Об авторе | Михаил Павлович Тяжев родился в 1974 году в городе Горьком. Рос и учился в школе-интернате. В 1998 году окончил Нижегородское театральное училище, работал актером в Нижегородском детском театре «Вера». В 2015 году окончил Литературный институт. В настоящее время учится в магистратуре ВГИКа (мастерская Ю. Арабова).

Первой публикацией был рассказ «Ожидание отца» («Новый мир», 2013, № 6), награжденный дипломом Бунинской премии в номинации «Дебют». В «Октябре» была напечатана повесть «Овраг» (2013, № 10), в «Новом мире» — рассказ «Шинейд О. Коннор» (2014, № 2). В «Знамени» опубликован цикл рассказов «Воспоминание из юности» (2014, № 7). Живет в Москве.

Михаил Тяжев

Жизнь продолжается

рассказы

Жизнь только начинается

Рано утром Постышев сошел с поезда на Московском вокзале. С ним был Самсонов — его двоюродный брат.

Постышев всматривался в лица прохожих, подозревая в каждом преступника. Он хоть теперь и не работал в полиции, все никак не мог отделаться от привычки вглядываться в людей.

— Проводница, представляешь, говорит мне: я в прошлой жизни была принцессой, — тараторил Самсонов, не переставая. Он был в тельняшке без рукавов, и на плече его красовался вэдэвэшный парашют. Он год как пришел из армии, но так пока никуда и не устроился, перебивался случайными заработками. — Вроде как есть такая система, когда буквы превращаются в цифры, а потом их складываешь и получаешь результат — когда ты жил в прошлом и кто ты был.

— Сань, — сказал Постышев, — у меня уже уши болят тебя слушать. Я понимаю, ты после армии изголодался, но ведь не на каждую же бросаться. Там автовокзал. Туда нам, — показал он рукой и перекинул с плеча на плечо огромный из брезента баул.

— Ты просто старый, Палыч! — ответил Саня.

Они пошли в сторону автовокзала.

— Как думаешь, поспеем?

— Вовремя приедем. Там свиданка с десяти до двенадцати, — сказал сурово Постышев.

— Может, тогда бухнем, а то с ночи и не жрали ничего?! — предложил Самсонов. Они как раз проходили мимо рюмочной. — До этого Бора сколько нам еще пилить. Да и подождет Альберт Петрович, ему все равно пятерку сидеть.

— После.

— Пивка возьмем только, Палыч. Пока едем, пока ждем, — все выветрится.

Постышев подумал и сказал:

— Только по пиву!

— А то как же. Пивка — для рывка! Я молодой, все впереди, жизнь, как говорится, начинается.

Они зашли в рюмочную, в которой пахло пельменями. Постышев поставил между ног брезентовый баул. Самсонов взял по кружке разливного пива и еще водки по сто и холодных котлет на бумажной тарелке. Вернулся, закурил.

— Э, не курить здесь! — прикрикнула продавщица.

— Ниче, Наташ, мы из полиции.

— Мне все равно, откуда вы, — смягчилась она. — И не Наташа я.

— А как тебя звать, НеНаташа?

— Какая разница, — она вынула бейдж из-под прилавка и прицепила его к карману. Самсонов затушил сигарету и выпустил дым.

— Стал бы ее, Палыч? — осклабился он.

— Дурак ты, Саня, и не лечишься!.. — отвернулся от него Постышев. Помолчал и добавил: — Век благодарен буду Альберту Петровичу. Я ведь с ним должен был «поехать». Ну, за него! — и он осушил стакан. Надкусил котлетку.

— Снова ты, Палыч!.. Заладил, как дитя малое. Он — твой начальник, вот и сидит. Если бы он не сидел — тебя бы посадили! Диалектика! — И Самсонов вновь обернулся на НеНаташу. — Хороша! Как принцесса иранская. Глянь, какие у нее «буфера». Какие перышки, какой носок! И, верно, ангельский быть должен голосок.

Самсонов заулыбался, показав ряд ровных белых зубов.

Постышев уныло глянул на него:

— Вот дура ты! Сунули мне тебя, родственничка. Братец двоюродный. Говорил жене: съезжу по-быстрому один!.. Теперь всех баб цеплять будем.

— Да ну тебя, скучный ты, Палыч. Пойду еще одну возьму...

Постышев насыпал на край пивной кружки соли и отпил, оставив на усах белую полоску, которую по привычке отер рукавом.

Самсонов подошел к прилавку и отодвинул двоих топтавшихся там.

— Наташа, — сказал он, — дай мне еще вон ту котлетку и сто грамм. А то майор дома не завтракал.

— Я не Наташа, — заулыбалась продавщица, и на ее щеках показались ямочки.

— Э, ты, не понял?! В очередь встань! — буркнул одни из оттесненных.

— А в глаз не хошь? Мы из полиции, братишка.

— И че?

— Во че!..

Продавщица сунула котлету на тарелке и отмерила мерным стаканом нужное количество водки. Самсонов пожирал глазами ее белые пухлые руки.

Вернулся к столу.

— На, держи... — подвинул он Постышеву граненый стакан. — Как думаешь, Палыч, я ей понравился?

— Я чего, знаю? Чего ты ко мне привязался? Всех баб цепляешь, со стыда сгореть можно!

— Ты просто старый, Палыч, вот и нервничаешь.

— Ну чего с тобой говорить.

— Не, я ей однозначно понравился. Какая она! Сама пухлая, а кожа тонкая, в прожилочку. Я в женщинах толк знаю. Меня бабы хочут.

— Не хочут, а хотят.

— Это тебя хотят, а меня хочут.

Постышев допил водку и доел котлету. Икнул. Затем взял баул и пошел к выходу.

— Ну чего ты, обиделся, Палыч?

— Опаздываем. Идти надо.

— Гуд бай, Наташа! — сказал продавщице Самсонов. — Может, еще увидимся...

— Да не Наташа я, — только и ответила она, и щечки с ямочками ее зарделись.

Когда вышли на улицу, Постышев закурил. Самсонов тоже.

— Слушай, Саня, — начал Постышев, — ты это... не надо больше, не говори, что мы из полиции.

— Да ладно, это же я так, чтобы веселее было.

— Все равно не надо.

Они топали в сторону автовокзала.

— Сигареты купить забыли! — вдруг очнулся Постышев.

— Купил я их, — сказал ему Самсонов.

Светило солнце. Небо чистое, ни облачка на нем.

На другой стороне дороги была огромная стеклянная витрина, и в ее отражении Самсонов увидел, что вместо НеНаташи работает другая продавщица. Он испугался и обернулся.

— А сгущенку? — продолжал Постышев. — Сгущенку-то мы забыли.

— Я взял десять банок.

— А чай?

— Чай тоже взяли... — Самсонов искал глазами НеНаташу.

— Сколько?

— Пара пачек вроде как есть.

— Пара пачек вроде как есть! — съязвил Постышев. — Чай — это валюта. Сходи еще, купи пачки три-четыре.

