Скрипач Шнеллер любил мусор.
Выуживал в мусорных контейнерах и приносил домой всякую всячину — от бутоньерки до оловянных солдатиков.
У всех сокровищ, найденных Шнеллером, был изъян: фарфоровая кукла без рук, брошь со сломанной застежкой, ваза с трещиной...
Однако, если бы все находки Шнеллера блестели и были в полной сохранности, кому бы пришло в голову их выбрасывать?
Некоторые живут мусорным бизнесом: находят, ремонтируют, сбывают.
Шнеллер был не таков. Он любил сам процесс: предвкушение от «раскопок», «раскопки» и, если повезет, — сокровище.
Придя домой, Шнеллер бережно протирал дары и водружал на свалку — она расползлась по комнатам, вылезла в коридор и, казалось, готова была поглотить самого хозяина.
Он был небедный — три квартиры в Москве. Две сдавал. И все чаще подумывал выселить жильцов одной из квартир, чтобы освободить место для мусора.
Но упаси вас Бог назвать так при Шнеллере его трофеи — обиделся бы насмерть.
Мусор был для него больше чем хобби. Это была страсть.
Неизвестно, где Шнеллер был более счастлив: на сцене Большого зала консерватории или на «раскопках».
Конечно, мы обходим стороной тех, кто копается в мусоре. Но если бы кто остановился и всмотрелся в лицо скрипача, увидел бы вдохновение, словно Шнеллер исполнял в этот момент любимого им Брамса.
К вдохновению примешивался азарт: долговязый, неуклюжий Шнеллер в такие минуты был прекрасен.
В остальное время это был замкнутый человек, общение с которым не до¬ставило бы вам удовольствия.
Коллеги и редкие знакомые считали его странным и даже неприятным.
На вопрос «Как жизнь?» Шнеллер мог ответить: «Доминус — Миракулум — Солис», что означает «Господь — Чудо — Солнце», а для неискушенной публики «До — Ми — Соль».
Если бы Шнеллер счел нужным растолковать смысл сказанного, вы бы услышали: «Прекрасно! Нашел ножны от кинжала. Отделка — чудо! Есть царапины, но это — ерунда».
В дни, когда Шнеллер возвращался домой с «раскопок» с пустыми руками, он отвечал: «Рэрум — Фамилиас Планэтариум — Лактэа Виа». В переводе: «Материя — Семья планет — Млечный Путь». Для непосвященных: «Ре — Фа — Ля». Для совсем не понимающих музыку — цитата Сенеки: «Не дано легких путей от земли к звездам».
Но кому охота разгадывать ребусы, когда всех дел — переброситься парой слов? Так что коллеги и знакомые перестали задавать Шнеллеру вопросы и ограничивались при встрече кивком. Шнеллера это вполне устраивало.
О мусоре Шнеллер думал даже во время концертов.
Однажды его оркестр исполнял «Времена года» Вивальди. Скрипач услышал шорох. И, подняв голову, увидел огромную крысу, забравшуюся на орган.
Разглядывание крысы не мешало ему исполнять произведение.
Другие музыканты, проследив за взглядом Шнеллера, тоже уставились на крысу — и также продолжали играть.
На крысу уставился и дирижер. А вслед за ним и публика.
«Времена года» Вивальди приобрели особый оттенок.
«Покопаться бы на чердаке в консерватории», — думал Шнеллер, заканчивая исполнение «Весны».
«Лета» Антонио Вивальди крыса дожидаться не стала, и весь зал, включая слушателей, главного дирижера, Шнеллера и других музыкантов, вернулся на исходную позицию.
Концерт закончился аплодисментами и криками «Браво!».
— О чем ты думал? — орал на Шнеллера за кулисами дирижер. Затем набросился на других музыкантов. — А Вы чего уставились? Крыс не видели?
— Так вышло, — буркнул Шнеллер и ретировался.
Надо сказать, что Шнеллер был замечательным музыкантом, и до поры ему прощались чудачества.
Впрочем, где вы найдете среди музыкантов нормальных людей?
Эмоции через край. Кругозор невеликий. Музыка дает ощущение эйфории и убежденность, что все уже достигнуто, дальше — некуда.
...Катастрофа наступила неожиданно.
Оркестр возвращался с гастролей.
Успех оглушительный.
Музыканты прикупили себе всего понемногу.
Шнеллер не купил ничего. Но вез новые трофеи: шкатулку без крышки, елочную игрушку — бегемота без лапы — и прочую мелочь.
