«…Потому что в мире, ночами, под луною – всегда человеку одиноко»

 

 

Борис Андреевич Пильняк (1894–1938) — одна из крупнейших и трагических фигур советской литературы 20–30-х годов прошлого века.

После смерти Б. Пильняка, арестованного и расстрелянного в эпоху Большого террора, его произведения долго не издавали — только с конца 1980-х годов они стали доступны широкому читателю. В центре внимания оказалась его знаменитая «Повесть непогашенной луны», публикация которой принесла в свое время автору столько горестей и, возможно, предопределила его трагическую судьбу. Эта книга вписалась в политическую конъюнктуру перестройки, и именно с ней ассоциировалось имя Б. Пильняка.

Позже наступило время более основательного и детального изучения жизни и творчества писателя. Появились тщательно выверенные издания, снабженные подробными научными комментариями. Один из примеров — публикация француз-ским историком Д. Савелли книги Б. Пильняка «Корни японского солнца» (М., 2004). Отдельный интерес представляет включенная в это издание статья «Борис Пильняк в Японии: 1926». В другой работе Савелли написала о взаимоотношениях Б. Пильняка с известным японоведом Е. Спальвиным¹, работавшим переводчиком в полпредстве СССР в Токио и одновременно являвшимся представителем ВОКС²  в Японии. Собственно, эти исследования и послужили толчком к поиску писем знаменитого писателя в фондах Архива внешней политики Российской Федерации (АВП РФ).

Каким образом автографы Б. Пильняка могли оказаться среди документов советского полпредства в Японии, в архиве, тематика материалов которого далека от литературы? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо напомнить, какую роль в жизни писателя сыграли японские сюжеты и события середины 1920-х годов.

После установления в 1925 году дипломатических отношений СССР с Японией культурные связи между двумя странами переживали невиданный подъем. В Токио из СССР приезжали артисты, музыканты, ученые, были организованы художественная выставка, выставки печатных изданий и фотографий, в Москве с успехом прошли гастроли театра Кабуки, появлялись японские журналисты и писатели, в обеих странах проходили популярные в то время «вечера сближения», литературные вечера. Огромным интересом в Японии пользовалась не только русская, но и новая советская литература, переводом которой занимались опытные японские слависты. Существовало несколько обществ дружбы с СССР, выпускавших литературные журналы.

Весной 1926 года Б. Пильняк, один из самых известных и издаваемых советских литераторов 20-х годов, возглавлявший в то время Всероссийский союз писателей, совершил путешествие по Японии. В период с марта по конец мая 1926 года он проехал по всей стране, встречался с многочисленными представителями японской интеллигенции, с писателями, журналистами, переводчиками, актерами, художниками. «Меня там принимали не как Б.А. Пильняка, а как представителя Советской России»³, — говорил он по возвращении в Москву.

Одним из тех, кто должен был по долгу службы общаться с Б. Пильняком во время его пребывания в стране, был Евгений Генрихович Спальвин⁴. Известный преподаватель японского языка, признанный «первым профессиональным японоведом России», переводчик, дипломат и автор многочисленных работ о Японии, он занимался также и переводом художественных произведений японских авторов. При этом Е. Спальвин был известен как человек с непростым характером, пристрастный в своих оценках. Перед отъездом Б. Пильняка из Японии Е. Спальвин передал ему собственный перевод пьесы японского драматурга Акиты Удзяку и другие работы для издания в Москве. Однако по возвращении с Дальнего Востока Б. Пильняк оказался в тяжелейшей ситуации, которая не дала ему возможности заниматься литературными делами профессора-японоведа.

Писатель еще в Японии узнал о том, что публикация в майском номере журнала «Новый мир» «Повести непогашенной луны» вызвала скандал, однако масштаб разразившейся катастрофы стал ему ясен лишь в Москве. Журнал с повестью был немедленно изъят, а Б. Пильняк стал жертвой травли, оказался в изоляции и, главное, столкнулся с запретом на издание своих произведений.

К этому времени, то есть к концу 1926 — началу 1927 года, и относятся обнаруженные в АВП РФ письма Б. Пильняка Е. Спальвину.

