Елена
Чуковская.
«Чукоккала» и около. — М.: Русскiй мiръ; Жизнь и мысль,
2014.
Третьего января 2015 года скончалась
Елена Цезаревна Чуковская, «наследница по прямой»
знаменитого рода, «последний из могикан». А летом 2014
года вышла ее первая и последняя книжка «“Чукоккала”
и около». Думаю, вышла по инициативе жюри Литературной премии Александра
Солженицына, присудившего Е. Чуковской эту премию «За подвижнический труд по
сохранению и издание богатейшего наследия семьи Чуков-ских; за отважную помощь
отечественной литературе в тяжелые и опасные моменты ее истории». Вряд ли самой
Елене Цезаревне по причине ее невероятной скромности
пришло бы в голову собрать воедино свои многочисленные выступления то «за», то
«против», интервью, статьи, короткие воспоминания — и издать книгу. (Когда я незадолго до ее ухода была у нее, она подарила мне три
книги Лидии Корнеевны — я была первым незадачливым
редактором повести «Софья Петровна» в «Совписе», —
надписав их, и протянула неуверенно свою: «А это, если хотите…». Я, конечно, схватила все, а дома обнаружила, что подписи на ее
книге нет — похоже, постеснялась.) Но, слава Богу, случилось — книга
вышла.
Три человека кардинально повлияли
на жизнь и судьбу Елены Чуковской: Дед, Мать и А.И. Солженицын — это красной
чертой проходит через всю книгу. Конечно, живя в литературной семье, она с
детства была к литературе причастна — в десять лет нумеровала страницы
рукописей мамы, деда. Однако поступила на химфак МГУ и тридцать четыре года
отдала химии. Но сама жизнь развернула ее в другую сторону.
Дед. В 1965 году Корней
Иванович подарил Люше, как звали ее в детстве и до
конца дней близкие люди, две тетради с бесценными автографами, надписав:
«Альманах “Чукоккалу” со всеми приложениями к нему
дарю своей внучке Елене Цезаревне Чуковской. Отныне
это ее полная собственность, и она может делать с ним, с альманахом, все, что
заблагорассудится ей. Корней Чуковский. 4 октября 1965 г. Переделкино».
Пятнадцать лет ушло на то, чтобы
«пробить», издать эту уникальную книгу. Трагикомическую историю издания Е.Ч.
описала в письме В. Войновичу, автору «Иваньки-ады».
Дело в том, что Е. Чуковской пришлось иметь дело с героем Войновича — тем самым
Иванько на золотом унитазе. Вообще история издания альманаха — сплошной бег с
препятствиями, бесконечно вырастающими перед бегущим.
Сначала была проделана огромная
предварительная работа: требовалось сфотографировать рукописный альманах,
который был в единственном числе. Рисунки и тексты факсимильные — значит,
необходимы комментарии. Съемка и пересъемка фотографий, афиш, писем нуждались в
ретуши и многих других работах. Комментарии писал дед. Всем остальным
занималась Люша.
Сейчас за такую уникальную книгу
схватилось бы не одно издательство, были бы только деньги. Но тогда выделили
семнадцать тысяч. Немало! И все равно — постоянные препятствия: сначала
бюрократические проволочки, потом обвалился потолок в типо-графии и разбились
все матрицы, затем вступила цензура: Гумилев, Замятин,
Мандельштам, Ходасевич, Ахматова, Ремизов, Ю. Анненков, З. Гиппиус… — кто-то
под за-претом, кто-то просто не устраивает (Паустовский? Алигер? Щипачев? Каверин?..)
Сокращали — Горького, Блока, Маяковского. А затем возникли новые причины для
препон: у Чуковских поселился Солженицын, Лидия Корнеевна
написала «Открытое письмо Шолохову», за границей вышла ее повесть, отклоненная
в «Совписе».
Заморозки стремительно переходили в
лютые морозы. (Читайте книгу Е. Чуков-ской, молодые писатели,
наматывайте на ус опыт старшего поколения. Пригодится!).
В марте 1968 года Корней Иванович,
отвечая на письмо читателя, писал: «При таких темпах “Чукоккала”
выйдет лишь в 1979 году — до которого я едва ли
доживу». Так и случилось. Не дожил, более того — попал в число
«репрессированных посмертно» — стало невозможно переиздать ни одну его книгу,
ни детскую, ни взрослую. Е. Чуковская замечает: «Очевидно, будущее бросает
свою тень на настоящее. И искусство умеет проявить эту тень раньше, чем
появился тот, кто ее отбрасывает». Так что и сама книга, и история ее издания
— документ эпохи, а также поучение нам, ныне живущим.
Не одной «Чукоккалой»
занималась Е.Ц. — дневники К.И., собрание сочинений, музей в Переделкине.
Любители детективов оценят развитие этого сюжета — извили-стой линии жизни и
творчества классика русской литературы К.И. Чуковского, беспримерные усилия в
борьбе за сохранение его огромного, разножанрового
литературного наследия и его знаменитого музея. Елена Чуковская на этой стезе
преподала всем нам урок мужества и ответственности перед временем и литературой.
