«Я с песней умереть хочу…»

Земля говорит. Сборник произведений писателей — жертв геноцида. Перевод: А. Агаронян, П. Антокольский, Г. Баренц, С. Ботвинник, Ю. Григорян, Г. Кубатьян,
А. Налбандян, А. Тер-Акопян, Я. Хачатрянц, С. Шервинский, О. Шестинский, А. Щербаков, М. Юзбашьян. — Ереван: Издательство СП Армении, 2015.

 

Трагедия армянского народа, обагрившего жертвенной кровью начало ХХ века, — тема, мотив и горестный повод выхода этого сборника: 2015 год — столетие Вели кого злодеяния, организованного и осуществленного век назад на территориях, контролируемых Османской империей. Автор предисловия Вазген Габриэлян назвал сборник «своего рода пантеоном, в котором объединены десять западноармянских писателей, ушедших из жизни в одном и том же году — 1915-м. Слова «ушедших из жизни» в данном случае лишены смысла: их растерзали, замучили, зарезали — самым варварским образом. И не только их … Геноцид был ужасающим уничтожением целого народа и его многовековой культуры, которая переживала расцвет».

Для равнодушной истории трагедия одного народа — река, впадающая в море страдания. Но для выживших и их потомков — неутихающая боль. Сборник «Земля говорит» — уцелевшая хроника трагедии, воспроизводящая голоса жертв.

Сборник разделен на две части: поэтическую и прозаическую. Тексты предваряются кратким описанием биографии каждого автора: даты, этапы, значимые события — в них заключена живая жизнь, неповторимая, индивидуальная. И на пике — обрыв: «Убит». Восприятие смыслов неизбежно проходит этот страшный порог.

Неслучайно поэтические произведения помещены в первую часть сборника. Слову поэта дано вобрать и с особой силой выразить предельную эмоционально-смысловую насыщенность, мельчайшие оттенки боли, экспрессию ярости и праведного гнева.

Открывают сборник стихи Арташеса Арутюняна (перевод Г. Баренца), поэта, переводчика, исследователя литературы. Преображающая реальность красота природы, легкая рябь на поверхности озера — все это пока еще в блюдце мира, которое будет жестоко разбито.

 

Уединенность, думы и мечты;
Душа еще чувствительна к признаньям;
Тенистый угол, чуждый суеты,
Ты дорог мне доверчивым молчаньем.

 

Сухое справочное «Убит» погасит земное свечение этой души.

Сиаманто (Атом Ярджанян) — поэт, общественный деятель, автор пронзительных строк, погружающих в самое сердце трагедии, перевод С. Ботвинника:

 

Все, кто ранен и гибели жаждет,
Над пеплом заката склонившись в отчаянии,
Плачут, страхом охвачены, новые беды предчувствуя…
И безутешные матери, болью пронизаны,
За молодых сыновей — величавых, могучих, —
Бьются в безумье о крышки гробов головами,
Зная: потеря безвременна, необратима…

(«Ночь погрома»)

 

Это траурный плач, разносящийся в звенящей тишине. Плач древний, повторяющийся из века в век, подхваченный другими свидетелями:

 

Плачьте, матери, плачьте, несчастные вдовы,
чтобы звезды и те преисполнились скорбью,
и оплачьте Зарю, на земле нашей черной
ятаганом зарезанную без пощады!

(Даниэл Варужан. «Резня», перевод Г. Кубатьяна)

 

Поэтический приговор красоте и любви, в иные времена воспеваемых поэтами, жесток:

 

Под ногам я вижу руины, из окон — несчетные трупы…
И сверкают мечи… Слабость — прочь! — ведь сверкают мечи,
Только кровь, только кровь, только кровь — перед взором поэта…

(Сиаманто. «Вижу лишь кровь», перевод С. Ботвинника)

 

Упование на Милосердие, символ христианской веры, за которую страдает его народ, не кажется поэту спасительным:

 

От изголовья больных и покинутых, Боже,
Ты злодеев своих отгони и карающий ужас меча;
Сумасшедшие воды твои пусть умерят немного свой бег,
Чтоб несчастные смертники в лодках изгнания —
Хоть тебя проклинают они — умирали бы с миром…
О, несметно число обездоленных крыш,
Под которыми тянут к тебе благородные люди ладони,
Золотой ожидают библейской пшеницы
И святого, никак не идущего к ним милосердия…

(Сиаманто. «Милосердие», перевод С. Ботвинника)

 

«Бог мертв», — подхватывая приговор, который огласил Ницше, набатом возвещает миру другой поэт, Рубен Севак:

 

Я раскачал бы вас! Я бы хотел
В металл ваш впиться пальцами своими
Во имя всех, что пали, и во имя
Непогребенных сотен, тысяч тел.

Иль в вас оглох души моей свинец?
Гуди и вой, и с бешеной отрадой
Сорвись с железных гнезд и падай, падай!
От века вы оплакивали падаль.
Раззванивайте! Бога нет. Конец.

(«Колокола», перевод П. Антокольского)

 

Что же остается человеку, когда в сердце больше нет Бога? «Возмездие», — хором отвечают поэты.

 

Бездомен, беззащитен, бос и наг.
— Моя одежда — мрак.
Кто стар, тех голод косит и разит.
— Я кровью нашей сыт.
Твой Бог зарезан в церкви. Бога несть.
— Мой бог отныне — месть.

(Рубен Севак. «Армянский сирота», перевод Г. Кубатьяна)

 

Тебе, о гнева яростная бестия,
тебе, о помесь чести и бесчестия,

исчадье справедливости, Возмездие,
Я песнь пою тебе.