А еще в самый последний момент Шнеллер прихватил целый мешок мусора. Открыть не успел — решил это сделать по прилете в Москву.
— Это что у вас? — дружелюбно спросил таможенник в аэропорту Нью-Йорка, показывая на огромный полиэтиленовый мешок, выползший вслед за чемоданом Шнеллера из рентгеновской камеры.
— Миракулум — Солис — Сидэраэ, — ответил по привычке Шнеллер.
Темнокожему таможеннику никто не объяснил, что это — Чудо — Солнце — Небеса или Ми — Соль — Си. А проще — предстоящее блаженство Шнеллера.
Улыбка исчезла с лица таможенника:
— Я вас спрашиваю: что это?
— Да так, ничего особенного, — буркнул Шнеллер и нервно улыбнулся стоявшим за ним чиновнику из Министерства культуры и главному дирижеру.
Остальные музыканты уже прошли контроль. Шнеллер с чиновником и главным дирижером замыкали процессию.
— На память об Америке, — зачем-то сказал Шнеллер.
Он попробовал остановить таможенника, когда тот достал ножницы, чтобы разрезать мешок, но был остановлен окриком: «Не двигаться!».
А потом таможенника, Шнеллера, чиновника из Минкульта и главного дирижера окутал клуб пыли, словно кто-то специально собирал целый месяц содержимое пылесоса, чтобы подарить амбре Шнеллеру со товарищи.
Из мешка на ленту выпали использованный наполнитель для кошек и прочие неприглядности.
— Позор! — прошипел побелевший чиновник Минкульта.
— Рэрум — Фамилиас Планэтариум — Лактэа Виа, — грустно сказал Шнеллер.
Но было поздно.
Шнеллера, чиновника и главного дирижера отвели в специальную комнату для осмотра и вывернули наизнанку, пытаясь найти запрещенные предметы.
У чиновника оказалась незадекларированная сумма. Деньги были изъяты.
У дирижера ничего незаконного не было.
У Шнеллера был мусор.
Приглашенные люди из спецслужб долго пытали троицу: чем же был мусор на самом деле? И зачем Шнеллеру сломанная елочная игрушка и несколько других явно выброшенных вещей?
Самолет задержали на час, потом отправили в Москву без допрашиваемых.
Мусор проверили на радиоактивность — чисто.
— Зачем? — в сотый раз спросили Шнеллера.
— Признайся, хуже будет, — умолял скрипача главный дирижер.
— Да не в чем сознаваться, — бросил в сердцах Шнеллер. — Что в мешке — не знал. Хотел в Москве разобрать. Вдруг бы что нашел?
Ему не верили — ни свои, ни чужие: кто берет в самолет мешок с мусором?
В конце концов троицу отпустили. Минкульту выставили счет за задержку самолета, приостановку работы и чистку транспортной ленты.
Шнеллера уволили из оркестра на следующий день после прилета в Москву.
Неделю он не выходил из дома, а потом дни напролет бродил по мусорным развалам в своем районе.

Что с ним стало, неизвестно.
Бывший коллега как-то встретил Шнеллера у магазина — в поношенной рубашке, потрепанных джинсах, с характерным мусорным запахом. Кивнул, а потом не удержался, спросил: «Играешь где-нибудь?».
Шнеллер рассеянно посмотрел на него и ответил: «Рэрум — Фамилиас Планэтариум — Лактэа Виа».

Зина измучилась.
Ребенок капризничал и не слезал с рук.
Лето, жара и плач, плач, плач...
От такой духоты взрослый взвоет, а малыш... Он доводил ее уже второй день, и конца — жаре и плачу — не было...
Подработка всего на месяц — в каникулы, между вторым и третьим курсами консерватории.
Когда нанималась, предупредила: опыт небольшой — нянчила ребенка сестры. Но есть и плюс: три года, до консерватории, училась в меде. Если что, первую помощь окажет.
Хозяев устроило: «Мед — это хорошо. Жаль, не доучились. Зато у малыша будет няня-певица. Мы-то по уши в бизнесе...».
...Господи, когда же он заткнется?
И дом красивый, и комната, которую ей выделили, просторная, и малыш прелестный, только плачет...
Беседка, которая так понравилась Зине в первый день, уже не радует.
...«Баю-баюшки-баю».
Гримаса, нытье, плач.
«Три-татушки».
Та же реакция.
«Солнечный круг».
