|
Об авторе | Андрей Геннадиевич Поляков (родился 9 июня 1968 года в Симферополе), в «Знамени» печатался еще два десятка лет назад, предыдущие публикации: «Китайский десант», № 1, 2009; «Стихи о родине», № 5, 2010; «Не говори «люблю» рыбе — и — кораблю!», № 11, 2012; «Как Салгир подо льдом», № 2, 2014. Малая премия «Москва-транзит» (2003). Шорт-лист Премии Андрея Белого (2003, 2009). Стипендия Фонда Иосифа Бродского (2007). Международная литературная Волошинская премия (2008). Премия Андрея Белого (2011), «Русская премия» (2014) и премия имени Андрея Вознесенского «Парабола» (2014). Стихи переводились на французский, английский, немецкий, итальянский, болгарский и украинский языки. Автор четырех поэтических книг. Живет в Симферополе.
Андрей Поляков
Из Симферополя
* * *
«Разве это стихи? Это так, стишки
сладкие зёрнышки, ядовитые корешки
это так, бормотание
никого, ни о чём
словно ангел задел плечом
и перешёл в сияние
собственное, внутри…» —
говорю
Говори!
Испорченная фотография
О, если бы вы знали…
Ходасевич
Июльский дворик, Симферополь, полдень
белое бельё полощется под солнцем на ветру
как флаги всех, кто сдался перед смертью
а синька неба
пена облаков
напоминают о последней правде
червей, кротов и грязных звёзд подземных
горящих ровным светом в глубине
и перечёркивающих чёрными лучами
июльский дворик, Симферополь, полдень
* * *
Аполлон быстрее антилопы
проскакал по кладбищам Европы
и в сырой Атлантике исчез
чтоб навеки не было чудес
чтоб навечно кончилась Эллада —
давняя священная земля —
и чудес не видно с корабля
и чужих чудес уже не надо…
Салгир
…а вчера над рекой
комсомолки прошли как богини
как богини воскресшей советской страны
очарованной мёдом и млеком:
переполнены млеком и мёдом тела комсомолок простых
(да, богини должны быть просты и доступны народу)
молоко их фонтанами бьёт из сосков —
льется мёд по ногам —
всё, смешавшись, стекает в Салгир —
а Салгир
превращается в Лету…
Июль
Листва не удержит Луну
хоть ветер почти завершился…
Летняя ночь глубока:
кентавры в такую ночь
купаются в тёплом небе…
Пусть копыта мои для тебя тяжелы
а грудь — чересчур волосата
но горло моё
звенит серебром
как завитый Луною тополь!
* * *
«…розово озеро на заре
рыбы христианские в серебре
царствуют, арствуют, веселятся —
не пора ли с ними водой меняться
не пора ль в кольчуги из чешуи
переплыть на Капри, где все свои?» —
Ходасевич Горькому как-то где-то
то ли стёклышком то ли так блеснул
то ли я проснулся потом уснул
только перед тем записал про это
* * *
Честно впасть в теневой обиход
а потом на подземной реке
вытирая лирический пот
мять карбованец в руке
вспоминая, забывать
то ли комнаты, то ли тавриды
раскалённые слёзы обиды
в эти строчки подмешать:
лампа, лысина, цветок
комариный голосок
тонко, тонко под Луною
ноет в воздухе собою
комариный дурной голосок
от меня наискосок —
я в веках его не стою!
* * *
От перегоревшейзвезды
от переболевшейбеды
прими надёжное заклятье:
слова не разбери о чём
где шарфик бьётся за плечом
и раскрываются объятья
где что ли школьница сестра
светла от снега серебра
и обнимается руками
а переболевшаябеда
и перегоревшаязвезда
в снегах становятся стихами
* * *
Православное царство приходит на землю
и стучит аппарат топора
там, где вьюжная дарит жара
посвист флейты, которой не внемлю
но прошу: «Государь, осмотри —
разве плохо горят снегири?»