(Рубен Севак. «Сеятель возмездия», перевод Г. Кубатьяна)

 

Подхватывает этот мотив Сиаманто в стихотворении «Кавказ» (перевод А. Щербакова):

 

Какое прекрасное время, какой свирепый удар по кандалам,
Какой удивительный натиск, какая победа надежды и веры,
Какая зазубрина на косных законах тиранства,
Какой потоп крови в стане злобного и подлого врага,
Какая гора справедливости из трупов и раненых
Перед нашими глазами, тоскующими по мести!..

 

Голоса поэтов, каждый из которых звучит глубоко индивидуально, соединяются в единую хоровую душу, плачущую, страдающую, опускающуюся в бездну отчаяния и бессилия, теряющую веру и вновь возрождающуюся для возмездия.

После эмоционального накала первой, поэтической, части сборника, вторая, состоящая из прозаических работ, значительно замедляет темп восприятия. Медленно текущая, обстоятельная, притчевая тональность приходит на смену острой, пиковой, болевой.

Произведения шести армянских прозаиков, разделивших трагическую участь множества своих соотечественников, входят в этот сборник. Часть текстов повествует о мирном времени, когда еще была возможность свободно выбирать темы для художественного осмысления. Писатели размышляют о судьбах простых людей, о долге, надеждах на счастье («Неумолимый долг» Григора Зограба, перевод М. Юзбашьяна), считающегося родоначальником западноармянской новеллы, и «Случай с маленьким рабочим» Гегама Барсегяна, публициста и прозаика (перевод Г. Баренца). О любви, которая не минует ни сердце рыбака («Любовь рыбака» новеллиста Ерухана, продолжающего традиции западноармянской реалистической литературы, в переводе Я. Хачатрянца), ни несчастного горбуна («Горбун» того же автора, перевод Я. Хачатрянца), ни преступника и вора («Зовулон» Григора Зограба, перевод М. Юзбашьяна).

Популярен у армянских прозаиков жанр философской притчи. «Глину не изменить» — притча о безвозвратной утрате божественной целостности в человеческой природе. Ее автор — Тлкатинци, представитель западноармянской «деревенской прозы», переведенной А. Агароняном, «Семь певцов» Рубена Зардаряна (перевод Г. Баренца), журналиста, переводчика, прозаика, — красивое, витиевато оформленное повествование о семи вечных истинах: любви, силе, красоте, вине, песне, жизни и смерти, царящей среди них, написанное в стиле сказок «1001 ночи» и длинных восточных тостов. «Искатель Города Будущего» публициста и прозаика Гегама Барсегяна (перевод Г. Баренца) — символистская новелла о поисках счастья, города, в котором побеждена смерть.

Благодаря воздействию непосредственного авторского опыта, влияние которого на прозу трудно переоценить, отклик вызывают строки, посвященные геноциду. Главная тема — та же, что волнует и поэтов: возможность веры в божественную справедливость и само присутствие Бога в мире в условиях кровавого катаклизма, крушения привычного уклада и надежд.

Рассказ «Преступление священника» Тиграна Чеокюряна (перевод Г. Баренца) повествует о кризисе веры в разгар гонений на западных армян. Герой, православный священник, чувствует себя наполовину умершим, видя, как неумолимая и страшная действительность сокрушает его привычную, уютную веру.

«Господь начал свой последний суд с армян, думалось ему… — Почему Бог не наказал тех, кто разграбил его алтарь, тех, кто бросил священные мощи в навозную яму, осквернил и загадил изображения святых? Мог бы хотя бы одному или двоим вывернуть руки, другим переломать ноги, кого-то обратить в камень перед алтарем, — то и дело повторял в уме священнослужитель».

Привычная народная вера в Бога-Отца, своевременно наказывающего и поощряющего, обесценилась. Христос — всего лишь бесполезное изображение под куполом храма, и его единственная ценность теперь — серебряный оклад, который несчастный священник в муках решается украсть и продать, чтобы накормить голодных.

Вечный вопрос — почему Бог допускает страшные напасти и не наказывает врагов — не находит ответа у свидетелей и жертв геноцида. Ответ, данный библейскому Иову, здесь не востребован. Человеку, страдающему и видящему вокруг непрекращающиеся страдания и смерть, нужен другой ответ.

Притча Рубена Зарданяна «Слезы тирана» (перевод Г. Баренца) отсылает читателя к еврейскому преданию — с трагическим опытом еврейского народа невозможно не провести параллель в контексте геноцида народа армянского.

«Слезы покаяния, смирения, слезы тирана, способны уравновесить потоки крови жертв и заменить эту кровь, но эти слезы никогда не проливались в истории и никогда не прольются. Вот почему страдания и кровь горемычного человечества… должны всегда извергаться на порогах дворцов тиранов и препятствовать всем видам насилия, пока придет великая идея дружеской справедливости и свободы, чтобы положить конец человеческому рабству… спасая несчастное человечество от его смертоносной руки…» — заключает автор.

Вера в будущее народа не иссякла, но тем трагичнее звучит поэтическое послание обреченного на смерть поэта:

 

А ты воспой и боль, и мощь народа

На этих чистых, трепетных страницах

В дар будущим счастливым поколеньям,

В дар нашей прошлой золотой печали.

Я сир, мятежен, мне — потерянных искать…

Прощай, мой друг…

Дай песнь одну мне, песнь одну мне дай —

Я с песней умереть хочу!..

(Сиаманто. «Я с песней умереть хочу», перевод А. Тер-Акопяна)

 

Благодаря эффекту многоголосья сборник «Земля говорит» воспринимается как единое высказывание, откровение, призванное провести через все ступени страдания, сохранив коллективную память — память армянской земли.