|
Наталья Иванова
Пестрая лента-12
Словарь перемен — 2014. Автор-составитель М. Вишневецкая. — М.: Три квадрата, 2015.
Значит, так: убийственное фото в инстаграме может быть расценено всего лишь как метафора (Владимир Кара-Мурза и Михаил Касьянов на мушке в оптическом прицеле). А убийственное слово? «Враги народа», например, — именно так в 1937-м определяли тех, кто будет расстрелян? Тоже ведь метафора… о метафоре и о ее реализации (зерно сюжета — если кто не помнит, обновите в сознании теорию В. Проппа) задумываюсь, читая эту замечательную книгу, где по словарным гнездам расставлены слова-убийцы, слова-шутки, слова-метафоры. Квинтэссенция остроумия, иногда — имеющего конкретное авторство. Но только иногда. Чаще всего — слова народные, фиксирующие нарезку времени, стремительно уходящего в историю. Чтение захватывающее; во всяком случае — меня захватившее поболее иного романа.
О скромности составителя: вообще-то книга авторская, другой человек на месте Марины Вишневецкой, прозаика и сценариста, в данном случае — темпераментного публициста, вынес бы свое имя на обложку столь эффектного издания. Смотрите, завидуйте — это я придумала, я собрала, я сделала! Нет, имя Вишневецкой набрано скромнейшим шрифтом — и обозначено внутри книги, на стр. 2.
При помощи коллег Вишневецкая проследила — по месяцам — вторжение в нашу языковую повседневность новых слов и выражений, мемов.
Колорады. Укропы. Ватники. Небесная сотня. Крымнашизм. Намкрыш. Отдонбасить. Факелоносцы. Ленинопад. Хочется выписывать и выписывать — и комментировать каждое выражение.
На самом деле словарный поток притекает и утекает, причем стремительно. Но это не сленг, не словечки арго, легко приходящие и легко вымывающиеся из литературного языка. Эти слова — цепляющие заусенцы смыслов, без дешифровки которых (нам-то она пока не нужна, ловим содержание на лету) ни один честный историк не восстановит теперь не только языковую картину времени, но и саму историю.
Вишневецкая включила в книгу статьи экспертов, лингвистов и социологов Максима Кронгауза, Ирины Левонтиной, Гасана Гусейнова, Александра Архангельского, Алексея Шмелева. Они анализируют язык вражды и ненависти, захвативший массовое сознание, разрушивший утопическое представление о народном иммунитете, о «неподдаваемости» пропаганде. Оказывается, не только поддается — энергично продвигает пропаганду вперед.
Вежливые люди. Домбас. Жидобандеровец. Иностранный агент. Гейропа. Ахеджакнулась. Мизулинг.
Талантливый все-таки у нас народ. И словотворчество остается одним из главных его талантов. Только это и внушает слабую надежду и не дает погаснуть остаткам оптимизма.
Алексей Варламов. Шукшин. — Серия ЖЗЛ, издательство «Молодая гвардия». М., 2015.
Модный формат — книги писателей о писателях. Востребованный. Биографии бойко продаются. Особенно — в безгеройное время.
Книга о Шукшине — из личной серии литературных биографий прозаика Алексея Варламова, а он их написал с десяток; мне как-то подумалось, не «поставил» ли он на чужие литературные биографии.
Книга начинается с резкого и во многом несправедливого высказывания Фридриха Горенштейна, писателя недооцененного (в отличие от Василия Шукшина, называемого при жизни чуть ли не «великим»). Правота в словах Горенштейна есть. Но бо€льшая правота — в жизни Шукшина и особенно в его ранней смерти.
Шукшин — имя до сих пор двоящееся. И советский — и русский. И свободный, независимый — и член КПСС. Так много успевший — и до конца не реализовавшийся (о его жизненно важном замысле поставить фильм о Стеньке Разине я услышала еще в своей ранней-ранней молодости). Любимый народом, если массовую публику можно так назвать, — и отличаемый «аэропортовским» читателем. Писатель для всех — и для одного. На Алтае ему поставили памятник, он не раз воспроизводился на фотографиях — но только в этой книге я увидела реальный масштаб: памятник многократно превышает человеческий рост, памятник-колосс совсем не по-шукшински. Но скульптор (В. Клыков), наверное, хотел хорошего…
Однако особенность Шукшина — и актера, и писателя — как раз в сомасштабности человеку. И успех оттуда. И проблемы его, Шукшина, с самим собой.