Все они посвящены литературным делам. В первом, от 20 декабря 1926 года, писатель просит Е. Спальвина помочь с публикацией в Японии его повести «Корни японского солнца», написанной под впечатлением от недавней поездки. В двух других, от 22 декабря 1926 года и 17 января 1927 года, Б. Пильняк пытается объяснить причины, по которым он не смог выполнить обещанное Е. Спальвину и напечатать доверенные ему профессором рукописи. Эти два последних письма были ответом на переданное Б. Пильняку через ВОКС раздраженное письмо Е. Спальвина от 24 ноября 1926 года с упреками за молчание и бездействие: «…я… не имея от Вас ни слуха, ни духа, озабочен вопросом о том, как с Дальнего Востока попасть туда, куда Вы обещались меня поместить»⁵. Е. Спальвин явно до конца не понимал или не хотел понять всю сложность положения, в котором оказался Б. Пильняк. К тому же в заключительных строчках его письма проскальзывает подспудная зависть к более успешному литератору: «Ваш в пииты не попавший, но пописывающий на досуге… Е. Спальвин»⁶.

В ответ Б. Пильняк очень осторожно пишет о своем положении, надеясь, видимо, на то, что его адресат сам догадается о серьезности ситуации: «…у меня очень большие литературные неприятности, создавшие для меня такое положение, что я не мог печатать даже своих вещей, и до сего числа не напечатал ни строчки», «У меня нет возможности объяснить Вам подробно те обстоятельства, которые выпали мне…»⁷. Выступая в Москве с отчетом о поездке на Дальний Восток, Б. Пильняк отзывался о Е. Спальвине с некоторой иронией, называя его «человеком старым, академиком по своей биологии»⁸. Тем не менее в письмах он выдерживает подчеркнуто дружеский, примирительный тон, тепло вспоминает о встречах в Японии.

Любопытно, что сотрудники ВОКС, являвшиеся связующим звеном между Б. Пильняком и Е. Спальвиным, в письме своему представителю в Токио прокомментировали позицию писателя вполне в иезуитском духе: «С Б.А. Пильняком дело обстоит так: по его словам, он не имел до сих пор возможности поместить Ваши переводы, ввиду якобы, особого положения, в которое он теперь поставлен; этим он, очевидно, намекал на временное запрещение ему печататься, хотя непонятно, какое отношение это имеет к Вашим литературным произведениям…»⁹.

Представляется, однако, что самое ценное в публикуемых письмах — не подробности литературной ситуации и личных отношений, а авторские отступления, этот берущий за душу повторяющийся в каждом письме мотив глухой зимней лунной ночи, серого городского пейзажа, скованного морозом, создающий ощущение неизбывного одиночества человека в мире. Возможно, это было отражением тревожных настроений писателя, впервые почувствовавшего на себе давление репрессивного аппарата государственной машины.

Несмотря на снятый вскоре запрет на публикации, впереди Пильняка ждали новые испытания: нападки после издания в Берлине повести «Красное дерево» (1929), отстранение от руководства Союзом писателей, нараставшая на протяжении 1930-х годов агрессивная критика и, наконец, арест и гибель. Быть может, прозвучавшие в письмах середины 1920-х годов мотивы внутреннего одиночества и безысходности были предчувствием неизбежной трагической развязки.

Авторские орфография и пунктуация сохранены.

 

 

* * *

 

№ 1

Москва 69.

Ул. Воровского, 26, 8.

тел. 2 32 39. —

20 дек. 926.

 

Дорогой и глубокоуважаемый Евгений Генрихович, —

пожалуйста, простите меня и за то, что не писал я Вам, и за то, что пишу сейчас по делу, с просьбами.

Расставшись тогда с Вами на вокзале, я проколесил путины от Мукдэна до Пекина, Ханькоу, Нанкина, Шанхая, — а оттуда до Владивостока, до Москвы, где и сел в бест... 20 декабря, через пять дней рождество: зима глухая, снежная, морозы, и ночами — такая луна, которая скрипит морозом, которую можно пить и от которой хочется по собачьи скулить, потому-что в мире, ночами, под луною — всегда человеку одиноко!