«Разве плаха?» — мне царь отвечает
и торопит под скорый топор…
Невесёлый такой разговор…
Кто услышит его — заскучает
* * *
Овечьим помётом, дымком кизяка
и мятно-полынною свежестью трав
дышала Каменка, ноздрями легка
ногами легка, полуплатье задрав
и, знаете, весело было смотреть
туда, где вода прикасалась к земле
где белый курортник стоял на скале
готовясь шагнуть — и в стихи полететь
Пена-пыль
Теплота белой пыли
на июльском асфальте в полдень —
та же самая теплота
что и света февральской Луны —
если голая грудь холодна
симферопольской Музы…
I. Соври, обыватель Тавриды, творя симферопольский миф
столетнюю пыль собирая в коробочки разных стихов
о том как разумные Музы, которым некрополь не мил
соткались над крымскою бездной из облака старых духов
Солги, совопросник природы, на пыльных Салгира брегах
о редких акаций дриадах, дрожащих под жарким дождём:
мол, славные полубогини, вам пыль веселей серебра
звенящего в горле рапсода, что здесь поневоле рождён
Он честный ценитель чужого, висящий над крымской дырой
цитатник без тягостных сносок он держит надёжно в уме
за что с его громкого тела портки перед Музой долой
срывает таврический ветер, старателен, но неумел
За это поэту, за это дадут не закончить стишок…
II. Разве там, где на крымские горы
— разве крымские? — что за вопрос! —
ты смотрела сквозь лунные шторы
хлороформом не пахла от флоры
от простых гиацинтов и роз:?
Что смогла удержать до утра ты
в перегревах больной головы
ради дара и ради утраты
ради разницы в розах крылатых
ради утренних плесков листвы:?
Так скажи, дорогая Камена
что же вспомнить тебе довелось
в час, когда из небесного плена
в лунной пене бежал по колено
веницейского зеркала гость:?
Расскажи, я ведь, правда, не знаю…
Осень 1990 года
Как мы спали с тобой, принося ежедневные жертвы
неизвестным богам неизвестно-советской страны
ты забыла, Наташа? а я позабыть не умею:
было столько прощальной печали
было столько последней обиды любви
в красном знамени вечера солнца
в красном воздухе осени нашей, Наташа, с тобой
переполненном толпами листьев телесно-летящих —
пролетариев лета, спешащих
с деревянной работы домой
над моею твоей головой — —
было столько стигийской, было столько чекистской тоски
в каждой паузе выдоха ветра
в каждом жесте руки или ветки
в каждом зыбкого медленно тающем взмахе крыла
то ли ангела, то ли вороны
в каждой капле слепого дождя
замирающей-вдруг! на мгновенье
перед тем как коснуться листвы или наших волос — —
что казалось, как дождь, бесконечным всерьёз
в этом сне проживание наше…
Через год мы проснулись, Наташа
А потом — нам почти не спалось
Муза осени (апофеоз беспочвенности)
Тихая Клио, прости
руку мою отпусти… —
видишь, кольцо на пальце
словно змея блестит?
Так, но с чего начать?
А ни с чего. Смотри:
каждый каштан, как свеча:
видишь, над парком дымка? —
значит, Господь внутри
бабочка-невидимка
дотронулась до волос —
это она всерьёз
проверила: ты блондинка
Клио, сестра Луны
с ветреной стороны?
Ты забегала в сны
словно душа вторая —
девочка кровяная…
Изнутри выгорая
станем с тобой курить
пальцы перебирая
на окраинах рая
о любви говорить
о погоде, о золотых
листьях в глазах твоих
о русской крови, за Бога
пролитой в пустоту…
Русских теперь не много
Это советских много —
а русских вообще немного:
вот и живём убого —
как листва на лету…
* * *
Глаза мои больны увидеть как красиво
закат полощется в реке, и, присмирев
на чёрном цоколе пятиконечный символ
короткой лапою сжимает Троцкий Лев
но вот: не видно мне Александрии:
нет больше портиков и водомётов нет
нет больше пальм, платанов, кипарисов —
во всём один пятиконечный свет
И статуй не обнять в июне юном
в красивом августе, в слезливом сентябре
ни на ристалище, ни на ступенях храма
всех, с кем любил, как царь, поговорить
о доблестях, о подвигах, о славе
о кораблях на радиоволнах
о лилиях в колхозах Галилеи —
всех, с кем делил стихи, любил вино
и звёзды собирал безбрежной ночью
Чем дальше вы, тем кажетесь белей
тем меньше оставляете мне —
снимок
да номер телефона, да e-mail:
все статуи давно в Александрии
а я её не вижу…
Но порой
я слышу стук копыт красноречивых:
ко мне кентавр по улице летит —
Ударь, кентавр, лирическим копытом
чтобы асфальт всемирный разломать
чтоб вновь забил источник Иппокрены
чтоб вновь Александрию увидать!
| 
