Об авторе | Владимир Эммануилович Рецептер — поэт, прозаик, пушкинист. С 1992 года художественный руководитель Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге. Автор многих книг стихов и прозы. Постоянный автор нашего журнала (предыдущая публикация в «Знамени» — № 2 за 2015 год).

Владимир Рецептер

Манна небесная

* * *

Несколько раз в этой житухе
я оказывался среди вещей,
о которых ползали только слухи
от профессоров кислых щей;
нищета была в порядке вещей.

Мешали взгляду мои коллеги,
вещам ещё не знавшие толк,
но запыхавшиеся в общем забеге,
где человек человеку — волк,
когда простому советскому люду
давали пощупать инвалюту.

Коллеги примеривались к развалам,
с чувством достоинства небывалым;
и я старался жене и сынку
схватить по какому-нибудь куску;
и как ни постыден жест культяпый, —
хоть по огрызку для мамы и папы.

Но сопоставленье людей и вещи
имело всё-таки смысл зло-вещий;
хотя мы тешились свитерами,
штиблетами или магнитолами,
но чуяли ту, что не за горами,
и то, что со света уходим голыми…

Святогорский базар

Вот вам Яблочный Спас и торгующий стол,
несусветный запас, наливной произвол,
полных вёдер ковёр, насыпная гора,
спелых бёдер разбор… Расставанья пора.

Тело яблока, вкус плотной жизни земной,
плоть и запах и хруст, словно голос грудной.
Святогорские женщины, — скромность и плен, —
бедных денег надежды желают в обмен.

Вот варенья, носки шерстяные, чулки,
чашки, кружки, курчавые вечно виски,
это Пушкин — кормилец, поилец, поэт, —
деньги бедной надежды выводит на свет.

Вот он, гений с картинки, игрок, хлебосол;
наливные — в корзинки, огурчик — в рассол;
колоколец стеклянный: поэт на скамье,
воздух дружбы желанный в тригорской семье…

А вон там и могилка, мужской монастырь,
звон, височная жилка, псалом и псалтирь…
Зазыванье и свет, тишина и размах,
и скрыванье любви в потайных сундучках…

* * *

Мне снились осенние листья,
которые я собирал
под кровом всего закулисья
пред тем, как спуститься в подвал.

Как будто подвесы, софиты,
штанкеты роняли листву,
припомнив порядок защиты,
долги принося наяву.

Зелёные, жёлтые с красным,
багровые… Редкий букет
со мной, на прощенье согласным,
вопросы снимал и ответ…

И вдруг: раздвигаются стены,
звучит непривычный напев,
и я — без букета, без сцены —
под небом и между дерев…

Все листья ложатся на корни,
и каждый из этих, резных,
осенней, смелей, непритворней,
и больше, и лучше моих…

* * *

Расстреляны священник, комсомолец,
рабочий, дворянин, купец, мужик…
Но не звучал ни рельс, ни колоколец,
ни колокол. Народ к смертям привык.

Наморщи лоб: кто автор той привычки,
построенной на общем страхе всех?..

Кто палачам на лычки и в петлички —
то ромб, то шпалу?.. Кто венчал успех

великого советского народа:
улыбки, восклицанья, всю любовь?..
Наморщи лоб: где пряталась свобода,
коль страх и рабство создавали новь?..

История четвёртой группы крови
густеет, замедляя давний бег.
История отвердевает в слове
и в новых картах ищет свой ночлег.

Одесса, Крым… Сибирь… И почему-то
надвинулся Китай… Ушёл Кавказ…
Избави Бог от страшного маршрута,
как от него тогда укрыл и спас…

Учись, мой сын, мой внук, мой правнук старший.
Читайте часослов, Карамзина
и Пушкина… Пусть волей не монаршей,
но Божией удержится страна.

Пусть страх расстрельный обратится в Божий.
Пусть каждому откроется обман.
И сгинет чёрт, с его усатой рожей,
и снизойдёт Господь до россиян…

* * *

Обступают мёртвые и просят
жизни ради дружбы и вражды,
будто всех мытарств не переносят,
отвергая общие труды.

Оскудела грешная ловитва,
и сегодня, в праздник Покрова,
им нужна одна моя молитва,
лишь одни заступные слова.

И прошу за всех, с кем мы не квиты,
на пустом обрывном берегу
поздней, но прощающей защиты,
во спасенье другу и врагу…

* * *

Устаёшь от работы,
словно край непочат.
В рай летят самолёты,
самописцы строчат.

Взятки с грешников гладки,
но погиб самолёт;

ни ключа, ни разгадки
к тайнам высших широт.

Нет надёжной основы,
есть внезапный обрыв.
Все пока не готовы,
жив ты или не жив.

Неокрепшие души,
что там ни говори.
Всё, что было снаружи,
оказалось внутри…

* * *

По утрянке, попадая на
разные кошмарные проверки,
видишь, как больничная страна
трудится у пограничной дверки.

Здесь идёт соревнованье по
бесконечной пересортировке:
тот — под лёд, а этот — в Лимпопо,
этот — в срок, а тот — без подготовки.

Что ж в итоге?.. Мрак или восторг?..
Морг иль пенсионное «дожитье»?..
Деньги — кстати, но бессмыслен торг,
впереди тишайшее открытье…

Слава Богу!.. Нынче — не пора,
нам с больничкой вышло расставанье.
С праздником, трудяги-доктора,
как я вас люблю на расстоянье!..

* * *

Туманы смыслов стелются над сном,
пророчества сверкают сквозь туманы,
и, сам себе толмач и астроном,
встаёшь искать впотьмах небесной манны.

Но гнётся строчка горечью сквозной,
но правдой и раскаяньем прямится,
и как свеча горит над крутизной
твоя исповедальная страница…