…Я написал эту книгу о Японии, которую шлю Вам, написал (совместно с товарищем, писателем Глебом Алексеевым) пьесу, пишу сейчас «Китайскую повесть», напишу еще пьесу и повесть — русскую уже... а тогда... Гоголь — мудрый писатель, а в Шанхае я много слышал о Вашей дочери, она была хорошим человеком…

...Но я что-то пишу слишком «по-пильняковски», так, что и понять трудно.

О делах. В СССР я еще ничего не печатал о Японии, ни своего, ни Вашего, — буду печатать с января, тогда напишу. А сейчас — шлю Вам «Корни Японского Солнца», книгу, которая хотя и подписана моим именем, тем не менее в большущей мере написана Вашей помощью, что Вы увидите при чтении. Японцы — народ хитрый, как Вам известно, а я хочу с них заработать на этой книге. Поэтому ниже я пишу Вам доверенность, — и очень прошу Вас устроить эту книгу, как получше и чтобы ихняя цензура не так много уж выбрасывала. Я сговорился, еще при свидании, с проф. Ида-сан, чтобы он подыскал издателя и перевел книгу. Я в Ваших руках, но я просил бы Вас, все же, перевод передать Ида-сану; мои друзья-японцы говорили, что он джентль-мэн и трудолюбивый переводчик. Было бы лучше всего, если бы вы вошли в переговоры с журналом (напр. Кайдзо) или с издательством, при помощи Ида-сан, но тем не менее самостоятельно; самостоятельно бы заключили договор, предоставив издательству заключать договор с переводчиком. Поскольку это — рукопись, перевод будет «на правах рукописи». Пожалуйста!.. рукопись из своих рук не выпускайте, хорошо бы ее переписать (что? будет стоить, можно взять из гонорара). Пожалуйста... а гонораришко пришлите мне, в Москву, детишкам на молочишко, да и мне на удовольствие...

Смотрю за окно, идет снег, пейзаж — городской, крыши, цементные дома, случайная березка, и ворона сидит на березе, нахохлилась... Живем мы ни шатко — ни валко, день да ночь, я много работаю, устаю. Ходим друг к другу в гости, сравнительно часто бывает у нас Виктор Леонтьевич, — больше из токиосцев ни с кем не встречаюсь; здесь Смирнов, Янсонов не видал. — А у Вас там тоже всяческие перетасовки? — кроме сказанных, нету Вольфа?.. еще кого?.. поклон мой низкий (и поцелуйте за меня руку!) Вашей жене, Лигским, Бекману, Чудновской, — а особливо — Астахову и Терновской.

Целую Вас крепко, всего хорошего. Ольга Сергеевна припишет Вам сама. Всего хорошего, бодрости, здоровья!

 

Ваш

Бор. Пильняк

 

 

СССР.

МОСКВА,

Ул. Воровского, 26.

20 дек. 1926 г.

Бор. Андр. Пильняк.

 

 

ДОВЕРЕННОСТЬ.

 

Сим передоверяю проф. Евгению Генриховичу Спальвину авторские мои права на переводы книги моей «Корни Японского Солнца» на японский язык, доверяя проф. Е.Г. Спальвину заключать за меня всякие, по его усмотрению, договора с издателями и переводчиками, а так же получать за меня гонорары.

 

Бор. Пильняк

 

 

№ 2

 

Москва, 22 дек. 926.

 

Дорогой и глубокоуважаемый Евгений Генрихович, —

третьего дня я написал Вам письмо, то, которое я пометил № 1, — написав, искал пути переслать его Вам помимо японской почты. А сейчас мне позвонили из ВОКС’а, прочли по телефону Ваше письмо.

Оправдываться мне перед Вами не в чем, и потому-что в почтах я не повинен и потому-что я знаю, что лежачего Вы бить никак не захотите, а я оказался перед Вами в «лежачем» положении.

Дело в том, что я писал уже Вам, и давно писал, о том, что у меня очень большие литературные неприятности, создавшие для меня такое положение, что я не мог печатать даже своих вещей, и до сего числа не напечатал ни строчки — ни своего, ни Вашего, ни Акита-сан. О моих литературных передрягах я всячески скрываю от японцев, по причинам вполне понятным, — но я полагал, что Вы о них знаете.

