дурными академическими привычками (я, например) начал бы традиционно, формулируя тему и по ходу «впадая» в рему, как-нибудь так: я расскажу вам, друзья мои, о русской прозе Украины, а о поэзии (русской? Украины?) расскажу как-нибудь в другой раз. Но это же скучно. А тут свой оригинальный стиль — «критический сентиментализм», «я вся такая внезапная, такая противоречивая вся». И редакторы «Нового мира» стиль этот уважают и бережно сохраняют его трогательные особенности.

Что же до настоящего содержания знаменательного новомирского обзора, то перед нами парад-представление русской прозы украинских авторов, такая безразмерная колбаса с пространными цитатами, из которой можно понять, что «русукрлит» на сегодняшний день по большей части представляет собой «жанр», — от криминального триллера до фэнтези; что он вышел из «трэша» и продвигается в каком-то не очень понятном (по крайней мере из этого обзора) направлении. Я сейчас не буду говорить о том, насколько убедительно выглядит концепция отдельной «русской литературы Украины», — это другая история, и я это сделаю в другом месте. Здесь речь о критическом инструментарии автора, о его стилистических привычках и аналитических способностях. Вот наш автор пытается сформулировать настоящую идею своей статьи, то, ради чего она написана. «А теперь самое-самое», — восклицает он с девичьей непосредственностью. Впрочем, задав вопрос («почему она все-таки украинская, а не анклав российской в Украине?»), тут же отказывается от подробных объяснений. — «Бритва Оккама, да?» — подмигивает он сам себе, редакции «Нового мира» и воображаемому читателю. И дальше уже обращается к своим героям и в собственной стилистике характеризует их «жанровый дискурс»:

«Этот вопрос краеуголен для всего творчества Никитина, в нем тайна бинарной человеческой природы, разрешить которую, тайну, невозможно, но пытаться все равно надо…».

«Дубинянская … берет материал “не из своей жизни”, а все-таки, как всегда, в стиле, еще не могущем выйти за рамки жанрового дискурса: юморок-юморок, моральный пафос и такое вот бодрячком-бодрячком продвижение действия…».

Дальше следует представление «тихого писателя» Николая Кондрашева, который в силу «паритета пронзительной чуть ли не до слез лирики и всепроникающей, тотальной иронии» уподобляется Довлатову; дважды лауреат «Дебюта» Максим Матковский обретается в «селиновских стандартах», а сетевой «Ви Ченский» — «это ранний и средний Беккет в прозе, только гораздо веселее, смешней».

Там и дальше все так — «бодрячком, бодрячком», но это, повторю, спонтанный критик-стернианец. А есть у меня другой любимый персонаж, абсолютная противоположность критику-сентименталисту — вечный студент: независимо от возраста и «научных» заслуг», он всегда пишет курсовую работу, и это очень скучная курсовая работа. Он продирается через суконные придаточные и путает академическое письмо с канцелярским, а канцелярское — с газетным. Ему кажется, что в этом школьном жанре можно рассказывать о литературе — современной, несовременной — какой угодно и где угодно, — ему все равно, он в принципе не чувствует жанра и формата.

Вот Мария Савельева, журналист и кандидат филологических наук, нашла в «премиальных списках» «два романа на национальную тему» («критики-студенты» всегда читают «на тему»). По счастливой случайности «оба автора — молодые женщины, и это отражает одну из черт современных национальных литератур»:

Мария Савельева. Утверждение через отрицание («Октябрь», 2015, №№ 12).

«Роман Гузели Яхиной “Зулейха открывает глаза” трактуют как книгу о любви в самом широком смысле слова, в том числе о любви к татарскому этносу, его истории и культуре, но, чтобы рассказать о любви, писательнице нужно было создать систему координат, показать читателю полюса: любовь — нелюбовь».

Очень информативное сообщение со множеством уместных и умножающих информативность слов: итак, молодая женщина, представляющая «национальную литературу», написала роман о любви к «этносу», для чего ей пришлось создать «систему координат», в каковой системе обнаружились полюса, как же без них. Где полюса, там и «сюжетообразующая оппозиция» (да, я просто задала ее в поисковой строке, потому что не сомневалась, что она тут есть). Ну и, разумеется, «через сопоставление… образов… автор раскрывает проблемы», «перед героями встают общечеловеческие вопросы» и «молодая писательница через образы матери и сына с разных сторон показывает множество граней… проблемы».

Мне почему-то кажется, что если предъявить этот пустой, суконный, псевдонаучный канцелярит самому автору и уважаемой «октябрьской» редакции, они очень удивятся и скажут: ну да, и что такого? все правильные слова на своем месте, эти слова никто не запрещал и никто не отменял. В самом деле, этим «темам» и «образам» учат еще в школе, а потом в университете ученые студенты узнают последние и главные слова своей жизни, ту самую «сюжетообразующую оппозицию». В принципе, в этих словах нет ничего дурного, если у пишущего есть речевой слух, и если ему есть что сказать о романе. Но, как правило, помимо «темы», «образов», «проблемы» со всеми ее «гранями» и «сюжетообразующей оппозицией», мы получаем лишь подробный — на пару страниц — пересказ, завершающийся какой-нибудь глубокой сентенцией вроде: «автор имел в виду открытие души навстречу всей сложности мироздания».