Пауза, нытье, плач.
Рондо из оперетты-буфф «Великая герцогиня Герольштейнская».
Не дослушал. Плач...
«Смолкли залпы запоздалые» Шостаковича.
Лучше бы не пела. Малыш, казалось, впал в депрессию, не замолкал минут десять. Даже хозяйка прибежала.
...Хозяйка кормит малыша грудью и хоть на чуть-чуть дает Зине передышку. Забирает ребенка с девяти вечера до девяти утра. А в остальное время малыш — забота Зины.
...«Танго старой леди» из оперы «Кандид» Бернстайна.
Чуть оживился, но опять — гримаса и плач.
«Фиалка» Моцарта.
Плач.
Классика не шла.
Зина вспомнила, как ходила с приятелем в караоке-клуб.
Он заказал «С чего начинается Родина».
Официант: «Такой песни нет».
Приятель:
— А вы знаете, что это любимая песня президента? — нахмурился. — И моя тоже...
Искали полчаса.
Чтобы загладить вину — мало ли кто? — ставили приятелю и Зине бесплатную выпивку.
Когда нашли, оба лыка не вязали. Но спели.
Наутро у Зины болела голова.
«...А может, она начинается, с той песни, что пела нам мать?» — пела Зина малышу.
Тот слушал с суровым выражением лица, потом расплакался.
Господи, что ему еще нужно?
Вспомнила, что ходила с другим знакомым и его братом на концерт «Шансон года».
Брат служил в полиции. И, как все менты, любил блатняк.
Во время застолий пели «Мурку», просили Зину поддержать, но та отказывалась — не ее тема.
А сейчас от отчаяния тихо запела: «Мурка, ты мой муреночек...».
Ребенок агукнул и улыбнулся.
«Мурка, ты мой котеночек».
Малыш радостно смотрел на Зину.
Надо же...
Зина спела «Мурку» раз пять.
Ребенок с восторгом слушал.
Зина вспомнила, как ездила на автобусную экскурсию во Владимир.
Когда проезжали веселенькое голубое здание, экскурсовод сказала: «А это знаменитый Владимирский централ».
— Владимирский централ, ветер северный, — пела Зина малышу.
Тот расплылся — до ушей.
Зине показалось: подул ветерок, и жара не та...
Слова песни не знала: повторяла и повторяла одну фразу.
Малыш подтанцовывал.
Зина вдруг вспомнила «Но не валет обычно губит, а к одиннадцати туз».
Подумала: чем я занимаюсь — с академическим вокалом?
И запела...
На слове «туз» малыш агукнул.
Зина решила: централа с нее хватит, и еще три раза спела «Мурку».
Потом попробовала исполнить романсы, но малыш истошно завопил...
Зина вздохнула: с репертуаром определились.
Вечером она скачала сборник шансона. Выучила несколько песен, напевая полушепотом, чтобы мама малыша не слышала.
...Ночью ей приснилось, что она в родной Самаре, работает в кафе Music Box — c вывеской «Любая пицца — 150 рублей, любая песня — 50 рублей». И пиццу разносит, и песни вместе с гостями исполняет.
А потом ее приглашают выступить на Троицком рынке, как раз напротив кафе. И она идет в вечернем платье по овощному ряду — под раздевающими взглядами торговцев-южан — и исполняет «Тебе поем» из «Литургии Святого Иоанна Златоуста» Рахманинова.
Торговцы и покупатели аплодируют Зине. Она раскланивается и — под крики «Браво!» — сует руку в карман вечернего платья, вынимает пригоршню семечек и начинает их лузгать. Все вокруг тоже лузгают семечки и плюют кожурки на пол. И так хорошо!
Потом она переходит в мясной ряд, где торговка в цветастом платке, положив одну руку на кусок свинины, а другую на шмат говядины, кричит: “Мурку” давай!». И Зина заряжает. Мясной ряд поет вместе с ней. Глаза веселые, наглые. Голоса фальшивые, но душевные. Зину это коробит и заводит одновременно.
Вдруг Зина оказывается напротив папы малыша, который, вытирая мясной нож о передник, шипит: «Ты же обещала...». И это шипенье перекрывает весь мясной хор. Господи...
...Зина в ужасе сидит на кровати. Подушка — на полу.
Еще темно. Окошко открыто. В саду шепчутся деревья.
