Об авторе | Александр Петрович Вергелис родился в Ленинграде в 1977 году. Публиковался в журналах «Волга», «Нева», «Звезда», «Дружба народов», «Крещатик», «Сибирские огни», «Слово/Word» и других изданиях России и зарубежья. Лауреат премии журнала «Звезда» (2006), Российско-итальянской премии «Белла» (Верона, 2013). В «Знамени» печатается впервые. Живет в Санкт-Петербурге.

Александр Вергелис

Что-то другое

Московский романс

Пустеет улица Тверская,
зажглись огни на Поварской.
В ночи, мигалкою сверкая,
летит уазик ментовской.

А в нём пацан простой и чёткий,
судьбу-уродину кляня,
глядит в оконце за решёткой
и видит пьяного меня —

как я иду по переходу,
беспечно треплется мотня,
как я несу свою свободу,
свободы этой не ценя;

как я гляжу перед собою,
но вижу не решётки сталь,
не дом с рекламой голубою,
а очарованную даль.

Но вот очнусь опять, и снова
по сторонам взгляну с тоской:
не слышно шуму городского,
горят огни на Поварской.

Стрип-бар

Полуголое тело сквозь дым
различаешь и думаешь, млея,
что, наверно, вот так же пред ним
раздевала себя Саломея.

Нет, не демон его танцевал,
не лукавая дочка Ваала —
этот танец семи покрывал
вот такая же б… исполняла.

Раз, два, три! Оголяется низ…
В многоглазом прокуренном зале
Саломея танцует стриптиз
третью тысячу лет. В наказанье

ей вертеться ещё у шеста
до тех пор, пока мир не остынет.
Но иссохшие шепчут уста:
«Лучше камнем валяться в пустыне,

лучше илом слоиться на дне
позабытого Мёртвого моря,
чем гореть в этом адском огне,
нескончаемой музыке вторя

нежным телом, которому в прах
не дано превратиться, покуда
пьяный Ирод, последний в веках
не уйдёт, утомлённый, отсюда».

Волхов

Едва ль о варяжских драккарах,
весёлых ушкуях, ладьях,
и о пароходах, хоть пар их
ещё не рассеялся… Ах,

едва ли он помнит. Не вспомнит
и станцию эту, когда
пройдёт пятьдесят или сто лет,
и скроет руины вода.

Здесь что-то другое, наверно,
воздвигнут — мощней и стройней,
и новая гидроинферна
даст свет просветлённой стране.

А может, здесь будет навеки
бескрайняя хвойная даль,
и медленный, о человеке
едва ли он вспомнит. Едва ль.

* * *

Уйти, и как можно скорей, —
застрянет мыслишка простая.
Но мокрой ладонью Борей
тебя по щекам отхлестает.

И вот ты очнулся, и вот —
всей жизни видна подоплёка.
…Лишь ради тебя, идиот,
он в миг прилетел издалёка,

боясь не успеть — напрямик:
сквозь лес и завесу сирени,
чтоб вырвать из рук черновик
предсмертного стихотворенья,

чтоб выдуть трухи вороха —
остатки дурного недуга,
чтоб сад на тебя замахал
руками, дрожа от испуга.

* * *

Я написал ему sms:
«Привет! Как дела? У нас
всё как обычно. Мне скучно без
тебя. Я с твоей сейчас

чокаюсь фоткой, где, как всегда,
ты тянешь ко мне стакан».
Я бы ему не писал тогда,
если бы не был пьян.

А раньше, бывало, напьётся он
и пишет мне всякий бред.
Я тяпнул ещё, отложив телефон,
и вдруг — получил ответ…

«Ну здравствуй. Я в норме. Тут ничего».
Я не упал едва.
Потом догадался: скорей всего,
жена, виноват, вдова

мне подыграла, никто иной,
с юмором и слезой.
Видно, не зря собутыльник мой
звал её стрекозой.

Когда бы такая была дана
возможность, я б написал,
как по нему до сих пор она...
А впрочем, он знает сам.

* * *

Со временем убеждаешься в правоте
того, кто ведёт тебя за руку в темноте
спокойно, не оборачиваясь на твой
лепет и вой, лишь шепчущий: «Бог с тобой».

Это о ком он? — думаешь ты. — О ком?
Не о Себе ли будничным шепотком
походя сообщает? А если нет?
Кто же ведёт меня за руку столько лет?

Сколько сомнений, страхов и лживых слов!
Сколько провалов, выступов и углов!
Где же просвет? Ты падаешь и встаёшь,
щурясь от света, ушибленный локоть трёшь.

* * *

Ни эллина, ни иудея —
одних детей степей и гор
везде, куда ни кинешь взор,
узришь на улице, балдея,

но привыкая понемногу.
Закон Истории суров.
Среди кибиток и шатров
ступаешь, поправляя тогу

смущённо. Не гляди тоскливо
на лик неведомых племён.
Не ты ль когда-то был влюблён
в уютные напевы Клио?

Воспой же времена другие
и будь доволен, милый мой,
что насладиться шаурмой
тебя позвали всеблагие.

Венеция

Каждое утро я брился и надевал
лучшее из того, что, вывалив на диван
из чемодана в номере, под утюг
клал, и старался выдавить свой испуг,
выгладить оторопь, выжечь смятенье в дым.
Так по утрам я готовился к встрече с ним,
с городом, укрывающимся водой,
как одеялом, с городом, где другой
город-утопленник видится сквозь тщету
камня. Я помню каждую встречу ту.

Но до сих пор, хотя не об этом речь,
я не уверен в реальности этих встреч.
Брился, душился, выглядел, как пижон...
Как вообще можно встретиться с миражом,
с тем, чего нет на свете? Поскольку быть
это никак не может, а может всплыть
из ниоткуда, из тысячелетних грёз,
не заставляя себя принимать всерьёз,
не обещая снова тебя позвать,
в воду небытия уходя опять.