Мать. Лидия Корнеевна тоже оставила «Завещание Люше»,
но и при жизни матери Люша была ее помощником и
советчиком. Как пишет в послесловии Л. Сараскина:
«Литература вдвинулась в ее жизнь, как вызов 911, сигнал из службы спасения.
Она оказалась в положении человека, от которого стали зависеть дела близких ей
людей…». Так что с химией было покончено — дальнейший вектор ее жизни
определился.
Сама Лидия Корнеевна
считала главной своей книгой «Софью Петровну», затем — «Прочерк», повесть о
судьбе своего репрессированного мужа, физика М.П. Бронштейна. Читателям больше
известны «Записки об Анне Ахматовой». Е.Ц. досталось самое трудное — дополнить
«Записки…» «Ташкентскими тетрадями», в публикации которых Лидия Корнеевна сомневалась и к печати их не готовила.
В главе «Так
бывает в жизни» (слова А. Ахматовой) цитируются записи Л.К. о причинах ее
разрыва с Ахматовой и вообще о ташкентском периоде жизни («Боже мой! Сколько мучений трудовых, сколько болезней, какая нищета,
какая бездомность! Сколько предательств! Стыдно, конечно, жалеть себя, но
каюсь: жалею». И вместе с тем: «Наступает на пятки 3-й том… Ташкент. (Хочу дать
его в обрывках)». Лидия Корнеевна не успела. Е.
Чуковская исполнила этот завет: «Ташкентские тетради» вышли в трехтомном
издании, подготовленные ею и ее помощниками — Ж.О. Хавкиной и Е.Б. Ефимовым.
«Прочерк» («Митина книга»). С 1980
года до самой своей смерти в 1996 году Лидия Корнеевна
работала над этой книгой. «Прочерк» — потому, что в графе о причине и месте
смерти М.П. Бронштейна стоял прочерк.
Е. Чуковская приводит в книге
записки матери о том, как они посетили в 1990 году приемную КГБ для знакомства
с делом М.П. Бронштейна, что прочли и как читали это под надзором
корректно-враждебного чиновника. Узнали имена тех, чьи показания сыграли роль в
аресте Матвея Петровича, и причины их предательства. К тому же неожиданно
нашлись два свидетеля, сидевшие с М.П. Бронштейном в камере, — их рассказы в
книге Е.Ц. тоже приводит.
После посещения КГБ все «прочерки»
были заполнены. 10 декабря 1994 года Лидия Корнеевна
записывает: «…название “Прочерк” для Митиной книги не годится». Но дописать
книгу она не успела. Остались папки с материалами для книги — Е.Ц. перечисляет
и описывает их. Некоторые назову: «Следователи и судьи. Методы следствия Ульрих
— хозяин расстрельного дома»; «Палачи» — сведения из печати о следователях,
фамилии которых Л.К. увидела в «Деле» М. Бронштейна. И набросок заключительной
главы книги: «…2 км. От Левашово… Похоронены 42
тысячи человек. Одних привозили мертвыми, других — живыми — и стреляли там.
Называлось это место “Полигон для учебных стрельбищ”, поэтому никто не удивлялся стрельбе… Родные прикалывают к деревьям записки с
именами и датами жизни расстрелянных. Вход открытый. Время — сталин-ский
террор. 1937–38 и 49».
Подробное описание папок благодаря
Е.Ц. дает представление о том, какой могла бы быть эта книга. Публикацией
архивов дочь продлила жизнь матери, показала мас-штаб ее личности.
Надо сказать, что книга Елены
Чуковской не только запечатлевает события того уникального отрезка ХХ века —
«оттепель», заморозки, глухой застой, дальнейшие заморозки, переходящие в
морозы, с репрессиями, посадками, выдворением из страны, диссидентством,
рождением и распространением самиздата, — но и показывает главное: появление и
проявление личностей. Сахаров, Солженицын, Лихачев, Лидия Чуковская... К их
числу, несомненно, относится и Е.Ц. Сегодня, когда вновь наступают холода,
жившим тогда важно об этом вспомнить, а молодым — просто узнать.
А.И. Солженицын. У
Солженицына Е.Ц. была «начальником штаба в одном лице» в самое тяжкое и шаткое
для него время. Сама предложила помощь. Была связной, перепечатывала рукописи
(романы, «Архипелаг…»), хранила, распространяла (в том числе «Письмо IV съезду
писателей»), собирала подписи под разными письмами и документами. Об этом —
главы «Конспирация», «Хранение архива», «Распространение самиздата», «Работа
над “Архипелагом ГУЛАГ”». Продолжала помогать Солженицыну и после его выдворения из страны.