Педагог в консерватории сказала, что у Зины голос нежный, «он завораживает», и что нельзя брать не свой репертуар. Джильду из «Риголетто» ей петь разрешали, а «Травиату» — нет. И Зина слушалась, выращивая голос постепенно...
— Какой кошмар! — Зина встает и начинает собирать вещи.
Совсем недавно, в День славянской письменности и культуры, она выступала на Красной площади — в составе большого сводного хора.
Художественный руководитель знаменитой капеллы сказал ей, что у нее большое будущее, если будет требовательно относиться к себе...
...Зина останавливается. Возвращает вещи на место.
Подработка только на месяц. А деньги нужны.
Никто не узнает, что малыш любит шансон...
Зина стоит у окна, напевая привязавшуюся мелодию: «Мурка, ты мой муреночек...».
В комнате наверху малыш открывает глаза, улыбается и четко произносит: «Агу».

Впервые Маргарита Петровна подарила Джону Чебурашку в день знакомства.
— Он милый, — сказала она внучке, когда та представила ей жениха.
Ей нравилась открытая улыбка американца и то, как он свободно держится.
Правда, Джон ее озадачил, когда, войдя в квартиру, не снял кроссовки: расхаживал по паркету, как по тротуару.
Но внучка Маша объяснила: у американцев так принято — тротуары чистые. И, вообще, другая культура, нужно понимать.
Маргарита Петровна удивилась:
— Надо же...
Увидев, что Джон рассматривает стоявшего на полке Чебурашку, спросила:
— Нравится?
Джон повертел в руках странную деревянную фигурку с огромными ушами — почему-то из меха, лучезарно улыбнулся и кивнул.
— Он так любит игрушки, — сказала Маша.
Она волновалась, как бабушка воспримет Джона, и ляпнула первое, что пришло в голову.
Маргарита Петровна обняла внучку и попросила перевести Джону:
— Это мой подарок.
Чебурашкой она дорожила, купила много лет назад. Но раз Маша собралась замуж и у них с Джоном серьезно, с реликвией можно расстаться.
— Никаких отговорок. Он твой, — сказала она Джону, когда тот попробовал вернуть игрушку. И улыбнулась — шире, чем обычно.
— Баб, ты как американка, — сказала Маша.
— А что?! — Маргарита Петровна улыбнулась еще шире — настолько неестественно, что все рассмеялись.
Джон повертел Чебурашку в руках, а потом сунул в карман рубашки.
— Чэ-бурас-ка, — сказал он.
— Че-бу-раш-ка, — поправила Маргарита Петровна.
— Чэбу-раша-ка, — сказал Джон.
— Нет, не раша, а раш. Че-бу-раш-ка, — Маргарита Петровна с умилением смотрела на Джона. — Попробуй.
— Чэбу-рашка, — сказал Джон.
— Молодец! — похвалила Маргарита Петровна. —Ну, пошли пить чай.
Так Маргарита Петровна открыла в жизни Джона эру Чебурашек.
За несколько лет у Джона появились Чебурашка-пират — с повязкой на глазу, в тельняшке и перевернутой бейсболке с черепом и саблями; Чебурашка-колобок — с рыжим лицом и огромными, размером с лицо, коричневыми ушами; Чебурашка-учитель — с алфавитом на груди и цифрами на пятках...
Чебурашки прибывали к Джону, как по расписанию: Чебурашка-пожарный, Чебурашка-спортмен, Чебурашка — Че Гевара...
Поначалу Джон воспринимал Чебурашек, как прихоть Машиной бабушки. Ну, нравится ей зверек — что поделать?
Но потом начал нервничать.
Мир финансов, где обитал Джон, был бесконечно далек от игрушечного мира, в котором витала бабушка...
А Чебурашки шли нескончаемым потоком: на дни рождения, Рождество и даже на 23 февраля...
— Где я, а где русская армия? — недоумевал Джон.
...Получив очередного Чебурашку — на День независимости США, Джон предложил сдать ушастую компанию в русский магазин:
— Они пристроят...
Маша чуть не расплакалась:
— Это же от бабушки! Расстроится, если узнает...
Джон насупился:
— Мы скоро утонем в ее Чебурашках.
Маша обняла мужа:
— Да ладно тебе. Подумаешь, игрушки...
...Когда Маргарита Петровна показывала подругам новые тапочки для Джона — с Чебурашкой на «киле», те улыбались, радуясь, что у Маши с Джоном все хорошо, и зять такой добрый, да и бабушка довольна, скоро сама вручит подарок Джону.