Самсонов возвращался в сторону рюмочной и боялся взглянуть: на месте ли НеНаташа. Нырнул в рюмочную. И столкнулся с ней в дверях. Она держала в руках два больших пакета с продуктами.

На вокзальных часах пробило девять.

Постышев стянул веревками баул и начал волноваться. Самсонова все не было. Набрал номер его телефона — абонент недоступен. Выругался и почапал в магазин.

Там Самсонова тоже не было. Тогда Постышев подумал: у магазина два выхода, и Самсонов, наверное, вышел одновременно с ним, только через другой вход.

Вернулся на прежнее место — родственника нигде не было.

Тогда Постышев подумал, может быть, Саня, не найдя его на уговоренном месте, ушел на автовокзал и там дожидается. И, взвалив мешок на плечи, направился к автобусам и кассам.

А в это время Самсонов нес пакеты НеНаташи.

— Так как тебя зовут, НеНаташа?

— Ирина.

— Какое красивое имя. Меня Саня, если что.

Она торопилась. Самсонов семенил рядом.

— Мы куда-то торопимся?

— Я к мужу.

Саня усмехнулся:

— А чего он тебя не встретил с ночи?

— Потому что не может.

— Дрыхнет, что ли?

— Нет.

— Инвалид?

— Хуже. Тебе не тяжело?

— Не, ничего, нормально. Так чего же он не смог тебя встретить?

— На зоне он потому что, передачку ему несу.

— На зоне?

— Да, на зоне. На пятерке.

— Это где?

— Ты же мент и не знаешь?

— Я секретный мент.

— Понятно.

— Тут недалеко. Почти пришли. — Они зашли в пригородные кассы ж/д вокзала. — На электричке надо пару остановок.

— Я с тобой поеду, — сказал Саня. — А то привяжется какой. Как ты к мужу тогда доберешься?! Ты надолго к нему?

— Я на свиданку.

— Как жаль, что ко мне никто не ходит на свиданку.

— А ты сядь, и к тебе начнут ходить.

— Да нет, не надо.

Пакеты оттянули Сане руки. Он был взмылен, толкался среди людей и упрямо плелся за НеНаташиной мягкой и какой-то притягательной спиной и этими белыми пухлыми руками. Наконец, остановились у железнодорожных касс. Она стояла чуть впереди него, и от ее волос пахло лавандовым шампунем, а ее загорелая шея блестела от мелких капелек пота.

Электричку отменили. Ирина чуть не заплакала от отчаяния.

— Может, на такси? — спросил Саня.

— У меня нет денег.

— Я заплачу, поехали, — сказал он и решительно направился из здания вокзала. Ирина за ним.

Он подошел к первому попавшемся таксисту.

— На пятерку, на зону, дорогу знаешь?

— Знаю, — ответил водитель.

— Поехали.

Шофер поставил одну сумку в багажник. Вторую Ирина взяла с собой, сказала, там стеклянное, разобьется.

Сели и поехали.

— Устал? — спросила Ирина.

— Нечего, привычно. Нормальный марш-бросок.

В машине пахло бензином, у Самсонова кружилась голова.

— Красивая ты, Ир, женился бы на тебе. — Она только посмеивалась. — Ир, у тебя есть вода?

— Компот. Будешь?

— Давай.

Она вынула из пакета банку, попробовала открутить крышку — не получается, протянула Сане. Он открутил крышку и начал жадно пить вишневый, с ягодками на дне, компот.

— Сам-то женат, Саня? — спросила она.

— Был, — соврал он. — Жена умерла, не выдержала мук.

— Это каких еще мук?

— Расставания. Я же постоянно в командировках. Кореша моего видела, вот, командир мой. Майор.

— А дети у тебя есть?

— От жены не было, — Саня закрутил банку. Ирина протянула ему платок. Он вытер губы. — А вот от иранской принцессы был один.

— От какой принцессы?

— Иранской.

Ирина поставила банку обратно в пакет. Саня сидел близко от Ирины и захотел обнять ее за плечи.

— Болтаешь ты чего не следует.

— А чего не болтать? На то она и жизнь: делай, че хочешь! — Он приблизился к ней и прошептал: — Если ты недолго у него, я тебя подожду. Нравишься ты мне очень...

— А что с той принцессой стало? — спросила Ирина.

— Убили ее. Нам приказ был стоять и не вмешиваться, а они выволокли ее и... Я не мог ничего поделать: приказ был огонь не открывать... Притормози, — тронул он шофера.

Водитель остановился. Саня пулей вылетел и купил хризантем для Ирины и еще несколько пачек чая в ларьке. Водку и пиво еще не продавали. Вернулся.

— На. Возьми. — Протянул он ей цветы и чай.

— Спасибо.

— Чай там как валюта, — сказал он значительно. В салоне машины запахло хризантемами. — У тя бухнуть есть чего? — прошептал он.

— А то как же. Сапожник и без сапог. — Ирина вытянула из дерматиновой сумочки через плечо маленькую стальную фляжку.

— Командир, ты ниче, если я бахну?! — сказал Саня.

Водитель глянул на него в зеркало заднего вида.

— Я же свой, мент! — сказал Саня. — Так что не ссы, я тебя прикрою, если какие проблемы.

— А какие проблемы у меня могут быть? — не понял его задора водитель.

— Мало ли. Гаишники там или чего.

— Я сам бывший мент.

— Да ладно.

— В штанах прохладно.

— Уволили?

— Почему уволили? На пенсии я.

— Просто я знал двоих. Одного посадили за взятку, пятерик впаяли, а второго уволили. Так он теперь ездит и передачки возит, откупается. Так я бахну?

— Бахни!

Саня выпил из фляжечки.

— Коньяк?

— Самый настоящий.

— За тебя, моя НеНаташа, — сказал он и снова выпил. Внутри его похорошело, и он улыбнулся.

Водитель остановился перед воротами зоны. Самсонов расплатился. Вытащил пакеты. Машина уехала.

Над зоной палило солнце. На крышах барака сидели зэки в темно-синих фесочках и комбинезонах, некоторые были без маек и загорали, грели свои наколки на спинах. Заметив Ирину, они загалдели и заулюлюкали, а один все показывал, чтобы она задрала юбку.

— Я тебя подожду, — сказал Саня.

— Целый день стоять будешь?

— Как целый день, ты же на два часа!

Она засмеялась. И он вновь увидел ее ямочки на щеках. Ирина сказала:

— Я же на длительную свиданку. Ты обиделся?..

— Нет. Тогда, может, телефончик оставишь?

— Я телефоны незнакомым людям не даю... Вот черти! — улыбнулась она сидельцам на крыше и ушла за ворота КПП.

Саня расстроился. Он чувствовал себя обманутым. Глянул на время — минут сорок всего прошло, не больше. Зашел в магазин, купил чекушку водки и пять пачек чая. У дороги поднял руку и остановил машину.

— Командир, до автовокзала.

— Садись.

— Я по дороге бахну.

— Бахай!

Саня открутил крышку и выпил.

— Жизнь только начинается, — крякнул он мрачно. И водителю: — Езжай быстрее, командир, я заплачу!

