Притомный свидетель

Книга поэта, автора песенных текстов, литератора Евгения Долматовского «Очевидец», вышедшая в серии «Имена», имеет подзаголовок: «Книга документальных рассказов о жизни автора и его современников в ХХ веке, в советское время».
Время обозначено в начале неслучайно. Как поясняет в предисловии дочь автора Галина Долматовская, «это взгляд из начала 90-х, когда пересмотр прошлого, перемена знаков с плюсов на минусы стала просто ветрянкой средств массовой информации. Евгений Долматовский решает в последний, может быть, раз рассказать то, чему был свидетелем».
Это очень личное высказывание в защиту той «советскости», в которую верил автор, принадлежность к которой была его жизнью, ведь период вне коммунистической идеи Долматовский застал совсем краткий — он ушел из жизни в 1994 году. Это взгляд советского человека, на чьих глазах рушится страна, какую он знал и любил, за которую сражался и которую воспевал — вопреки унижениям, пинкам и затрещинам от власти. Которая, впрочем, иногда одаривала его скупой лаской, вдвойне ценимой. И рождались песни: «Песня о Днепре», «Возвращение», «Любимый город», «Все стало вокруг голубым и зеленым»...
Долматовский выступает адвокатом советской идеи как основы собственного мироощущения и идеалов своего поколения. В то же время он осознает и критикует издерж¬ки и несправедливость системы.
В 90-х о советском опыте заговорили как о «травме», которую многим так и не удалось преодолеть.
В каком-то смысле «Очевидец» — один из первых опытов осмысления советской травмы. Осмысления художественного (несмотря на заявленный документальный характер прозы), искреннего, часто беспощадного к собственным чувствам и поступкам.
И, конечно, это рассказ о встречах и «невстречах», отношениях, характерах, судьбах.
Как подчеркивается в предисловии, многие страницы «Очевидца» повторяют строки из «Было», более раннего текста автора. «Было — о себе и времени». «Очевидец — о времени и его людях. Сменились акценты».
Герои этой книги — и центральные фигуры эпохи: Сталин, Жуков, Эйзенхауэр, Хрущев; и известные писатели: Константин Симонов, Василий Гроссман, Андрей Платонов; и простая женщина Марина Михайловна Вербина, спасшая автора во время побега из плена; и герой одноименной «байки» Сеня Зубчик — люди своего времени.
Казалось бы — книга документальных рассказов, не предполагающая единой сюжетной линии. Однако сюжет есть. И этот сюжет — время.
Открывают книгу автобиографические рассказы о семье, детстве, начале поэтиче¬ского пути, первых событиях Второй мировой войны.
Война — центральная тема, точка отсчета, по отношению к которой определяются события и разворачиваются судьбы героев. Это неудивительно, автор был участником и свидетелем войны от ее начала и до победного подписания акта о капитуляции Германии. «Я уходил под огонь от подозрений и наблюдения, — там я ощущал себя свободным», — признается он. Рассказ о трагическом периоде мировой истории ведется от первого лица, личная история автора, чья молодость, с ее чувствами, желаниями и заботами совпала с войной, вплетается в историю события, предлагая особую оптику.
Впечатляют зарисовки об ударах судьбы, которые мало кого обходили стороной в то время: арест и потеря отца, клеймо сына врага народа и его «обычные» (к счастью, не самые страшные) последствия: недоверие, презрение, невозможность работать. Позже к этому списку добавится плен в самом начале войны, побег, бесконечная дорога к своим, снова клеймо, на этот раз военнопленного, и теперь уже двойная порция презрения. А дальше новый удар — «борьба с космополитизмом». Размышления о страхе и его преодолении часто мерцают на страницах книги.
Да, были судьбы и более трагические — Долматовскому благоволила удача: он продолжал жить и заниматься своим делом под тяжестью «советских грехов», которыми он, без вины виноватый, начал обрастать с юности. Текст Долматовского пропитан непролитыми слезами безысходности, несправедливости и бесповоротности этого клейма «человека второго сорта», которое тяготило его всю жизнь. Разумеется, он знал о том, что это незаслуженное клеймо — на многих.
Возможно, именно поэтому потребность «рассказать, как было на самом деле», оправдать других и через их оправдание — себя — одна из движущих сил этого текста и, возможно, всего творчества автора. Даже свои стихи он часто просит «рассматривать как документ», как свидетельство.