Никто и представить не мог, что подарки Маргариты Петровны свалены в картонную коробку, которая пылится в кладовке нью-йоркской квартиры Джона и Маши.
...В Нью-Йорк Маргарита Петровна вылетела рейсом «Аэрофлота».
Ее не смущали ни хасиды, наводнившие самолет, ни малыш на заднем кресле, который периодически давал ей легкого пинка.
Даже четырехчасовая очередь на паспортный контроль в аэропорту не выбила ее из колеи.
Вышла в зал, увидела Машу с правнуком, и все остальное стало неважным.
...Маргарита Петровна вручила зятю тапочки-Чебурашки.
Выпила чашку чая с морковным пирогом.
И — спать.
...Утром проснулась в половине пятого.
Сквозь стеклянные стены гостиной Маргарита Петровна смотрела, как просыпается город: рабочие на перекрестке очищали урны; сновали автобусы с огромными номерами на крышах; медсестра в голубой рабочей форме, не переодевшись, устало брела домой; а навстречу ей пружинила негритянка в деловом костюме... Из-за угла дома напротив выскочила белка, пробежала пару метров и помчалась обратно.
Маргарита Петровна улыбнулась:
— Ну вот, я в Нью-Йорке.
...После завтрака подошла к полке с Чебурашками:
— Какие вы молодцы, что игрушки мои расставили!
Маша спросила:
— А почему Че?
Маргарита Петровна взяла Чебурашку — Че Гевару:
— Видишь буквы ЧЕ на груди? Значит — Чебурашка.

...На крыше дома, где жили Майк, Маша и Джон, стояли лежаки — можно читать и загорать. Там же располагался мангал: хочешь устроить вечеринку, сообщи администратору — и пожалуйста.
Выйти на крышу было просто: идешь по коридору, толкаешь дверь с надписью Roof Deck — и можешь любоваться колесом судьбы на католической церкви, всего в тридцати метрах...
Как-то ранним утром Маргарита Петровна вышла с книжкой на крышу. Облокотилась на парапет.
Внизу, в окне храма тускло горел свет — наверное, священник молился.
Справа от храма располагалась детская площадка. Солнце освещало кусочек пластмассовой трубы: Маргарита Петровна представила, что там сидит гном и тоже молится...
Пролетел самолет.
Маргарита Петровна поискала глазами купола православной церкви — тщетно.
И вдруг захотелось домой...
...Знакомая Маргариты Петровны, когда первый раз вернулась из-за границы, бросилась на колени и стала целовать землю.
— Ты что, Оля? — воскликнула Маргарита Петровна. — Ты же дома, в России.
Знакомая улыбнулась:
— Вот и целую землю, Рита, потому что дома — ужасно боюсь летать...
...Маша с Джоном отвезли Маргариту Петровну в православный храм, неподалеку от Центрального парка.
Молодой священник доходчиво разъяснял суть прочитанной молитвы: чтобы о чем-то просить у Бога, нужно стать для него своими...
Маргарита Петровна огляделась.
Милые сердцу лица.
Родные иконы...
Молитва — связующая нить...
Хотелось подольше побыть в храме, но у дверей ждали Маша с Майком и Джон.
Маша тоже хотела в церковь, но Майк раскапризничался, и ей пришлось дожидаться Маргариту Петровну на улице. Джона недавно повысили на работе, и он, хоть и привез семью к храму, пропадал в телефоне: Майк был на маме с бабушкой.
...В Центральном парке стояли зеленые скамейки с латунными табличками — в память о тех, кто ушел. Маргарите Петровне это понравилось. Загрустила: вряд ли в Царицынском парке поставят скамейку — в память о ней...
Рядом с пешеходной дорожкой — дорога для бегунов и велосипедистов, со светофорами: «Для нормальных людей», — объяснила Маша.
Пробок не было, но движение — баллов на семь.
Публика абсолютно разношерстная: дед в бандане; сладкая парочка — в розовой и голубой майках, которые разве что за руки не держались, когда ехали на велосипедах; спортсмен, у которого мышцы играли даже через майку; девица в наушниках, которая настолько погрузилась в музыку, что могла бежать навстречу потоку — не заметила бы...
Если бы Маргарита Петровна с Машей, Майком и Джоном сели на велосипед-гусеницу, вписались бы...
...От работы Джону полагались бесплатные билеты в музей Гугенхайма.