Водка действовала на него тяжело и отрезвляюще.

— Закусить у тебя есть чего? — спросил он водителя, когда уже подъезжали к автовокзалу.

— Жвачка только.

— Давай жвачку.

Саня попросил остановить до автовокзала. Расплатился и вышел.

Постышев томился под часами.

— Ты где был? — набросился он на него. — Тебя целый час не было!

— Я же за чаем ходил. Вот пять пачек купил.

— А чего как долго? Вмазал, что ли?

— Ничего я не вмазал.

— Нас же не пустят, если запах учуют.

— Да не пил я, говорю!

— Тогда чего жвачку жуешь?

— Гигиена это. Освежает полость рта. Стимулирует работу желудочно-кишечного тракта.

— Обижаешься на меня, что ли? — сказал Постышев.

— Нет, чего обижаться. Пойдем, а то автобус пропустим.

И они ушли.

Арбуз

Петров ехал в «ВАЗе» 15-й модели и посматривал на арбуз, который лежал на соседнем с ним сиденье. Притормозил у подъезда, около которого стояло несколько мужиков, некоторые сидели на корточках, перед ними — трехлитровая банка пива, бутылка водки и пара-тройка свежих огурцов на газете да хвост сушеной воблы.

— Здоров, дядя Лёш! — протянул руку Петров соседу, остальных он не знал.

— Алик, — обрадовался дядя Леша, — ты где пропал? Сколько тебя не было?

— Неважно, дядя Лёш.

— Нет, подожди. Развелись вы года четыре назад, потом вроде как жили вместе. Потом ты уехал, и все. Год целый, получается, или больше?

— Неважно, дядя Лёш.

Дяде Лёше лет шестьдесят, он низенького роста, и у него одутловатое, красного цвета лицо.

— Нормально все, дядя Лёш! — сказал Петров и вытащил из машины арбуз.

— Вот так голова! — воскликнул сосед. — И сколько такой весит?

— Одиннадцать кило.

— Карапуз!

— Хороший арбуз. Осенний и сочный — это сразу видно, — сказал один из незнакомых, стоявших тут же у подъезда; он был в пиджаке, надетом на спортивную майку. — Дай-ка проверю, хороший или нет.

И он протянул руку. Петров отстранил ее. Дядя Лёша пояснил мужику в пиджаке: не надо, разобьешь еще.

Петров поднялся на восьмой этаж и позвонил в дверь. Руки окаменели. Никто не открывал. Позвонил еще раз и поставил арбуз на пол, достал ключ, вставил в замок — не подходит! Еще раз попробовал — ключ не лезет, присмотрелся, замки поменены!

Он выругался. Нажал на кнопку звонка, и так несколько раз, долго жал, после набрал номер телефона жены.

— Алле, ты где?.. Как какая разница?! Где ты?.. Я пришел не к тебе, а к дочери. Я еще раз повторяю, я пришел к дочери. Принес арбуз. Где ты и с кем, мне неинтересно. Хорошо, будет суд, тогда и поговорим. Таня с тобой?.. Когда вы придете?.. Алле!.. — кричал он в трубку, но там уже отключились. Тогда он пробовал еще позвонить, но ему отвечал металлический женский голос: «Абонент временно не может быть вызван».

— Дура! — выругался Петров и, взяв арбуз, спустился обратно вниз.

Дядя Лёша тягался с незнакомцем в пиджаке на руках. Тот покуривал сигаретку, перемещая ее с правого уголка рта в левый.

Дядя Лёша кряхтел, на висках вздулись вены, и лицо стало бордово-синим. «Врагу не сдается наш гордый Варяг!..» — прохрипел дядя Лёша, и... мужик в пиджаке поборол его.

— Ты как, нормалек, дядя Лёш? — спросил он.

— А что мне будет?! Пенсия хорошая, жена тоже, и сердце «пламенный мотор»... Эх, мне бы годов десять сбросить, я бы тебя тогда уделал! — Он застегнул на рукаве пуговицу. — Помнится, я был лучший замполит, в части меня никто не мог одолеть. Даже бугай Ашот — руки во! кулачищи с пивную кружку! Я его по своей специальной методе под орех разделывал. А как по-другому? Дай волю — слушаться не будут.

— Дядя Лёша, — сказал сидевший на корточках незнакомый, грызший хвост сушеной воблы. — Рембо же в ОМОНе работал, куда те с ним?

— А я в ракетных войсках, Костя.

— ОМОН круче!

— И че, в омоне если, значит, все можно?

— Арбуз, мужики, будете? — подошел к ним Петров.

— Давай, — принял из его рук арбуз Рембо. Положил его на лавку, достал нож из потайного кармана, выщелкнул лезвие и взрезал. Потек розовый сок. Затем раскромсал арбуз на дольки.

— Сахарный какой. Сам-то чего не берешь? Угощаешь, а не ешь? — спросил он.

— Не хочу.

Мужики брали арбуз, ели, выплевывали семечки и нахваливали:

— Сахарный.

— Не арбуз, а чистый мед.

— Это не то что в начале июня. Там одна химия. Съешь, потом на «дальняк» бегаешь, живот крутит.

— Хороший арбуз.

— И недорогой. Надо завтра тоже купить...

Тут подошла Вера. Она была не одна, а с мужчиной, и держала за руку девочку лет семи. Мужчина был ухоженный, в светлой рубашке и синих джинсах, держащихся на ремне с металлической пряжкой.

— Я так и знала: он уже пьет! — сказала Вера.

— Папа! — бросилась девочка к Петрову.

— Танюшка, ух ты! — подхватил он ее и поднял над собой.

— Оставь ребенка, — вмешался мужчина, который был рядом с Верой.

— А ты кто такой? — сказал ему Петров.

— Поставь. Не надо... Вы пьяные, уроните еще.

— А ты видел, что я пил?

— Поставь.

— Вер, это чё за крендель с тобой?

— Меня Геннадием зовут, — сказал мужчина и протянул руку.

— Он еще и разговаривает.

— Прекрати! — сказала Вера бывшему мужу и забрала у него девочку.

— Ты бы это... Геннаша, шел себе, а то я ноги тебе переломаю, — сказал Петров и подступил к нему очень близко.

— Мужики... Ладно вы! Прекращайте! — встал между ними Рембо. — Чего вы в самом деле?

— Я-то ничего, — сказал Геннадий, — это он первый начал.

— Гена, пойдем, — потянула его Вера. — Нечего с ним. В суде встретимся.

— Папа, ты завтра придешь на Первое сентября? — спросила Таня отца.

— Конечно, дочка, приду.

— На, Танюшка, арбуз, — протянул ей дядя Лёша дольку.

Таня взяла кусок и стала есть. Мать увела ее в подъезд. Гена поднялся за ними. Петров постоял немного, мужики косились на него.

— Да, брат, такие дела. Зря ты при ребенке начал... — сказал Рембо.

— Чего ты меня учишь?

— Успокойся, Альберт! Расстались и расстались, дел-то!.. — подступил к Петрову дядя Лёша.

