При свете памяти

Сергей Цимбал. Острова в океане памяти. — СПб.: Издательство Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства, 2015.

Чем является прошлое для мемуариста? «Это страна, в которой вы полновластный властелин, в которой никто не вправе давать вам советы. Эту страну считают счастливой хотя бы потому, что в ней не встречается ничего неожиданного». На самом же деле «…жизнь в этом мире (прошлого. — Е.М.) устроена не так уж просто — в нем полно разного рода несовершенств и несуразностей, но огорчаться по этому поводу нет никакой причины. Можно просто улыбнуться собственной наивности и отбросить все огорчения — ведь мира этого нет… Его нет, но побывать в нем невероятно заманчиво. Его нет, но он все-таки есть, есть. Есть!». Так предваряет свою, увы, только начатую (всего-то две главы) «Книгу о прошлом» театровед и театральный критик Сергей Львович Цимбал. Она включена в посвященный ему сборник «Острова в океане памяти», составленный его дочерью Ириной Сергеевной Цимбал.

«Острова» уводят читателя в прошлое, иногда далекое, возникающее в воспоминаниях Сергея Цимбала о детстве, выпавшем на годы Первой мировой войны и двух революций, а иногда и не очень отдаленное, отразившееся уже не в воспоминаниях, а в статьях о театре, публиковавшихся с 20-х и вплоть до конца 70-х годов прошлого века. Борис Михайлович Эйхенбаум в письме Цимбалу, также включенном в этот том в разделе «Из эпистолярного наследия», откликаясь на выход его книги «Творческая судьба Певцова», пишет: «Я еще никогда не читал книги об актере, которая была бы вместе с тем столь глубоким раздумьем о жизни, и об искусстве, и об истории». Театральная жизнь в статьях Цимбала была неотделима от жизни окружающей.

«Острова в океане памяти» — книга о ХХ веке: о самых важных событиях, произошедших в этом столетии, и об интереснейших людях, живших в эту эпоху. Автор ее (он же и герой, поскольку здесь собраны и воспоминания о нем) родился в 1907 году в Варшаве и умер в Ленинграде в 1978 году. Самым ярким воспоминанием семилетнего мальчика о Первой мировой войне были, естественно, аэропланы: «Я хорошо запомнил первого «графа Цеппелина», которого мне довелось увидеть в темнеющем варшавском небе. Он плыл так медленно и картинно, что современный автоматчик успел бы распороть его своими очередями слева направо и вдоль и поперек. У него были окна, напоминающие окна железнодорожного вагона, и выходная дверь, которую можно было без риска открывать на ходу. Я как сейчас вижу этого летящего «графа» — ярко освещенные окна и крохотную, но все-таки различимую человеческую фигурку». Из Варшавы, превратившейся в арену военных действий, семья уезжает в Петроград, и с той поры вся жизнь Сергея Львовича Цимбала будет связана с этим городом.

В студенческие годы Цимбал сблизился с Хармсом, Бахтеревым и Введенским, учившимися вместе с ним на Высших курсах искусствознания Института истории искусств. Собственно название группы ОБЭРИУ, по воспоминаниям сестры Сергея Львовича Лидии Жуковой, родилось у них в доме. Имя Цимбала значится на афише знаменитого «театрализованного вечера обэриутов», состоявшегося 24 января 1928 года в ленинград­ском Доме печати. «Диспут ведет, — сообщается там, — обэриут Сергей Цимбал». На вклейке, дополняющей и украшающей «Острова в океане памяти», воспроизведена эта афиша рядом с другими интереснейшими архивными материалами — фотографиями, рисунками, автографами. Участие Цимбала в «Объединении реального искусства» продолжалось недолго. Его привлекал театр, а «обэриуты» были все-таки больше литературным объединением. Но дружба не прерывалась, свидетельством чему и Записные книжки Харм­са, и опубликованный в этой книге «Шахматный рассказ» Цимбала, посвященный Игорю Бахтереву, один из героев которого — Даниил Хармс. «Сел с Хармсом в шахматы играть. Играю. Конечно, выигрываю». Это у Цимбала. У Хармса в дневнике: «В этом месяце четыре раза играл в шахматы. У Цимбала выиграл». Сергей Львович оставался верен памяти своих репрессированных друзей и, как только стало возможно произносить их имена, написал о них — Д. Хармсе, Н. Олейникове, Н. Заболоцком и Ю. Владимирове — как создателях и авторах журналов «Чиж» и «Ёж» в книге о жизни и творчестве Евгения Шварца.