Сейчас мои литературные горести понемногу ликвидируются: с февраля я рассчитываю начать печататься.

Вы предложили мне передать Ваши манускрипты ВОКС’у: завтра я это сделаю. Я знаю, что у ВОКС’а литературные связи меньше, чем у меня, уже по одному тому, что ВОКС гораздо академичнее и в поле его зрения стоит не одна только Япония; тем не менее, его возможности несколько иные, чем у меня, — задачи же — Ваши, ВОКС’а и мои в данном случае совпадают; поэтому, передав рукописи ВОКС’у, тем не менее я никак не отказываюсь от обязательств, взятых на себя. Рукописи Ваши мы размножим и будем проталкивать их, контактируя это проталкивание, каждый своими путями, при чем все денежные отношения, как самые щекотливые, я буду просить ВОКС взять на себя.

Тэмп Японии и тэмп России совершенно разны в печатном деле, — и, если мы проведем Ваши рукописи к весне, — это будет очень хорошо.

Не сердитесь на меня, пожалуйста, и не вините в том, в чем я никак не повинен. При свидании передайте нижайшие мои приветы Акита-сан и прочим моим япон-ским приятелям.

 

…Сумерки, мороз, в синем свете сумерек дым из трубы ползет вниз, белесый, тяжелый. Потом будет лунная ночь, — через два дня рождество... Да, те одиннадцать тысяч верст, что легли между нами, путина большая: когда Вы получите это письмо!? — чего доброго, тогда будут цвести уже сливы.

 

Ольга шлет привет Вам, Елизавете Александровне, — японской весне… Так, осенью, зимой, весной и летом, — проходят годы... Вчера с В.Л. Коппом мы были в театре, я говорил ему, что написал Вам, он просил кланяться Вам и Елизавете Александровне.

Всего хорошего!

Ваш

Пильняк

 

 

Москва, 17 января 1927.

 

Дорогой и глубокоуважаемый Евгений Генрихович, —

сейчас мне звонили из ВОКС-а, — три недели тому назад я послал вам большое письмо: не по теории относительности, а по российскому быту — неделя очень часто превращается в дни. У меня нет возможности объяснить вам подробно те обстоятельства, которые выпали мне. Поверьте мне, что я вижу все перспективы. Ни одной строчки ни вашего ни моего материала до сих пор я не напечатал: кажется буду печататься с начала следующего месяца. В письме в ВОКС вы от лица Осанаи-сан и Нобори-сан недоумеваете, — почему я не пишу им? — Что могу я написать им? — Наша дружба не ограничивается погодой, здоровьем и поклонами, — бо?льшего же я писать не могу. Поверьте мне, что «послужной список» моего времени и моих дел мне виднее чем кому либо, — а я из порядка тех которые «строют». — Как только руки мои будут развязаны, — не письмом, не письмами, а целым ушатом писем залью я вас и японцев.

Январь. 1927: прошлый год — год тигра, — какой год 27-ой? Мороз 27 без тысяч и без сотен, конечно, ниже нуля. И в этом морозе в январе, в той луне, которая поднялась за окном, я думаю, что наши японские вечера, дорогой Евгений Генрихович, гораздо существеннее и временно-объемлемее, чем почт-тельные размолвки, — в буденном нашем времени.

 

Позвольте поклониться вам и поцеловать вас крепко. Елизавете Александровне поклон мой низкий. Поклон мой низкий Осанаи-сан, Нобори-сан, Акива-сан, всем. «Оку-сан, Пильняк-сан» кланяется сердечнейше. Руку жму крепко.

 

В А Ш

Пильняк

 

 

КОММЕНТАРИИ К ПИСЬМАМ Б.А. ПИЛЬНЯКА

 

К письму от 20 декабря 1926 г.

 

Алексеев Глеб Васильевич (1892–1938) — писатель, прозаик, до 1923 г. — в эмиграции.

Китайская повесть — «Китайский дневник», издан в 1927 г.

Ида Кохэй (1889–1935) — японский славист, преподаватель русского языка, один из переводчиков «Корней японского солнца» Б. Пильняка.