— А ты чего? Сидят тут... Бухарики хреновы! — Петров прыгнул в машину, завел и поехал.

Он выбрался из микрорайона на окружную дорогу. Там гнал, не снижая скорости. Потом сдал на обочину, и остановился, и долго сидел, уставившись прямо перед собой. Начинало смеркаться. Петров развернулся и снова подкатил к подъезду.

Дядя Лёша бегал от своей жены тети Капы.

— Вот дурак! — ругалась она, останавливаясь и переводя дух. — Седьмой десяток пошел, а он все как маленький! Ей-богу, как маленький!

— Тетя Кап, да он сейчас... Тетя Кап, да он не в зуб ногой! — смеялся один из мужиков.

— Я ему сейчас сама дам ногой! Послала за продуктами, а он тут третий час прохлаждается. А ну иди домой, черт ты старый! Позоришь меня перед людьми.

Дядя Лёша снял с ветки березы сумку с хлебом, молоком и крупой.

— Короче, кенты, — сказал он, — до завтра.

Тетя Капа увела его. Петров поставил машину и вышел.

— Как там тебя, Рембо, плеснешь, что ли, соточку? — сказал он.

— Ты же за рулем.

— Налей, говорю.

Ему плеснули водки. Он выпил и закусил арбузом.

— Туда, что ли, поднимешься? — сказал Рембо.

— Чего я там забыл! Давай на руках потягаемся, — предложил он.

Костя смел арбузные корки в урну. Петров засучил рукав, а Рембо ухмыльнулся и присел на корточки, подставив свой локоть. Они сцепились кулаками, вперили взгляд друг в друга.

— Раз-два, — командовал Костя, — три!

Рембо был силен и давил. Петров уперся и смотрел в его бесцветные глаза. На мгновение он почувствовал, как тот ослабил хватку и сдал. Тогда он попробовал додавить, дернул резким рывком, и притянул рембовский кулак к лавке. Оставалось всего ничего, каких-то пять сантиметров до победы. Белки глаз у Петрова покраснели. Он напрягался, и Рембо напрягся — руки обоих стали рычагом, монолитом. Но тут Рембо начал потихоньку отыгрывать пространство. Вот руки их пришли в начальное положение...

Костя и еще двое следили, затаив дыхание.

— Ничья, мужики, ничья! — шептал Костя.

Рембо заулыбался и... уступил, сдался.

— Это несерьезно! Ты чего? — возмутился Петров.

— Выиграл. Рука устала.

И он стряхивал кисть, как стержень с застывшими чернилами.

— Молодчага! Самого Рембо сделал, — похлопывали Петрова по плечу.

Они еще выпили. Арбуз кончился. А после Рембо провожал покачивающегося Петрова до дома.

— Я же не к ней приходил, — жаловался ему Петров. — Я к дочке приходил.

— Я понимаю.

— Чего ты понимаешь? У тебя есть дети?

— У меня сын под Астраханью служит, такие же арбузы лопает.

— Арбуз — это хорошо! — произнес Петров.

— Арбуз — это вкусно! — подтвердил Рембо.

Они остановились.

— Дойдешь?

— Конечно, вон мой дом. Тебя как зовут? — спросил Петров.

— Евгений.

— Значит, Евгеша.

Они пожали друг другу руки и разошлись. У своего подъезда Петров заметил Колюню.

— Колюня, а чего ты тут делаешь?

— Привет, Алик! Я к сыну... подарок принес, — и он показал на траву, в которой лежал огромный арбуз. — Дома, правда, никого. Ты не знаешь, где они сейчас? Завтра же Первое сентября, хотелось бы сынишку повидать, а то я в рейс уезжаю.

Мужик был одет в светлую майку, спортивные штаны и туфли с загнутыми носами.

— Скажи мне, Мишаня! Какого хрена ты приперся? Марина теперь моя жена, а ты все ходишь, арбузы носишь, — Петров поднял с земли огромный арбуз. — Сколько в нем? Кило двенадцать?

— Я чё, знаю? Взял самый большой.

Петров поднял арбуз и со всего размаху разбил об асфальт.

— Еще раз увижу тебя, Мишаня, в лоб заряжу! Понял?!

— Я те сам могу в лоб дать!.. — сказал Мишаня и сплюнул: — Сдалась мне твоя Марина. Я не к ней шел, я к сыну...

Семенов

Колясю Семенова везла корова, а он держался за ее лопатки, как мог, и глядел вниз. Корова тянула телегу, похожую на перевернутый скелет, и Коляся воображал, что корова идет по земному шару.

Вдруг Коляся свалился, и корова остановилась. Бабушка бросилась поднимать его, а он хныкал, утирая ручонками глаза. Корова смотрела перед собой и пережевывала ртом остатки утреннего сна.

Теперь Семенов освободился из тюрьмы, ехал в автобусе с вокзала и вспоминал свой барак, свою бабку и корову.

Семенов любил подсматривать в туалете за соседкой Верой Ивановной, а бабка драла ему за это уши, приговаривая:

— Коляся, если пиписка выросла, это еще не значит, что ты повзрослел.

Он сидел за «газель».

Нужно было подвезти Женю, племянницу Веры Ивановны, белокурую, с желтыми бантами в косичках, которые делали ее похожей на лютик.

Женя пробыла у тетки чуть больше недели, поступала в театральное и не поступила, теперь надо было возвращаться. Она тянула тележку, к которой был привязан веревочкой чемодан, в нем она везла книги и эспандер. По утрам Женя растягивала его, приговаривая тетке, что надо развивать грудную клетку, чтобы грудь была больше. Тетка же говорила, что эспандер телу не поможет, а надо с ребятами почаще встречаться.

Когда Женя вышла из подъезда, Коляся чинил мотоцикл. Он отер руки о ветошь, висевшую в кармане его комбинезона, и вызвался тянуть чемодан.

У проходной масложирового комбината кис дядя Паша, он ел булку и пил молоко.

— Дядя Паш, не подвезешь? — подлетел к нему Коляся.

— А твой-то чего? — кивнул он головой на мотоцикл.

— Да кольца поршневые полетели. Не подбросишь? Девушка хорошая, нравится мне.

— Я не могу, у меня обед.

Женя стояла в стороне и терпеливо ждала.

— Так давай я сгоняю.

— Сдурел, что ли? Как я тебе машину доверю? У меня там товар!

Коляся подступил к нему вплотную.

— Я заплачу, — произнес он тихо.

— Отстань ты, Колясь! Как я тебе дам машину?

Тут из проходной вышел какой-то мужик в пиджаке и позвал дядю Пашу; вместе они ушли.

Коляся недолго думал — ключи торчали в замке зажигания.

— Поехали! — позвал он Женю.

— Может, на автобусе?

— Поехали, говорю.

Коляся торопился, он взял тележку с чемоданом, Женю за руку и силой усадил на пассажирское сиденье.

Завел машину. Развернулся на пятачке и выехал.

— А он нам разрешил? — спросила Женя.

— Это мой дядька. Все нормально.

Коляся не думал о последствиях, он вел машину уверенно, ему нравилось, что Женя успокоилась, что она рядом.