Вот и сборник «Зеленая Брама», которому посвящен большой раздел книги, был соз-дан, чтобы оправдать воинов 6-й и 12-й армий Юго-Западного фронта, попавших в окружение, а дальше — в плен и лагерь в районе Зеленой Брамы в самом начале войны и «преданных анафеме приказом Сталина». Одним из первых пленных лагеря был сам Долматовский, бежавший, мучительно долго пробиравшийся к своим и чудом избежавший дальнейшей расправы. Рассказ об этом страшном времени, изложенный в «Очевидце» не свойственным автору, практически лишенным эмоциональной вовлеченности языком (будто ведет повествование двойник, наблюдатель, «другой»), трогает.
«Сталинская страшная догма — нет военнопленных, есть изменники — была принята к действию трибуналами. Воины, прошедшие все круги ада фашистского плена, опять оказывались в лагерях, а те, кому удавалось выжить, подвергались унижениям и позору… После публикации в газете статьи о событиях плена, на Долматовского обрушился шквал писем от бывших пленников, на основании которых и сложилась книга «Зеленая Брама», правдиво рассказавшая о трагической странице в истории страны и личных историях людей.
«Никогда в моей долгой литературной жизни не возникло и не бывало столько друзей, товарищей, однополчан, родных и близких людей».
Автор был близко знаком и дружен со многими известными людьми своего времени. Кроме уже упомянутых Константина Симонова и Василия Гроссмана, это и знаменитый военный кинооператор Роман Кармен, и писатели Владимир Дудинцев, Борис Горбатов, Михаил Кольцов... В его рассказах о них, вошедших во вторую часть сборника, сквозит искренняя привязанность, иногда — любовь, но порой — и обида, и непонимание. Словом, настоящая, обычная человеческая жизнь в необычных обстоятельствах и с необычными героями.
Каждая история добавляет новые незабываемые черточки к, казалось бы, устоявшимся образам. А порой и ставит значительные задачи. Так, рассказ «Константин Симонов. Прощание» написан после смерти его героя и публикации в 1988 году в журнале «Знамя» его книги «Глазами человека моего поколения». «Некоторые (среди них и те, кто при жизни одаривал его [Симонова] своими неискренними похвалами) теперь изображают чуть ли не типичным представителем времен культа и застоя… Это злая неправда», — страстно вступается за друга Долматовский.
Трогательной нежностью и благодарностью пронизаны заметки о Василии Гроссмане, в книге — молчаливом и угрюмом приятеле Долматовского, спасшем ему жизнь во время войны, вытащив его, раненого, из-под завала.
Долматовский искренне восхищается талантом Гроссмана: «…я не помню ни одной его корреспонденции, ни одного поспешного репортажа, из-под его пера выходила только чеканная могучая проза, словно слившая детское ощущение жизни и железную воинскую дисциплину». Автор особо отмечает способность героя своего рассказа улавливать «действующие подробности».
Умелым использованием детали отличается и проза самого Долматовского. «Действующая подробность» то становится тайным ключом к рассказу («Верность», рассказ о судьбе друга), то двигает сюжет рассказа «Медаль», посвященного подписанию капитуляции Германии.
Рассказы кинематографичны, каждый выстроен композиционно настолько продуманно, что иногда поражают невероятные сюжетные коллизии и совпадения, имевшие место в жизни автора. Чего стоит упоминание в рассказе «Уманский пленник» о двух встречах с немецким генералом фон Даниэльсом, начальником базы военнопленных, на которой оказался автор в 1941-м. В конце войны они случайно увиделись снова, но теперь уже Долматовский получил возможность свести счеты: ему разрешили лично до¬просить генерала, воспроизведя жестокий пафосный текст, который генерал когда-то произносил перед отправкой в лагерь пленников, в числе которых был автор.
Издание книги через двадцать лет после смерти автора (он не был уверен в ее публикации в 90-е, время «погонь за сенсациями и разоблачениями») оказалось своевременным.
«Очевидец — притомный очный свидетель, бывший при чем, сам видевший что», — цитирует Долматовский словарь Даля, поясняя название своей книги.
Ушедшая советская эпоха, многократно и разнопланово осмысленная во многих текстах и продолжающая жить в сознании людей, сегодня с новой силой порождает горячие споры и противоречивые оценки. Голоса свидетелей создают коллективную память.