С прозой, кстати, полегче, какой-никакой спойлер позволяет отвлечься от школьных «тем и образов», но каково приходится ученому человеку, когда перед ним стихи. Впрочем, иногда и стихи можно пересказать, и в этом будет смысл, особенно если это стихи Александра Кушнера (а Мих. Гаспаров, например, не искал легких путей и «пересказывал» Пастернака, нарочно демонстрируя, что это возможно и это первый шаг к анализу1).

Поэт и лингвист, человек ученый (без кавычек), сам много лет обучающий студентов читать стихи, и, надо думать, делающий это простым и доступным образом, в декабрьском номере «Урала» разбирает вполне нарративное стихотворение Кушнера о собаке, оставившей след на сыром бетоне:

Юрий Казарин. Стихотворенье молчаливо… («Урал», 2015, №№ 12).

«Это стихотворение, имеющее очевидную стереоскопическую природу грамматики, семантики, образности и концептуальности, представляет собой многослойную, сферически замкнутую и одновременно открытую метафору, которая одномоментно и монолокально реализует целый комплекс предметных, образных, глубинных и духовных смыслов».

Тут добавить нечего, разве что: «интерпретация… здесь определяется вертикальным вектором / направлением роста смыслов — музыкальных, образных и духовных».

Впрочем, в «Урале» у меня есть другой любимый автор, он, правда, в послед­ние полгода куда-то пропал, а прежде довольно регулярно вел на журнальных страницах что-то вроде блога в том же спонтанном роде, что и харьковский стернианец Андрей Краснящих, но без утомительных затей, с шутками-прибаутками и с некоторым даже профанным задором (или «задоринкой»):

Василий Ширяев. Весенней депрессии («Урал», 2015, №№ 4).

«Последнее время меня мучают вопросы, которые я даже сформулировать не могу.

Поговорил со своим психологом. Она мне типа объяснила, почему я как бы людей не люблю. Ты, говорит, сам к себе как к человеку не относишься, потому что у тебя эмоциональная сфера плотно закупорена…».

Но это, что называется, «о времени и о себе». А вот «про литературу», прямое, так сказать, назначение критика:

«Я раньше книги сжигал в печке, а теперь файлы с компьютера удаляю лишние. Приятно. Хотя, конечно, книги жечь эстетичнее, “тепло горящих страниц”, все дела. Старик Гегель (редкий болван, антр ну) систему свою тоже, наверное, сочинял так же, как я файлы на жестком растасовывал. Странно, что я сперва понял, что я физически не прочту всю эту массу книг, а только потом понял, что эти книги вовсе и не нужно читать».

Я, разумеется, догадываюсь, что автор всего-навсего троллит (раньше говорили «стебется», но новое слово как-то поприятнее звучит), что он рассчитывает на мое чувство юмора. Он еще потом Сепира цитирует, на всякий случай, чтоб читатель не подумал, что, мол, совсем дурачок какой-то. Нет, не дурачок. Еще один ученый человек.

И наконец, «перфекционистское издание»Лиterraтура Андроника Романова и Бориса Кутенкова. Сайт, который представляет одни лишь «талантливо написанные… творческие явления». Именно так сформулирована его «миссия» в послании издателя: «Помимо общечеловеческих этических принципов, описанных в заповедях любых религий, мы руководствуемся единственным критерием — произведение должно быть талантливо написанным, своего рода творческим явлением. На наш перфекционистский взгляд, разумеется».

До известного момента это и было то самое место — ни с чем не сравнимая и не соразмерная, увлекательная и неожиданная школьно-любительская критика.ru. Но, похоже, с некоторых пор и сайт, и его редактор меняются и приближаются к нормальному среднегладкому критическому письму: ничего особенного, но в журнальном формате, где-то получше, где-то похуже, в целом скучно, но так теперь пишут все. И тем не менее…

Светлана Михеева. Текучий мыр («Лиterraтура», №№ 67, январь, 2016).

«…Будучи растерянными, но свободолюбивыми цветами, творческие люди от эпохи “совка” и до дня нынешнего охотно осваивают измерительную систему Харм­са, расшифровывают закон его игры. Влияние автора на актуальную литературу давно очевидно… и, к счастью, еще не попало в рабство науке, не потеряло свою легкость».

Это опыты критики художественной, здесь принято «говорить красиво», здесь главное — не смысл, а танец. Так что не пытайтесь понять, что именно пока не попало «в рабство науке» (влияние?), на кой оно науке, такое свободолюбивое, как тот цветок от эпохи «совка», и в чем, в какой «измерительной системе» исчисляется его легкость.

Тот же автор уже в другом номере «Лиterraтуры» (№ 70, февраль, 2016) представляет молодого поэта Анастасию Строкину, задается вопросом о ее будущем и преисполняется оптимизмом: «Умная простота, гибкость мысли, хороший язык с большим количеством работающих согласных подают нам на этот счет недву­смысленные знаки».

И, наконец, тот же автор «отрабатывает» в «Лиterraтуре» 125-летие Мандельштама, перебирает фотографии, ибо они «удостоверяют» поэта как «жившего», а «стихи, как известно, сочиняет неведомый сумрак». Но ведь нет же, все наоборот, моментальный снимок не удостоверяет ничего, стихи сочиняет человек из плоти и крови, проживший свою жизнь и выбравший свою судьбу, а «неведомый сумрак» сочиняет все это, — все эти слова, собранные в произвольном порядке, ничего не объясняющие и ни за что не отвечающие. Всю эту критику.ru.

1 М.Л. Гаспаров, И.Ю. Подгаецкая. Пастернак в пересказе: сверка понимания // Новое литературное обозрение. 2000. № 46 (6).