— В театральный, значит, поступали? — заговорил он.

— Поступала.

— А чего не получилось?

— Басню плохо рассказала.

— Ворону и лисицу?!

— Другую. Про повара и кота.

Коляся смотрел на ее коленки, белые и костлявые. Женя заметила его взгляд и втянула ноги.

Выехали за город. В машине пахло бензином. Коляся открыл окно. Стало свежо. Коляся был доволен — дорога пустынна.

— Я в прошлый год тоже поступала.

— И в прошлый год?

— Но там я слетела с первого тура. Здесь до третьего дошла.

— На будущий год тоже будете поступать?

— Наверное, нет.

— Телефончик мне оставите? Я позвоню вам.

— Я запишу.

Гаишник вышел на дорогу и приказал остановиться. Коляся прибавил скорости и проехал мимо.

— Он же просил вас остановиться! — испугалась Женя.

— Я не заметил.

— Он же махнул. Вы видели...

— Я не заметил.

— Не врите мне.

— Говорю же — я не заметил. Что тут еще непонятного!

— Остановите машину.

— Довезу, тогда и остановлю.

За ними мчался полицейский «Форд». Обогнал, из окна высунулся гаишник и приказал палкой сдать к обочине; Коляся съехал и остановился.

Женя выбежала, громыхая чемоданом и тележкой. А гаишник рванул дверцу и вытащил Колясю.

Потом было следствие. Колясю Семенова все спрашивали, куда он дел несколько упаковок с майонезом. А он не знал, куда, опускал голову и твердил одно:

— Давайте! Валите на меня!.. Вон и в Ленина тоже я стрелял.

Колясе Семенову дали срок. Статья 166 УК РФ. Теперь он возвращался домой. Ехал по тому же маршруту. Увидел место, где Женя выскочила, вспомнил, что она так и не оставила номер телефона.

Он представил Женю — ее ноги... коленки. И вздохнул.

Дома его дожидалась бабушка. Семенов переоделся в чистое, хотел было выйти во двор, но никуда не пошел, а завалился на диван. В дверь постучались. Это был Федоров.

— Нет меня! — выкрикнул Семенов, когда бабка пошла открывать.

Бабка выпроваживала Федорова. А он протиснулся между дверью и ее спиной.

— А для кого есть? — воскликнул он и добавил: — Целуйте, девки, рельсы, я приехал. Здоров, Коляся!

— Здорово! — промямлил Семенов. — Ни для кого меня нету. Чего тебе надо?

— Кореша пришел встретить. Ты чё хандришь?

— Черт его знает! Устал.

— Давай бухнем?

— Давай.

Семенов и Федоров сели на кухне и закурили.

Бабушка подогревала им жареную картошку. А на улице дядя Паша возился со своей «газелью».

— Пойти, что ли, ему вмазать?! — сказал Семенов.

— Пойди вмажь! — сказал Федоров.

Они выпили водки и закусили выставленным на стол лечо.

— Чего будешь делать? — спросил Федоров.

— В артисты пойду.

Федоров засмеялся:

— Как Киркоров с Галкиным будешь?

— Чего ты ко мне привязался?! Я только приехал. Надо еще осмотреться.

— Может, к Лене сходим? Я договорюсь, она тебе даст. Купишь там ей пиво.

— Я не знаю. Как-то неохота.

— Ну, смотри.

Они выпили еще.

Вечером Семенов заглянул к Вере Ивановне. Он был пьян, держался за косяк. Спросил про Женю.

— Так она замужем давно, — ответила Вера Ивановна, наглаживая стрелки на скатерти.

— В театральный поступила?

— Нет, что ты! Она в тот год сразу же замуж выскочила. Детки у нее сейчас. А ты чего, посвататься хотел?

— Нет. Спросил просто.

Вера Ивановна пригласила Семенова в комнату, достала из шкафа альбом с фотографиями и показала Женю. На Семенова смотрела полная, довольная женщина, ничего от прежней белобрысой Жени с желтыми бантами в волосах не было.

— А тут она с мужем... — переворачивала листы альбома Вера Ивановна.

Семенов не стал досматривать, ушел. У его двери стоял дядя Паша. Он был с бумажными кульками, из одного торчала бутылка водки.

— Николай! Я тут это... «поляну» принес. Колбаса, грибочки... — волновался дядя Паша.

— Не надо, — успокоил его Семенов. — Ничего не надо.

— Ты прости! Тогда нехорошо получилось.

— Все нормально.

Мир задрожал и перевернулся в его голове. И он решил, что нужно сказать Жене, как она ему нравилась.

Он вышел к дороге, остановил такси и поехал.

В пути его несколько раз стошнило. Он просил водителя остановиться, открывал дверь, переворачивался, и из него хлестало.

Они колесили по Дзержинску. Семенов успокаивал водителя. Говорил:

— Не волнуйся, командир, деньги есть!

Водитель отвечал ему:

— Я и не волнуюсь. Хозяин — барин!

Семенов не знал, где живет Женя, а у Веры Ивановны забыл спросить.

Он выходил купить шкалик водки, выпивал прямо в машине. Ему хотелось плакать.

Стемнело. Женю он так и не нашел, возвращался домой, попросил остановиться у леса. Водитель сказал:

— Деньги вперед! Целый день гоняем.

Семенов вывернул карман. Денег не хватало. Тогда водитель забрал их у него и захлопнул дверь, оставив его на обочине.

Семенов шел лесом. Набрел на освещенную луной лужайку, лег на траву и представил себя маленьким, едущим на корове.

Мимо него прополз муравей. За ним прополз другой. Они торопились домой. Семенов смотрел на муравьев и завидовал их правильной и выверенной жизни.

Нежное создание

Кашин сидел в ресторане и ждал. Абажур висел над столом и освещал его лицо наполовину. Он смотрел на стенные часы, на дергающуюся секундную стрелку. Официант в третий раз подходил к нему, и он в третий раз заказывал кофе.

Елена Шульц задерживалась, если не сказать опаздывала, что в принципе одно и то же. Кашин стучал зажигалкой по столу и сосредоточенно смотрел на секундную стрелку. Та скакала. Дергалась. Подошел официант и поставил кофе.

Несколько дней назад Шульц позвонила и предложила ему встретиться здесь. Он сначала отказался: женат, новая жизнь и всё! Прошлое — это прошлое, и не нужно его ворошить. А она все названивала и названивала, и так настойчиво, что Кашин испугался: вдруг жена узнает. У Елены Шульц был вздорный характер, она была способна на все.

И вот теперь Кашин сидит и думает, что, наверное, зря он все это затеял, она, поди, стоит за окном и потешается над ним. Шульц была необычна. И он вспомнил один из многих дней, которые были в их совместной жизни.

Была зима, сыпал крупный снег. Он сидел в машине у нижегородского телецентра и ждал, пока она выйдет с работы. О чем-то задумался. И увидел ее. Она шла, покачивая бедрами, переставляя ноги в снегу, руки вскинула, как та «девочка на шаре». На ней пуховая белая шапка, голова похожа на одуванчик.