Он прожил совсем немного (для биографа не очень длинное полотно), но был крайне противоречив. Почему он сначала оказался вблизи кочетовского «Октября», почему не принимал его Александр Твардовский (хотя и печатал)? Варламов не обходит и неприятные вопросы, связанные с поведенческим комплексом Шукшина, например, его так или иначе зафиксированного современниками антисемитизма.
Но самое главное — «двух станов не боец», или «чума на оба ваших дома». И сам Алексей Варламов — такой. Или — хочет быть таким. А вообще-то автор проявляется в зеркале героя…
Дмитрий Иванов. Где ночуют боги. Роман. М.: Издательство «Э», 2016.
Вот чего я не люблю, так это обозначений типа «Претендент на бестселлер», а здесь так и напечатано. Сглаза не боятся наши редакторы! Помню свое изумление при объяснении названия аналогичной премии — ну ведь бестселлер в переводе означает лучший по продажам. Опережение? Какое-то бессмысленное.
Ученик (в киносценарном деле) Юрия Арабова — прекрасная рекомендация. Значит, сумеет выстроить сюжет и характеры — уже достоинство посреди размытой малосюжетности, присущей современной артистической прозе.
В случае Дмитрия Иванова сюжет отчетливо ясный и современный: молодой креативщик, гений креатива, представитель агентства «PRопаганда» вызван в предолимпийский Сочи на сверхважную работу — создать положительный образ Олимпиады в месте ее проведения. Какая заманка к чтению!
Во-первых, смех: именно смех и строит обаяние «кавказских» сюжетов. Я неслучайно назвала свою книгу 1991 года «Смех против страха»; у Искандера этот смех присутствует в разных воплощениях и сверхконцентрированно, смешиваясь с печалью и страхом. Этой гремучей искандеровской смеси научиться трудно, но — надо пытаться, если имеешь дело с близким материалом.
Во-вторых, актуальные фигуры: в тексте появляются в свойственной им речевой манере Путин (да-да) и Козак, газетная информация оживает в анекдоте.
И наконец, третье: тот самый язык перемен, язык 2014 года, не то чтобы намеренно инкрустированный, а насыщающий страницы книги. Например, прибавлено еще одно (к «Словарю перемен») чу€дное словечко: жлобщество.
Первую ее половину, на самом деле представляющую собою самостоятельную повесть — приезжает в Сочи циник-креативщик с миллионным гонораром на карточке (аванс!) — и вдруг, в конце, после звенящего внутреннего монолога о пустоте, резко разворачивает свою жизнь, — читаешь стремительно.
Вторая часть, где Антон обретает «нового себя», становится из креативщика человеком, в общем-то, тормозит — «другая дорога» уже выбрана…
Из забавного: а сама Олимпиада Владимировна никак не показана: полный провал памяти!
Конечно, без Пелевина не обошлось.
И главный герой, Антон Рампо, московский циничный концептолог, нам уже немного знаком… знаем, встречали, печатали.
И сама PRопаганда.
И страсть к наркотикам криэйтеров-фанатиков.
И заказчики, и командиры экипажей, и коньяк в самолете, и черные джипы без номеров, рассекающие сочинские дороги.
Пелевиным, надеюсь, Дмитрий Иванов переболел — и получил иммунитет на последующую литературную жизнь.
Иосиф Бродский и Литва. Составил Рамунас Катилюс. — СПб.: ООО «Журнал «Звезда», 2015.
О Бродском — на русском — уже существует целая библиотека, и она все расширяется. Но эта книга особенная. С Литвой Бродского связывали совершенно отдельные связи: это была его первая Европа, его первый Запад, где обитали совсем новые для него, другие (цивилизационно) люди. Он приехал в Вильнюс уже после ссылки — и нашел там друзей на всю жизнь. Литовская тема стала для Бродского отдельной. То же поколение — совсем другие, но вовсе не чужие, оказавшиеся близкими навсегда; разница языков и культур снималась единством свободных размышлений и независимых убеждений.
В «Литовском дивертисменте», посвященном Томасу Венцлове, он сразу определил свое отношение и статус — тогда, в начале 70-х! — Литвы: «Вот скромная приморская страна. Свой снег, аэропорт и телефоны».
Сейчас стало модно в «патриотическом» изводе лепить из Бродского чуть ли не «поэта империи». Читая эту книгу, убеждаешься, что мечтой Бродского, так же, как и мечтою его близких литовских друзей, была не империя, а свободная и независимая Литва. Происходящий не только физически, но и духовно из самого имперского, по сути, города России, он изначально ощущал в себе силу поддержки маленькой Литвы. Неслучайно 15 января 1991 года именно Иосиф Бродский вместе с Чеславом Милошем и Томасом Венцловой обратился к мировому сообществу с призывом защитить Литву от советского произвола.