Сергей Цимбал был прежде всего человеком театра. Театральная жизнь была его жизнью. Театру и тем, кто ему служил, посвящены его книги и статьи. Театр был его вторым домом, а люди искусства — его друзьями. Создателем «живой коллекции» назвал Цимбала в своем предисловии к «Островам» режиссер и художественный руководитель Александринского театра Валерий Фокин, заметив, что «могикане» петербургской сцены называли дом Цимбала «малым артистическим фойе Александринки». Так оно и было. Но не только Александринки: здесь бывал и Георгий Александрович Товстоногов, и Николай Павлович Акимов, написавший портрет Цимбала, воспроизведенный на фронтисписе этой книги, и многие другие — и не только ленинградские — театральные деятели и мастера сцены. Дружба с ними не мешала Цимбалу быть объективным, хотя его критика была прежде всего доброжелательной. Один из учеников Сергея Львовича и авторов данной книги Орлин Стоянов рассказывает, что учитель советовал им идти на спектакль с мыслью, что все будет очень интересно, а обсуждая работу режиссера или актера, придумать пусть и несуществующие достоинства, чтобы это стало подсказкой, как достичь в дальнейшем подлинного успеха. Такой подход — не комплиментарность, а повод задуматься для настоящего художника. Наверное, именно за эти подсказки так ценили мнение критика те режиссеры и актеры, которые умели их понять.

Когда читаешь статьи Цимбала, опубликованные в «Островах», удивляешься их современности. Вот, к примеру, статья «Театр Пушкина и пушкинский спектакль», напечатанная в 1937 году в журнале «Рабочий и театр». Когда читаешь это, кажется, что не прошло с тех пор без малого восьмидесяти лет. Речь идет о четырех молодых режиссерах, каждый из которых решил «по-новому прочесть» «Бориса Годунова». «Один из них, — пишет критик, — обнаружил, что основным персонажем трагедии является не кто иной, как Шуйский, другой счел необходимым опираться на таинственное «ступенчатое» по­строение трагедии, а третий, мучимый отсутствием сколько-нибудь самостоятельных идей, предлагал смонтировать пушкинский текст с соответствующими отрывками из Карамзина и таким путем сделать более ясной историческую концепцию трагедии». И далее со всей определенностью высказывает свое мнение, с которым трудно не согласиться: «Совершенство написанного Пушкиным определяется в первую очередь величайшей ясностью и прямотой художественного мышления поэта. Пушкину в его произведениях удается сказать все, что он считает нужным сказать. И эта именно полнота мысли каждого из пушкинских творений должна подсказать их интерпретаторам простоту и ясность художественной формы, обеспечивающей чистоту и полновесность передачи пушкин­ского замысла».

Будучи «человеком театра», Сергей Цимбал оставался и «человеком литературы». В статье «Три письма к театральному директору» он настаивает на том, что главным средством «воздействия театра на зрителей является слово, слово-идея, слово-мысль, слово-чувство». Он участвует не только в театральной, но и в литературной жизни Ленинграда, чему свидетельство, в частности, воспроизведенная на вклейке афиша дискуссии о современной поэзии, проводившейся в Доме писателей им. Маяковского 28 марта 1940 года, где Сергей Цимбал заявлен среди выступающих. Одна из тем дискуссии — «Десять лет без Маяковского». Маяковский с юности был его любимым поэтом, и двум встречам с ним посвящен короткий рассказ, помещенный в книге. Первая встреча Цимбала с поэтом произошла в институте, где он учился и где должен был читать стихи Маяковский. Юноша пытался проникнуть на вечер окольным путем, т.к. денег на билет у него не было. Оказавшийся поблизости и увидевший его безуспешные попытки поэт одолжил ему рубль на билет, естественно, без мысли о возврате долга. Но состоялась вторая встреча в коридоре Михайловского театра, где студент Цимбал подрабатывал статистом на постановке спектакля по поэме «Хорошо» к 10-летию Октября. Молодой человек подошел к Маяковскому и сказал, что должен ему рубль. Поэт ответил, что долги надо отдавать, и, спрятав деньги в карман, поинтересовался, что юноша тут делает. «Это халтура», — ответил Цимбал и услышал слова, которые запомнил на всю жизнь. «Халтура?» — удивился Маяков­ский. — Зачем же непременно халтура? Вы хотите сказать — заработок? Но ведь это совсем другое. Вы думаете, главному занятию непременно должна противостоять халтура, что-то недобросовестное, липкое, заведомо нечестное? Зря так думаете».

