Алексей Алехин. Временное место. — М.: Время, 2014
Как
главный редактор журнала поэзии Алексей Алехин вершит судьбы поэтов, и мы
подчас забываем, что он и сам поэт — нелегкодоступный,
с потайными дверями, за которыми может скрываться и банальность, но и
метафорическая находка, эмоциональный выплеск.
Новая книга стихов включает
последнее из написанного. Алехин выпускает книги
довольно регулярно, и, учитывая его педантичную преданность верлибру, к
которому каждый читатель относится по-своему, многим они кажутся однообразными.
При этом нельзя сказать, что Алехин — поэт, застывший в одной манере письма,
тут другое. Его задача — находить в верлибре свободные ходы (а их в нем намного
меньше, чем в стихе традиционном), быть простым и сложным одновременно.
Под «свободными ходами» я
подразумеваю исключительно наше восприятие нерифмованной поэзии, благодаря
вставшим в очередь графоманам поневоле вызывающей недоверие.
Верлибр только на первый взгляд
прост, он подразумевает не спонтанное движение, а, скорее, запланированное, что
не лишает поэзию поэзии. Никто еще не объяснил, почему мысль в стихе без рифмы
уступает мысли в стихе рифмованном. Наоборот, здесь больше подводных камней.
Хотя бы потому, что верлибр на русской почве до сих пор воспринимается как
нечто привнесенное. Вроде бы и стихи, а очень похоже на прозу.
загробная жизнь возможна
ведь мы
по образу и подобию Божию
и тоже храним
свои старые игрушки на
антресолях и чердаках
только бы Он
не надумал переезжать
Многие прекрасно рифмующие поэты,
делающие ставку на рифму, гораздо менее аскетичны в мысли и драматизме. И
отмеренный минимализм Алехина — это как раз вызов стихам эффектным и
«закругленным» — тем, к которым мы привыкли.
Когда-то русский верлибр, вовсе не
запрещенный, тихо противостоял официозу, и только потом, когда уже нечему было
противостоять, стал по-настоящему оформляться. Случилась удивительная вещь:
поэты, надолго объединенные одной идеей, воспринимающие ее как коллективную,
вдруг оказались каждый сам по себе. Стихи Алехина — тот самый случай, когда
наглядно обозначается непричастность к «толпе».
Он очень серьезен, иногда слишком.
Не играет в стихи и их форму, скорее, форма диктует ему то, о чем он хочет
сказать: порой очень сжато, порой вдруг подбрасывая развернутое «трудное»
высказывание.
Когда большинство литераторов
настойчиво пытаются привлечь к себе внимание, Алехин как будто отвлекает
внимание читателя от себя. Это закрытый поэт; его можно любить или не любить,
но своей закрытостью он и отличается от тех, кому дороже сама идея «безрифмовки». Именно честность в форме, от которой он не
отступает, потому что она — его органика, сглаживает неровности любой его
книги. Хотя и манерность ему не чужда.
он смотрит мимо бокала
она себе на руки с догорающей
сигаретой
и эта размолвка длится уже
восемьдесят лет
с тех пор как парижский фотограф
нажал свою кнопку
в 1932-м
…в длинном зеркале позади тех двоих
размазаны долгой выдержкой
плечи танцующих женщин
резко вышел только затылок какого-то мсье
в брильянтине
«Временное место» по-своему доказывает,
что далеко не в одной рифме дело. Не хочется становиться на путь, например,
французской поэзии, где рифма умерла. Важно само их сосуществование — стиха,
говорящего на одном языке, и стиха, говорящего на другом — рифмованного и
нерифмованного, что никак не противостояние, а живой поиск.
Поэты, «зажатые в тиски» рифмы,
зачастую и идут за рифмой, она им подсказывает, она их направляет. Только
настоящий мастер может заставить рифму работать на себя. Верлибрист
легко обманывает (примерам такой псевдофилософской
лирики несть числа), поэтому очень многое зависит от читателя.
Это определенная школа восприятия
стихов: где фальшиво и ни о чем, а где действительно есть повод быть
услышанным. Да и сама чужеродность верлибра должна бы уже уйти в область мифологии:
никто ведь, за редким исключением, не пишет гекзаметром, просто потому что он
не прививается.
Алехин любит совмещать
повествовательность в одних стихотворениях и максимальную сжатость в других,
поэтому в его книгах, в их построении, и нет однообразия — того, что
свойственно стихотворцам сугубо хореически-ямбическим.
Не знаю, насколько здесь больше
поэта, чем редактора, но уверен, что их сочетание дает
очень многое книге в целом, ее внутренней логике и перепадам. Где-то поэт
прикрывает редактора, где-то редактор прикрывает поэта.
И доминирующие ностальгические ноты
здесь более чем уместны. Переход из советской реальности в постсоветскую
сродни переходу от рифмованного стиха к нерифмованному. Сродни переходу
консервативного «Ариона» от «бумажных» классиков к
поэтам эпохи соцсетей.
роясь в платяном шкафу
встретил свой старый пиджак
он обнаружил
что изрядно и я постарел
припомнил
платочек в нагрудном кармане
со следом помады
и помахал рукавом
на прощанье