Бродский был не только поэтом в превосходной степени, но очень рациональным человеком. Человеческая связь с Литвой (с 1966 года), пожизненная привязанность к обретенным в Литве друзьям вывела Бродского к европейскому менталитету не только через книгу, а еще и через беседу, сдержанность и спасительное гостеприимство. Литва стала европейской прививкой Бродскому: на всю последующую жизнь.
Толстую, изданную на завидной бумаге книгу, полную рисунков и фотографий, мне подарил театральный режиссер Кама Гинкас в Петербурге, где мы встретились на очередном «достоевском» форуме (достоевско-волгинском, как его шутливо называют). Связанные пожизненно с Бродским, молодые Гинкас и Яновская были «навсегда оккупированы им», и их воспоминания тоже включены в сборник (впервые вышедший в 2013 году на литовском). Подарил с вполне прагматичной целью — по крайней мере он так объяснил свой щедрый дар — книга тяжелая, а у него целых два авторских экземпляра, положенных ему как участнику проекта. Вот мне и повезло: он вез сборник в Москву через Питер из Вильнюса, где накануне состоялась презентация…
Кстати, время летит, и мало кто помнит: первый, тогда еще, по сути, траурно-поминальный, вечер памяти Иосифа Бродского собрала именно Генриетта Яновская — в МТЮЗе.
Наталья Игрунова. Воздух времени. После СССР: мы и наши мифы
[Беседы и интервью]. — М.: редакция журнала «Дружба народов»; Культурная революция, 2015.
Когда произошли события в Тбилиси 9 апреля 1989 года (саперные лопатки, девятнадцать убитых на тбилисской площади), мне прямо по телефону из Тбилиси, утром следующего дня, позвонила рыдающая Галина Корнилова: ты должна знать, что здесь делается. В «Дружбе народов» собрались на редколлегию и, посмотрев в глаза друг другу, сказали: ну уж какая теперь дружба народов… скорее вражда.
Ну что же? Конечно, это был шок. Нежный, чудесный, любимый, дымчатый Тбилиси, в котором мы не раз бывали, по проспекту Руставели гуляли, в пирах — гудели, стихи читали, кофе и воды Лагидзе пили, о прекрасном рассуждали, графинчиком, из которого Борис Пастернак — последний раз в Тбилиси! — пил коньяк, восхищались… А тут саперные лопатки. Испытание для сердца и души: ведь это наши советские танки, наши советские солдаты.
А после — еще испытания на разрыв: 8.08.2008 хотя бы… И как после этого — говорить, спорить, что-то обсуждать? На ком — и какая! — лежит вина, не смеет говорить с обиженным народом… И все же.
Даже когда мы еще работали рядом, вместе, еще в советские поздние годы, я сталкивалась с высокомерным, снобистским отношением к другим культурам: чего вы там копаетесь, в Закавказье или Средней Азии, да что там можно найти литературно ценного?
Завысокомерились до того, что и последних специалистов потеряли. И теперь все (тело)движения — на ощупь.
Несмотря на усугубляющиеся исторические обстоятельства, журнал не утратил своего прежнего утопического названия. Стойко держался и держится до сих пор своей цивилизаторской задачи: способствовать по мере сил и возможностей сохранению и даже укреплению контактов. Сколько с той поры случилось такого, что навсегда способно оторвать людей и народы друг от друга, сколько с тех пор посеяно враждебности и даже ненависти, но есть человеческий антидот. Таким действующим антидотом является Наталья Игрунова, вот уже несколько десятилетий исполняющая свой культурный долг.
Игрунова собрала в книгу интервью и беседы — наезжающая, порой нападающая реальность требует ежедневного слежения, наблюдения, внутренней дисциплины — при добросовестной регистрации всех изменений. Собеседников у Игруновой много, и представляют они ранее единую страну, а теперь — страны разные и ментальности разные. Светлана Алексиевич — Томас Венцлова — Агаси Айвазян — Наталья Солженицына — Захар Прилепин… Каковы наши сведения о жизни других? Сохраняется ли вообще какое-то единое культурное пространство, объединенное общим прошлым — хотя бы человечески-контактным, или давайте поскорее забудем друг о друге? Прошлое уходит в миф, мифологизируется со знаком плюс — или со знаком минус?
Издадим общую книгу: «Мифы бывших советских народов после распада СССР»?
Заново откроем забытое.
Подсчитаем потери.
Будем жить — рядом, хотя и не вместе…
Пока получается не очень.
| 