Открывает дверцу и садится. Встряхивает шапку — в салоне становится влажно.

— Извини, задержалась. Столько работы! Уф!

— Ничего. — Он приобнимает ее и целует. У нее влажные, сладкие от помады губы.

— Подожди, — говорит она, спохватившись, — вытру. Достает из сумочки салфетку и трет губы. Они целуются снова. — Я покурила. Прости, не удержалась. Одни нервы с этим Поликарповым. — Кашин счастлив наблюдать все ее движения; он спокоен и ни о чем не думает. — Володя, о чем ты думаешь? На улице такой снег!

— Вижу.

— Что ты видишь! Сидишь в своей машине: бу-бу-бу! А помнишь: «Снег идет, снег идет, словно падают не хлопья, а в заплатанном салопе сходит наземь небосвод». Я сегодня была на убийстве: муж зарезал жену. Кругом кровь. Потом поперлась за сто километров — иконы украли. Потом котенок в трубе застрял, его начали доставать, а там наркотики. Поликарпов делает упор на обзоре таких происшествий, — я же против, мне трудно видеть все эти убийства и кровь. А он кричит: «Ты ничего не понимаешь! Зритель сидит у экрана только ради крови!». Я так устала, Кашин. О чем ты все время думаешь? Почему мы стоим и никуда не едем? Надо доллары покупать, нефть все дешевеет и дешевеет. Поликарпов посоветовал сыграть на курсе. Что ты молчишь? Вот тебе сюжеты для твоих рассказов.

Кашин возвращается мыслями сюда, в ресторан, и замечает, что за соседним столом, над которым висит точно такой же абажур, сидят двое. Он, ему лет шестьдесят, и она, совсем девочка, ей не больше двадцати. Он сидит в носках, снял башмаки, она ножкой задвинула их, и он ищет, заглядывает под стол и потом смотрит на нее, а она хохочет.

Секундная стрелка дрожит и, кажется, замирает. Входит Елена. Останавливается у гардероба, находит глазами Кашина, машет ему рукой, затем скидывает свое светло-желтое кашемировое пальто с песцом на воротнике и все ту же шапочку-одуванчик. Подходит к столу.

— Ты меня долго ждал?

— Я только что пришел.

— Ты меня совсем не ждал.

— Не заводись. Я пришел давно. Что у тебя случилось? Зачем ты меня хотела видеть?

Она присела напротив, поставив локти на стол.

— Здесь ведь не курят? — спросила.

— Не курят.

— Дурацкий ресторан и дурацкий закон, что нельзя курить. Ты так на меня смотришь?

— Как?

— Как на врага?

— Говори, зачем ты хотела меня видеть.

Она заплакала:

— У меня ничего не получается. Поликарпов просто сходит с ума. Мне кажется, я постарела... Тебе хорошо с ней?

— Давай не будем.

— Я видела твою жену. Она хорошенькая. Лучше, чем я.

— Давай не будем, Лен.

— Я хочу напиться. Ты меня отвезешь потом домой?

Она подняла руку, подошел официант. Она заказала бутылку чилийского вина и две чашки кофе по-венски.

Кашин знает ее очень хорошо, даже лучше, чем она знает саму себя. Знает: сейчас ей хочется сделать ему больно, поэтому она и опоздала, поэтому и не торопится, как говорится, держит на крючке.

— Я ходила к психологу, — говорит она. — Он выслушал меня и сказал: заведите собаку или кошку, а еще лучше попугайчика. Я не могу спать одна в кровати, Кашин. В тот день, когда я тебе звонила, мне приснилось, что я стреляла в ухо лошади. Оно было такое большое. Я вставила пистолет, он был старинный, знаешь, как у мушкетеров, и нажала на спусковой крючок. Был выстрел: легкий, как стук хлыста. А потом оказалось, я стреляла в голову Поликарпову... Ты будешь ко мне приходить в дурдом, если я сойду с ума?

— Перестань, о чем ты?

Она достала зеркальце и смотрится в него. Официант приносит вино и кофе. Откупоривает. Елена пьет один бокал, второй, третий. И смотрит, улыбаясь, на Кашина.

— Почему ты меня бросил? — говорит.

— Это ты меня бросила. Всему виной твое увлечение Поликарповым.

— Хватит! Я не хочу слушать. Ты тоже был хорош. Взял бы набил ему морду.

— А ты бы радовалась?

— Да, радовалась. Тогда бы я знала, что ты меня любишь.

— Я женат теперь, Лен. Я ухожу, — сказал он и направился к гардеробу. Взял свое пальто.

— Кашин, ты гад! Люди, знайте, Кашин — это плохой писатель! Он пишет свои никчемные рассказы, которые никто не читает! — закричала Шульц. И скинула со стола чашки и бутылку. Сдернула скатерть. К ней торопились официант и администратор.

Кашин вздохнул на воздухе, сел в машину, завел и никуда не поехал. Он не мог оставить ее такой. На улице все так же падал снег. Все тот же снег, как и тогда, в их прошлом, когда они познакомились, — было какое-то интервью, после которого они вышли на улицу и играли в снежки. А потом на озере смастерили снежную бабу и долго думали, кто это будет, мальчик или девочка? И смеялись...

У входа появилась Елена в расстегнутом пальто — шапочка в кармане и в руках бутылка. Тянется к щеке охранника, обвивает его шею, он высвобождается от нее. Тогда она громко ругается. Потом идет по снежной улице.

Кашин мчится в ресторан, оплачивает счет. Снег летит за окном косыми струями, меняет направление и, замедляясь, падает почти отвесно. Кашин прыгает в машину и, настигая Елену, медленно сопровождает. Сочиняет мысленно рассказ.

Жила-была одна семья. Они не были женаты, но хотели детей. Он каждый день ходил на свою работу. Она ходила на свою. У нее был начальник, лысый и лопоухий. Она видела, что нравится ему. Дома рассказывала мужу и смеялась, какой начальник глупый. А потом ушла. Ушла, оставив записку, что больше не любит его. Он пришел к ней на работу и вызвал глупого начальника на дуэль на кулаках и избил его при всех. Примчалась полиция и арестовала мужа. Жена попросила начальника не писать заявление. Мужа выпустили, он пил несколько дней и сошелся с почитательницей своего таланта.

Мимо Елены проходит какой-то тип, пристает к ней, вроде как хочет познакомиться. Она дает типу выпить из бутылки. Кашин выскакивает из машины:

— Э, чего тебе надо? Отвали!..

— А чего отвалить?.. Ты кто такой?

— Муж.

— Так не отпускал бы свою куколку одну.

Мужик быстро уходит.

Кашин выбрасывает бутылку, усаживает Елену в машину.

— Зачем ты его прогнал, он был хороший человек, — говорит она слезно.

— Поехали, я отвезу тебя домой.

— Кашин, я не могу без тебя.

— Я тоже не могу...

Они едут по заснеженному городу. Он посматривает на нее. Она спит.