Кайдзо — литературный журнал, публиковавший произведения Б. Пильняка. По словам самого писателя, «стилистически журнал очень интересный и самый популярный…, в котором сотрудничают, главным образом, иностранцы и, между прочим, социалисты всего земного шара вплоть до Бухарина» (АВП РФ, ф. 0146, оп. 9, п. 125, д. 75, л. 128).

Копп Виктор Леонтьевич (1880–1930) — советский дипломат, в 1919–1921 гг. — уполномоченный НКИД РСФСР в Германии, в 1925–1927 гг. — полпред СССР в Японии, в 1927–1930 — полпред СССР в Швеции.

Смирнов Виктор — сотрудник полпредства СССР в Японии (1926 г.).

Янсон Яков Давыдович (1886–1938) — в 1922–1923 гг. — уполномоченный НКИД СССР в Чите, в 1923 — заведующий Отделом Востока НКИД СССР, в 1926 г. — торговый советник полпредства СССР в Японии.

Янсон Карл Эрнестович (1882–1938) — в 1925–1927 гг. — референт Бюро печати полпредства СССР в Японии, представитель Коминтерна.

Вольф Лев Ильич — в 1925–1926 гг. — второй секретарь полпредства СССР в Японии, с сентября 1926 г. — агент НКИД СССР на Северном Сахалине.

Лигский Константин Андреевич (1882–1931) — в 1926–1928 гг. — генконсул СССР в Токио.

Бекман Аркадий — сотрудник полпредства СССР в Токио (1926г.).

Чудновская — неустановленное лицо.

Астахов Георгий Александрович (1897–1942) — советский дипломат, в 1925–1928 гг. — заведующий Бюро печати, первый секретарь полпредства СССР в Японии, в 1936–1937 гг. — заведующий Отделом печати НКИД, в 1937–1939 гг. — советник, временный поверенный в делах СССР в Германии.

Терновская Елена Павловна (1901–1938) — референт полпредства СССР в Японии, журналистка, переводчица.

Щербиновская Ольга Сергеевна (1891–1975) — актриса Малого театра, вторая жена Б.А. Пильняка.

 

 

К письму от 22 декабря 1926 г.

 

Акита Удзяку (1883–1962) — японский писатель, драматург, представитель «пролетарского» направления в литературе.

Спальвина Елизавета Александровна (Маэда) — вторая жена Е.Г. Спальвина (с 1922 г.), вдова лектора Восточного института К. Маэда.

 

 

К письму от 17 января 1927 г.

 

Осанаи Каору (1881–1928) — японский драматург, театральный режиссер, переводчик.

Нобори Сему (1878–1958) — крупный японский славист и переводчик.

 

Публикация, предисловие и комментарии Елизаветы Гусевой

 

 

Примечания

 

 1 Д. Савелли. «Роли между нами отчетливо не распределены». Борис Пильняк и Евгений Спальвин. http://www.jp-club.ru>?tag=dani-savelli.

 2 ВОКС — Всесоюзное общество культурной связи с заграницей. Создано в 1925 г., в 1958 г. преобразовано в Союз советских обществ дружбы с зарубежными странами (ССОД).

 3 АВП РФ, ф. 0146, оп. 9, п. 125, д. 75, л. 131.

 4 Спальвин Е.Г. (1872–1933) — в 1900–1925 гг. — профессор Восточного института (с 1920 — Государственного Дальневосточного университета) во Владивостоке, в 1925–1931 гг. — представитель ВОКС в Японии и одновременно переводчик полпредства СССР в Токио, в 1931–1933 гг. — советник Правления КВЖД (Харбин).

 5 АВП РФ, ф. 203, п. 10, д. 114, лл. 2–5.

 6 АВП РФ, ф. 203, оп. 1, п. 8, д. 85, л. 64.

 7 АВП РФ, ф. 203, оп. 1, п. 10, д. 114, лл. 2–5.

 8 АВП РФ, ф. 0146, оп. 9, п. 125, д. 75, л. 130.

 9 АВП РФ, ф. 0146, оп. 9, п. 125, д. 80, л. 2 об.