В годы «борьбы с космополитизмом» Сергею Цимбалу пришлось довольно долго заниматься таким заработком. Об этом времени написала Ирина Цимбал в рассказе об отце «От Спасской до Преображенской. Этюды. Диалоги. Размышления». Ей исполнилось двенадцать лет в том году, когда разразилась эта кампания, когда в жизнь вошли словосочетания «безродные космополиты» и «низкопоклонство перед Западом». И хотя фамилия ее отца не попала в первый список «космополитов», опубликованный в «Правде» в январе 1949 года, поскольку фамилии шли по алфавиту и до буквы «ц» еще не дошло, он уже был лишен возможности работать и печататься. Мы познакомились с Ирой летом того года в пионерском лагере под Лугой, откуда она писала маме восторженные письма, поскольку «здесь можно есть сколько хочешь». Ира уже знала, что такое внезапно замолчавший телефон, почему вещи уносят из дома и продают или сдают в ломбард, почему папа сидит дома и больше не стрекочет пишущая машинка. Наверное, поэтому она отличалась от всех нас некоторой закрытостью. Мы жили там веселой жизнью беспечных подростков: купались в речке Луге, играли в разные игры, сочиняли смешные стишки, устраивали представления. Ира участвовала во всех этих затеях и порой была заводилой, а все равно какая-то завеса отделяла ее, прикрывала. И мы это чувствовали. Ее таинственность одновременно интриговала и импонировала, и только позже я поняла, в чем была причина — Ира знала больше нас, она знала другую сторону жизни. Мы с Ирой продолжали дружить и после возвращения из лагеря и, поскольку жили по соседству, ходили друг к другу домой. Она бывала у меня на днях рождения, но к себе не приглашала, и как-то, когда мы были уже совсем взрослыми, я спросила, почему она никогда не звала нас на дни рождения. Ира ответила, что в те годы они, в сущности, голодали.

В своем очерке об отце Ирина Цимбал рассказала, как старались помочь отцу его друзья — великие, очень уважаемые в стране и ценимые властью народные артисты Черкасов, Толубеев, Меркурьев, но ничего не могли сделать — с государственной машиной договориться было невозможно. Тогда они, как и многие другие, помогали добрым отношением, участием, старались обеспечить хоть каким-то заработком, то есть «негритянской работой» — писанием статей и книг под чужими именами. Сергей Львович Цимбал прошел это испытание «от звонка до звонка»: его накрыла первая волна кампании. Продолжались гонения пять лет. Столько же длилось и военное испытание. Войну Сергей Львович тоже прошел «от звонка до звонка», и письма его однополчан, с которыми они выпускали газету на Ленинградском фронте, говорят о том, каким смелым был он в минуты опасности, каким неутомимым в работе и как его любили солдаты и офицеры. Но если испытание войной — при всех ее ужасах — поднимало дух, то это новое испытание было мучительно своей несправедливостью и безысходностью. Многих оно сломало, изменило. Но не Цимбала. Как только жизнь вернулась в обычное русло, он стал работать с той же интенсивностью. В 1957 году вышла книга о Певцове, в 1961-м — о Евгении Шварце, в 1963-м — две книги об актерах Василии Меркурьеве и Николае Симонове. В 1964 году — «Театральная новизна и театральная современность», в 1969-м — «Разные театральные времена». И последняя книга — «Театр. Театральность. Время» — в 1977 году. Его статьи, которых всегда ждали театральная общественность и зрители, по-прежнему печатались и вызывали живой интерес. Он остался таким же смелым, доброжелательным и вместе с тем принципиальным, каким был всегда. Об этих его качествах пишут в своих воспоминаниях А. Борщаговский и А. Свободин, А. Белинский и С. Юрский, Т. Бек и М. Кураев.

Можно представить, как трудно было из обширного творческого и архивного наследия Сергея Цимбала отобрать материал для книги небольшого объема (21,5 печ. л.), которая представила бы его во всем многообразии интересов, воссоздала его образ и при этом отразила время, в которое ему довелось жить. Именно такой получилась книга «Острова в океане памяти».

                                                                                                                                                                                                                                          Елена Мовчан