Он поднимется с ней на этаж, откроет дверь, уложит ее в постель. А дома напишет в дневнике: «Встречался с Еленой. Она, как всегда, — напилась. Скандалила. Пришлось везти домой. Вечные сопли, и все из-за ее нежного несносного характера. Надо что-то делать. Позвонить Поликарпову, что ли? Ведь сопьется баба».

Через пару дней Шульц позвонила.

— Слушай, Кашин. Мы как тогда с тобой расстались?

— Я ушел, ты тоже ушла.

— Я не помню, как дома оказалась.

— Может, такси официант вызвал?..

— Может. Я не грубила, ничего?..

— Нет, все было хорошо.

— Я вот все думаю, Кашин, чего я тебе звонила? Что-то хотела сказать... Ну да ладно, может, в следующий раз вспомню.

Путешествие

Голышев переехал с женой в новый район. На ночь поставили машину, а утром обнаружили, что колеса порезаны. Обратились в полицию. Те подъехали. Запротоколировали. Сфотографировали. А один оперативник, он был маленького роста и все время жевал жвачку, говорит:

— Давно переехали сюда?

— Вчера только, — сказала Марина, жена Голышева. Сам он смотрел на колеса своего новенького «Форда», взятого в кредит. Резина дорогая, одни расходы. Потом глянул вдаль, где стоял лабиринт гаражей, виденный им с десятого этажа.

— Это вам от Палыча привет, со стоянки, — сказал оперативник.

— От кого? — переспросил Голышев.

— От Палыча.

— Если вы знаете, что этот Палыч виноват, почему не арестуете его? — сказала Марина.

— А кто видел? — пожал плечами оперативник. — Никто не видел.

— Мы работаем в институте, нам постоянно нужна машина. Мой муж извест­ный медиевист, — не унималась Марина.

— Зачем ты, Марина? — сказал Голышев.

— Что это такое — медиевист? — переспросил оперативник.

— Специалист, занимающийся Средними веками! — сказала, гордо подняв голову, Марина. Оперативник присвистнул.

— Марина, какое отношение имеют Средние века к колесам? — пробурчал недовольно Голышев.

— Молчи. Ты никогда не можешь постоять за себя, — шикнула на мужа Марина. Оперативник улыбнулся, глядя на Голышева. А она продолжила: — Здесь нет ни метро, ни автобусов. До ближайшей остановки полчаса топать!

— А я в чем виноват? — удивился оперативник. — Я, что ли, дома так строю?

— Хорошо, что еще машину не сожгли, — весело подытожил Голышев.

— А они бы и не стали жечь. Зачем? — поддержал его веселое настроение оперативник. Его позвали, он сел в «Жигули».

— Так что нам делать?! — преградила путь машине Марина. Оперативник выглянул. — Что нам делать? — повторила она.

— Покупайте резину, — ответил он.

— Значит, не найдут хулиганов?!

Оперативник вздохнул.

— Марина! — простонал Голышев, ему было неудобно за жену. — Ну зачем ты!

— Я буду жаловаться! — сказала Марина и пропустила машину.

Дома Голышева высказывала мужу:

— Почему ты не настоял на дальнейшем следствии?

— Каком следствии, о чем ты? Надо думать, как колеса поставить!

— Как? Просто! Позвоню отцу и поставим.

— Не надо, не звони! — взмолился Голышев. Он только ради этого и купил квартиру вдали от ее родственников, чтобы только не видеть их, не видеть военное галифе ее отца, ковыряющегося в силовом щитке или меняющего лампу. — Я прошу тебя, не звони, — повторил он, когда Марина взяла трубку и уже собиралась набрать номер отца. — Я сам все сделаю.

— Ты?..

— Да. — Он накинул пиджак на плечи и спустился вниз. Пересек пустырь и зашел на стоянку, над которой было написано «У Палыча». У самого входа на него бросилась собака и залаяла.

— Здрасьте! — сказал громко Голышев. Он стоял у лестницы, ведущей наверх, в будку. Никто ему не отозвался. — Здрасьте! — повторил он снова и постучал по железу. — Есть тут кто?..

Потом поднял камень и хотел им постучать.

— Я те кину! — сказал ему кто-то нутряным хриплым голосом. Голышев посмотрел вокруг себя — никого. Отбросил камень.

— Я никуда не хотел его бросать... Мне бы насчет ремонта машины поговорить.

Никто ему не ответил. Собака надрывалась и лаяла. И тут из туалета вышел здоровенный, по пояс голый мужик лет сорока пяти, крепкий и лысый. На плече его красовался синий «эполет».

— Чего надо? — буркнул он осипшим голосом.

— Я насчет ремонта машины.

— Слышал уже. Чего надо, спрашиваю.

Голышев оглядел здоровяка, тот смотрел прямо, и его мощная челюсть слегка двигалась, словно он пережевывал что-то.

— У нас колеса прокололи. А запасок нет. Где шиномонтаж или автомастерская?..

— Это тебе в гаражи надо.

— Туда? — показал Голышев в сторону лабиринта.

— Туда. Там специалисты. А машину ты все же к нам ставь, тут надежней.

— Хорошо.

Голышев поперся в гаражи. По дороге ему позвонила Марина.

— Как дела, нашел колеса?

— Пока еще нет.

— В гаражи не ходи, ты видел, что там творится? Там одни бандиты и бомжи.

— Что ты хочешь, Марина? Давай твоего папу дождемся, да?.. Мне надоело, Марина! Мы зачем сюда уехали? Чтобы, как что, звать твоего отца?! Мы приехали строить свою новую жизнь. Помнишь, как ты говорила, это было совсем недавно? — Он выключил телефон.

Марина ходила по комнате. Она волновалась за мужа и не верила в него. Смотрела в окно, туда, где, как ей казалось, движется маленькой точкой ее Лёня.

Познакомились Голышевы во время представления реконструкторов. Лёня был на белом коне, в кольчатой рубашке, стальных крагах и шлеме, на поясе висел металлический меч, а в руке он держал продолговатый щит, завершал его грозное одеяние белый плащ с красным крестом на спине. Поступила команда выдвигаться, и конница средневековых рыцарей сомкнула ряды. Напротив нее томились в нетерпенье реконструкторы, изображавшие сельджуков. За их спинами стоял нагроможденный из пустых коробок град Иерусалим. Но вот конница рыцарей двинулась и устремилась на сельджуков, те в свою очередь на рыцарей, за которыми не поспевали пешие рутьеры. Потом все смешалось: люди, лошади, сельджуки, пехотинцы, что-то стучало и билось, хрипело, хряскало и звенело.

Голышев зашел в лабиринт, состоящий из гаражей, и повернул направо, потом налево, и — никого, ни одна гаражная дверь не была открыта. Он шел минут двадцать и все куда-то поворачивал и запутался окончательно, как вдруг вышел на поляну, на которой из грузовика выгружали блеющих баранов. Несколько кавказцев тащили бедных животных и запускали их в импровизированный загон у кирпичной стенки. Рядом на скрепленном изолентой и скотчем венском стуле сидел небритый кавказец. Он, заметив Голышева, поднялся и, поправляя широченные, утратившие форму брюки, подошел.

