Георгий
Радов.
Гречка в сферах. Избранное. — М.: Художественная литература, 2015.
«Дела
давно минувших дней…» — скажет иной, наскоро перелистав и вернув на книжный
прилавок или на библиотечную полку сборник прозы Георгия Радова,
вышедший к столетию со дня рождения писателя (1915–1975).
А мне вспоминается появление автора
в начале пятидесятых в «Огоньке» с рассказом «Петр Егорыч»,
сразу оцененным редакционными старожилами.
Боже мой, кто их нынче помнит?
Разве что Анатолий Алексеевич Кудрейко язвительно
«увековечен» в поэме Маяковского «Во весь голос». Но ведь именно возглавля-вший
литературный отдел А.М. Ступникер приветил, ободрил и
напечатал пришельца из Курска, несмотря на его отпугивавшие «анкетные данные»:
бывший редактор областной газеты, не только снятый, но и из партии исключенный!
Помню, как смаковал Александр Максимыч меткие
словечки и всю раздумчивую манеру выражаться радовского
героя — старого мастера, — «угощая» цитатами чуть ли не всякого заходившего в
кабинет.
У столь удачного столичного дебюта
был прочный фундамент, закладывавшийся с юных лет, с первых проб пера
семнадцатилетнего газетного корреспондента, пришедшихся на сложную и
драматическую пору пресловутого «великого перелома» — коллективизации. Был
Радов свидетелем и участником долгого и трудного процесса восстановления
хозяйства Курской области, израненного войной, когда вернувшиеся домой солдаты
сталкивались с такими проблемами, что, как скажет один из персонажей, легче
танковую атаку отбить, чем с ними справиться.
Всей деятельности писателя было
свойственно, по выражению Константина Симонова, стремление к длительности
наблюдений, нередкое возвращение на место действия своих прежних статей и
очерков, будь то края, знакомые с детства, или впервые увиденные в пору подъема
целины, а потом посещаемые вновь и вновь — не в пример авторам, кои кинулись
воспевать первые урожаи, но, когда гром победы поутих
и обнаружились серьезнейшие проблемы, и дорогу туда позабыли. Радов же вместе с
новоселами пережил (и описал) подступившие трудности и испытания —
катастрофическое падение сборов зерна, пыльные черные бури, уносившие
плодородные слои земли, пока не были созданы спасительные противоэрозийные
комплексы.
Читая очерк «На быстрине и
бережком», думаешь, что и писатель-то прожил жизнь именно на быстрине («самое
быстрое, бойкое место потока, русла, стрежень» — так охарактеризовано это слово
у Владимира Даля).
Заметим, что его родная земля и в
минувшем веке была верна сказанному в «Слове о полку Игореве» — о «курянах…
славных воинах», и Радову было
у кого учиться, с кого брать пример, с кем соседствовать в одном строю. Недаром
на страницах книги постоянно возникает имя Валентина Овечкина, чьи «Районные
будни» стали образцом гражданской смелости, мощным прорывом к правде о реальном
положении послевоенной деревни.
Вспоминают, что напечатавший этот
очерк в «Новом мире» в 1952 году (еще при жизни Сталина!) Александр Твардовский
сказал в день выхода журнала: «Ну, теперь поплыло!». И Радов был среди первых,
кто «поплыл» в овечкинском «кильватере» (нет, чтобы
как-нибудь сторонкой… бережком!).
«Поле, условно именуемое
деревенской темой» (слова из его поздней критической статьи), было огромно и
давало возможность бороздить его в самых разных направлениях, порой прокладывая
свою собственную, отличную от других борозду («Всякому зерну своя борозда» —
снова вспоминается далевский словарь!).
«Друг мой, Антон Прокофьевич» называется один из многочисленных радовских очерков о людях, в самые разные годы занимавших
«заглавную должность» руководителя колхоза и в совокупности составлявших
«Председательский корпус» (так назван целый раздел нынешнего сборника).
Писатель исследует этот «слой» с
таким же тщанием, объективностью и беспристраст-ностью, как, к слову сказать, в
другом случае небезызвестное явление «шабашничества»,
в многолетнем изучении которого откровенно признается в очерке «Кирилл Петрович
и “боги”» (снова длительность наблюдения!).
Однако верно ли сказанное выше о
«беспристрастности» к «корпусу»?! Уже в упомянутом заголовке («Друг мой…»)
чувствуется нечто иное…
Помнится, как писатель (увы, основательно подзабытый) Сергей Антонов, не больно
какой охотник до патетики, сказал однажды, что председатель колхоза — фигура
трагическая. И не прав ли был?!
Что за судьбы, какие биографии!
Мало того, что, по чьему-то выражению, от Сталинграда до Берлина ордена
собирали (с ранениями заодно!), так и потом, уже колхозным «головами», бывало оставались «тридцать лет под боем, под выговорами» —
и даже не за какие-нибудь действительные промахи и провинности, а потому, что,
как горько сказано в поздних стихах Твардовского, «какие только странности и
страсти не объявлялись на родной земле» в сталинское да и в последующие
«царствования», когда «нынешняя заповедь вчерашней, такой же строгой, шла
наперерез».
Вот и ходи стреноженным конем!
Упаси тебя Бог посеять овес, люцерну или другую «политически
скомпрометированную культуру», избавиться от никчемной буренки, не заручившись
предварительно восемью (!!) руководящими подписями,
или — страшно сказать! — ослушаться указаний и рекомендаций многочисленных
«уполномоченных» («историческое слово», саркастически заметит автор)!
Добро, если ты из
«смирных», послушных, небрыкливых, рад стараться любой приказ выполнить, но
беда, коли вроде и «рад бы не думать, да бог думалку
дал» (а это, как еще Петр Егорыч в одноименном
рассказе говорил, «липкая штука. Как мед»)… Тогда уж получи на всю «катушку» (последним словом
озаглавлен и один из очерков писателя)!
«Памяти павших»
в этой многолетней самоотверженной борьбе посвящены самые проникновенные,
лучшие рассказы и очерки Георгия Радова.
«Дела давно минувших дней»? Или,
если вглядеться пристальнее, что-то по-прежнему донельзя актуальное,
злободневное при всех очередных «переломах», переименовании «заглавных
должностей» и номенклатурной «табели о рангах»?
Было, да не сплыло!