Глава «Вспоминая А.И. Солженицына»
начинается письмом Елены Чуковской «Вернуть Солженицыну гражданство СССР» —
опубликовано в 1988 году в «Книжном обозрении». Правда, самого письма в книге
нет, зато приводятся многочисленные отклики на эту статью, в том числе и
недоброжелательные. Например, В. Золотова из Ростовской области: «…А нужно ли
это?.. Я больше верю Н.Н. Яковлеву — “Солженицын прочно держит эстафету
идеологов фашизма”»... Люди старшего поколения хорошо помнят эту книжонку, в
которой автор смешивает с дерьмом и Сахарова. Или: И.
Крюков: «…Пусть он остается там, где ему щедро платят покровители из ЦРУ».
Вечная у нас лексика! Слышится и сегодня!
Но были там и другие письма, другие
имена, с другим знаком: В. Кондратьев, Я. Этингер, В.
Оскоцкий, Натан Эйдельман, Ст. Лесневский,
А. Мень. А некий Петр Ильинский двадцати трех лет
привел историю из школьного детства: преподавательница, рассказывая о Данте и
его изгнании из Флоренции, сказала: «“И вообще, дети, всегда, когда страна
изгоняет художника, то виновата страна, а не художник”. — “А как же с
Солженицыным, Людмила Александровна?”… На дворе стоял 77-й год… — “ И в случае
с Солженицыным — то же самое”. — И быстро ушла…»
Сегодня это кажется абсурдом, но Е.
Чуковской пришлось защищать Солженицына и после его возвращения на родину. От
своих. Я имею в виду ее статью «Первый признак вандализма», опубликованную в
2002 году в «Новом времени». Смысл статьи шире, конечно, чем защита живого
классика. «Я убеждена, — пишет Е. Чуковская, — что наши беды
— не в выдуманном кумиротворении (в чем упрекал
Солженицына Войнович. — Э.М.), а совсем в противоположном
направлении. Наше общество — это “общество взаимного неуважения” … неуважение к
личности — к любой личности, выдающейся или ничем не примечательной».
Помимо того, она постоянно следит
за правдивостью публикаций о Солженицыне и людях, близких к нему — опровергает
в печати домыслы, неточности, намеренное искажение
фактов.
Я как-то слышала вопрос: а сама
Елена Чуковская обладала литературным даром? Литературный дар может проявляться
по-разному, не только в написании текста, но и в умении услышать и увидеть то,
что происходит вокруг, выделить главное. Вот Е.Ц. читает Солженицына и делает
из него выписки: «“Стал писать стихи потому, что их легче запоминать, чем
прозу” <…> “Мне надо писать большие вещи, я люблю архитектурно строить, а
рассказы невыгодно. Растрачивание сил” <…> “Я чувствую себя свистящим
бичом. Я утром просыпаюсь и уже знаю, что надо сделать так-то, делаю и выходит
правильно” <…> “Я всегда должен быть неприемлем. Всегда на краю. Я и не
хочу быть приемлемым” <…> “… я должен будоражить, все время на краю
лезвия… Пусть спорят и думают” <…> “Не хотел
реабилитации, привык. Чувство своего избранничества”…». Думаю, именно эти
выписки Е.Ц. делает неслучайно. А вот записи самой Е. Чуковской, ее собственные
наблюдения: «…требовал, чтоб не было никаких ошибок, и даже, казалось, не
понимал, как это можно работать, делая ошибки. <…> Читая, вновь
чувствовала совершенно другую степень духа. Все невероятно огромно по замыслу и
вдруг поразительно рационалистично... Как все же слово отражает человека. <…> …роман пишет, как на
службу ходит»…
Разве из этих выписок и записей не
встает характер? И разве они не свидетельствуют о литературном даре Е.
Чуковской? Про Солженицына она скажет: «Солженицын — единственный счастливый
человек, которого я видела за свою жизнь»…
Раздел Varia
— проза, воспоминания Е. Чуковской о Пастернаке, которого они с Корнеем
Ивановичем посетили в момент присуждения ему Нобелевской премии, рассказ о
друге, барде Александре Дулове, с которым училась на
химфаке, и о Борисе Можаеве. Выразительно, живо и
точно. Далее в Приложении, совместно с Б. Сарновым, —
Повесть в письмах и документах «Случай Зощенко».
А еще — кропотливый труд
текстолога, комментатора, составителя, публикатора — все, чем занималась Е.Ц.
до последнего дня своей жизни. Результат налицо: изданы дневники Корнея
Чуковского, его Собрание сочинений в пятнадцати томах, рукописный альманах «Чукоккала», переписка. Книги Лидии Чуковской: «Записки об
Анне Ахматовой», одиннадцать томов Собрания сочинений, Переписка. Сборник
статей и документов об А.И. Солженицыне, а также множество вступительных
статей, публикаций и комментариев в журналах и неавторских сборниках. Цены
этому нет.
Что побуждало Елену Чуковскую к
такому беспрерывному, бескорыстному, требу-ющему полной отдачи, часто опасному
труду? Много можно наговорить, и все будет правильно. Но мне хочется вспомнить
ответ самой Е.Ц. на вопрос, почему она выбрала когда-то химфак, а не
литературу: «Я исходила из соображений полезности»… Из этих соображений она
исходила всю жизнь.