— Кого ищешь, друг? — спросил он.

— Мне бы шиномонтажную или автомастерскую.

— Э, ты не туда зашел! Тебе туда надо, — показал он рукой куда-то вдаль.

— А как пройти туда?

— Иди все время прямо.

— Нет, Аваз, ему надо правее, а потом влево и тогда уже прямо, — поправил его второй кавказец.

— Да, ты прав, Вага! Ему надо здесь свернуть.

— Куда вы его посылаете? Шиномонтажная там! — показал третий кавказец.

— Иляс, брат, — приобнял Аваз третьего кавказца, — скажи мне, где ты видел там шиномонтажную? Ему правее надо!

— Ты не знаешь!.. — отмахнулся Иляс.

Пока они спорили, Голышев незаметно поспешил по коридору среди бочек, ворот и массивных замков. Солнце светило в глаза. Он прошел метров пятьдесят, как ему показалось, и очутился у развилки. «Куда свернуть: влево или вправо?»

Подкинул монету и повернул в сторону солнца, после чего плутал еще минут двадцать, пока не увидел открытые гаражные ворота, перед ними на старой стиральной машинке «Ока» сидел какой-то малый. Он часто моргал, лицо было выбелено, хотя у ушей темнел загар. Метрах в трех от него сидели на земле двое, по виду бомжи, они обедали капустным пирогом, перед ними лежали ржавые водопроводные трубы.

— За мной будешь, — сказал выбеленный. — Те впереди меня. — Голышев остановился, чтобы перевести дух. — Он не принимает еще. Обедает. У него так всегда, когда хочет, тогда и закрывается, а мы жди. Ведь не ближний свет тащить, тяжелая ведь она, машинка. Колька-брательник тележку мою сломал. Мы здесь живем: в садах. Садовые мы. Я ему: плати! А он ни в какую, теперь в больнице лежит. С животом у него что-то. Скрутило, и отвезли на «скорой помощи». Может, операцию будут делать.

Голышев заглянул в гараж. На деревянном поддоне, лежавшем над смотровой ямой, был свален в кучу различный металлолом. Тут же на полу стояли весы с гирьками. Сам продавец отдыхал на диване, воткнув в уши наушники; ботинок продавца дергался в такт музыке. Завидев Голышева, он прокричал:

— Достали уже! Сказал же: у меня обед!

— А где шиномонтажная?

— Чего? — Продавец вынул наушник из уха и переспросил: — Чего ты хотел? Шиномонтажная? А я чего знаю?! — И вставил наушник.

— Простите, — спросил тогда Голышев выбеленного мужика, — где тут шиномонтажная?

— Так это тебе не сюда. Это тебе дальше.

— А где точно?

— Прямо иди, значит...

— Я уже шел прямо! — сорвался Голышев.

Выбеленный мужик опешил.

— Чего ты кричишь? — обиделся он.

— Потому что я хожу здесь битый час.

— Заблудился, значит?

— Наверное.

— Это всегда так, когда с непривычки. Видишь, — показал он гнутым изуродованным пальцем в сторону красных ворот, — красная дверь. До нее дойдешь и влево сверни. Там твоя шиномонтажная. Я бы тебя проводил, да оставлять машинку не хочется, упрут. У нас ведь народ знаешь какой дотошный! Пом­нишь, как в песне цыгана: «На десять замков запирай вороного, выкраду вместе с замками», — пропел он красивым баритоном.

Голышев оставил его и пошел на красные ворота. Слева от них был узкий кирпичный проход, пройдя его, он очутился у шоссе, по нему проносились фуры и легковушки. Автомастерская, над которой красовалась надпись «У Палыча», встретила его черным колесом, висевшим над дверью. У раскрытых ворот рабочие ремонтировали несколько машин. В глубине зала одну поднимали подъемником. Голышев объяснил парню, что ему надо, тот указал на пластиковую дверь. Голышев пошел туда. В зале стоял глухой стук, пахло моторным маслом. За дверью он нашел администратора. Тот выслушал его и сказал:

— Все нормально, я вас понял. Иванов! — позвал он. Подбежал какой-то малый в кепи и комбинезоне. — Загрузишь ему колеса и поедешь с ним.

Голышев ехал в сторону трех высоченных многоэтажек. За рулем был Иванов. В кузове пикапа лежали колеса для «Форда». По дороге Иляс вел за веревку черного барана.

— Уразу празднуют, — заключил Иванов.

— Что? — вышел из оцепенения Голышев.

— Ураза байрам говорю! Сегодня баранов резать будут. Вы уж машину на стоянку ставьте. Это их рук дело...

— Почему их?

— А кого еще?

— Вы же тоже заинтересованы.

— Мы-то как?

— Колеса мне продали.

— Вы пришли — мы продали! — не понял Иванов. И замолчал. Он был не согласен с таким оборотом, он был твердо уверен, что все, что делается плохое, имеет отношение к приезжим. — Я работаю, — сказал он после некоторой паузы, — в автомастерской уже много лет, и поверьте, я знаю, что говорю.

— А я работаю в университете и преподаю медиевистику, моя тема «Кре­стовые походы», и поверьте, я тоже знаю, что говорю.

— Но все равно ставьте машину на стоянку, — посоветовал Иванов.

— Меня уже предупредили, — усмехнулся Голышев и сказал: — К этому первому дому...

Иванов свернул к многоэтажке. У Голышева завибрировал телефон.

— Алле! — взял он трубку.

Звонила Марина. Она была взволнована.

— Ты где был? Тебя не было полдня!

— Какое полдня, час-полтора, не больше.

— У тебя телефон был недоступен. Я волновалась. Хотела в морги звонить.

— Все хорошо, успокойся, Мариночка! Я уже подъехал. Сейчас поменяю колеса и поднимусь.

— Да?! А я папе уже позвонила, он их поменял. Сказал, что тебя не дождешься!..

— Зачем ты это сделала? Зачем ты ему позвонила?

— Я волновалась.

— Ладно, Марина...

Голышев не знал, что сказать ей, не знал и не хотел ничего говорить плохого и даже ругаться тоже не хотел.

— Проблемы? — повернулся к нему Иванов.

— Нет, все нормально. Жена волновалась.

— Что же делать, Лёня? — проговорила Марина в трубку, понимая, что виновата перед ним.

— Ничего. Оставим. Будут запасные. — И добавил: — Я тебя все равно люблю!

Иванов двигался мимо подъездов, все время на дорогу выбегали чернявые дети, их матери восседали в кавказских платках на лавках, покачивая коляски. Мужчины сгуртовались поодаль, у старых ржавых газелей, двое перегружали из одной в другую арбузы.

Голышев расплатился. Иванов был очень удивлен тем, что колеса, оказывается, стоят на «Форде», а привезли зачем-то еще...

Ночью Марине не спалось: у дороги за пустырем резали баранов. Она вздрагивала и все смотрела в окно.

— Слушай, Лёня, куда мы попали? — произнесла она тихо.

Голышев спал, безмятежно посапывая. Ему снилось, что он во главе христианского войска на белом коне переправляется через Босфор.