Здание красивейшее: с воздушной спиральной лестницей, по которой посетители спускаются, осматривая экспонаты — на пандусе и в примыкающих к нему залах.
Но содержимое музея неприятно удивило Маргариту Петровну.
— Хренотень, — резюмировала она.
Особенно возмутила Маргариту Петровну колумбийка Дорис Сальседо, которая выставила на всеобщее обозрение рухлядь: шкафы, столы, стулья...
Маргарита Петровна чуть отвела душу на картинах любимых импрессионистов — Моне, Пикассо, Ван Гога...
И снова попала в хаос: казалось, Сальседо годами собирала на даче хлам и потом заполонила им почти все этажи музея.
В довесок музейшики выставили длиннющую полку с книгами, картину из монет, расставили анорексичных баб и мужиков — в белых бинтах...
— И за это двадцать пять долларов? — Маргарита Петровна прикинула, сколько продуктов могла бы купить на полторы тысячи рублей. — Клянусь, если бы мы купили билеты, пошла бы к директору...
Добила Маргариту Петровну фигурка в крошечном бассейне: казалось, Буратино спрыгнул с верхнего этажа, разбился и теперь, недвижимый, лежал на воде лицом вниз...
— Какой ужас! Быстро пошли отсюда, — Маргарита Петровна, негодуя, вылетела из музея. — На что они, вообще, живут? Кто эту гадость захочет смотреть?
Чтобы утешить бабушку, Маша с Джоном угостили ее мороженым, но та еще долго не могла оправиться от посещения музея.
...Москва встретила прохладой.
Как бы хорошо ни было в Нью-Йорке, дом есть дом.
На каштане под окном привычно отдыхала сорочка, слетевшая с чьего-то балкона года два назад.
На лавочке у подъезда, как всегда, полировали языки круглая, как арбуз, Марина Николаевна и похожая на кабачок Елена Сергеевна.
Вечерами, по поводу и без, народ устраивал салюты.
Алкоголик Гена честил власти — за то, что сжигали санкционные продукты:
— Такая закусь пропадает!
...Маргарита Петровна любила свою квартиру, содержала ее в идеальной чистоте.
Наводила блеск и вспоминала...
...Океанский залив: Майк выливал на себя из ведерка соленую воду, которую зачерпывал Джон.
Ах, Майк, Мишка, рассказывать о нем можно бесконечно. Как жаль, что он так далеко...
...В шесть вечера, когда спасатели закончили работу, по берегу стал ездить на квадроцикле мужик в военной форме и вежливо, но настойчиво выгонять всех из воды.
А около семи прямо по песку разъезжала полицейская машина — отдыхающих выпроваживали с пляжа.
...На детской площадке к Маше подбежала девочка лет трех и попросила подсадить ее на качели.
Когда Маргарита Петровна сказала внучке: «Ну, помоги ей», — та ответила:
— Баб, Америка — страна адвокатов. Нельзя трогать чужого ребенка.
...Многое в Штатах было удивительно, порой непонятно. Но, в целом, несмотря на все выверты, Нью-Йорк Маргарите Петровне понравился: приятный город, где удобно жить. Хотя Маша и говорит, что аренда жилья высокая и налоги большие.
...В день отъезда Маргарита Петровна расцеловала Джона, бросила взгляд на тапки-Чебурашки:
— Нравятся?
Маша перевела.
Джон выдал американскую улыбку и сказал по-русски:
— Спасьибо!
Маргарита Петровна расцвела:
— Ну, тогда до новых Чебурашек!
...Через две недели почтальон принес заказную бандероль.
Печенье, кофточка и... игрушка — лысый мужик в бледно-голубой майке, которая не налезала на пузо, и коротких малиновых шортах. Вокруг узкого рта нарисованы зубы, как у акулы.
Сам мужик — противного, желтого цвета.
«Баб, привет! Еще раз спасибо, что прилетала к нам, — писала Маша. — Было здорово! А это — подарок от Джона: персонаж мультика «Симпсоны»...
Маргарита Петровна попробовала пристроить игрушку рядом с вазой, потом — со статуэткой балерины, затем — с фигуркой оленя: американский пузан всюду смотрелся ужасно.
Вздохнула и пошла на кухню, где водрузила пузана на подоконник, рядом с часами.
Подарок Джона был и там, как бельмо на глазу, но поместить его больше было негде.
Маргарита Петровна покачала головой:
— Джон, Джон, вырос, а все еще ребенок... Надо будет купить ему нового Чебурашку.