Игорь
Гамаюнов. Щит героя. Роман, повести, рассказы. — М.: МИК,
2015.
Фильм
«Левиафан» вновь актуализировал вечный вопрос: почему русский человек, в
отличие от европейца и тем более американца, не вступает в открытую борьбу за
свои права? Отчего наш мужик скорее сопьется и погибнет от безысходности, чем
возьмет в руки охотничью винтовку и разгромит логово своих обидчиков, как несомненно поступит на его месте тихий с виду
американский фермер? Где личная ответственность и свобода воли? Почему все
подавляет рабское сознание, забитость, инфантилизм и чувство обреченности? А
может статься, все наоборот, и поступки, продиктованные так называемым чувством
личной ответственности, — не что иное, как донкихотство, проистекающее от
непонимания глубинных основ мироздания и переоценки своей в нем роли?
Литература говорит об этом
настолько громко, насколько хватает голоса. Преодоление подросткового возраста
и становление независимой личности — одна из главных тем творчества Людмилы
Улицкой. Разные подходы к этой проблеме предложили Владимир Губайловский, Мария
Рыбакова, Платон Беседин… Непосредственным образом ее
коснулся Игорь Гамаюнов в романе «Щит героя».
В качестве героя выступает опытный
журналист Влад Степницкий — автор нашумевших в свое
время разоблачительных публикаций. Утомленный серой повседневно-стью, он
отправляется за свежим материалом в глубинку. По дороге встречает девушку по
имени Настя, в которую предсказуемо влюбляется. Вместе они оказываются в
деревне Цаплино у Настиных родителей, где он
представляется мужем девушки. При этом дома его ждет жена Елена, и, что
интересно, тоже любимая. Впоследствии Настя, однажды уже потерпевшая фиаско в
столице, возвращается обратно и, пользуясь покровительством и связями
известного журналиста, начинает успешную кинокарьеру.
Елена догадывается о присутствии в жизни своего супруга другой женщины, но
проявляет чудеса терпимости и понимания. В какой-то момент девушка исчезает из
поля зрения Влада. Читатель уже готов к тому, что она вот-вот появится в
качестве спутницы какого-нибудь более выгодного избранника из числа
«телевизионных деятелей искусств». Однако в финале выясняется, что она
удалилась для того, чтобы тихо и никого не потревожив родить от Влада сына. В
заключительной сцене сам Влад, его супруга Елена и Настя встречаются и, к
некоторому удивлению как самого героя, так и читателя,
сходятся в точке полной гармонии и взаимопонимания. Как ни удивительно, обе
женщины больше всего боятся неловким словом или поступком задеть чувства
любимого мужчины и проявить неподобающую навязчивость.
Параллельно развивается сюжет,
связанный с профессиональной деятельностью столичного журналиста. В деревне
один из местных жителей передает Владу компромат на владельца всех местных
активов по фамилии Ивантеев, а также подконтрольных ему представителей власти.
Главное и наиболее показательное преступление Ивантеева состоит в том, что он,
любитель быстрой езды и острых ощущений, сбил и покалечил мальчика-подростка,
катаясь на снегоходе. Ответственности за содеянное он,
конечно, никакой не понес и даже инвалидную коляску мальчику не купил. Влад
дает делу ход и публикует материалы в московской прессе. Ивантеев тем временем
избирается в Госдуму. Раскручивается скандал, Степницкому
угрожает сначала увольнение из редакции, а впоследствии — и вовсе физическое
устранение. В Цаплине вспыхивает «пугачевский бунт»: местные жители, отчаявшись
найти справедливость, устраивают поджог роскошного особняка Ивантеева. Сам
«народный избранник», жаждущий немедленной расправы над взбунтовавшимися
холопами, садится в гоночный «Порше» и мчится по направлению к деревне. Дело
вот-вот подойдет к какой-то жестокой развязке… Но в
этот самый момент Ивантеев символично погибает в им же спровоцированной
автокатастрофе. Здесь возникает нечто общее с повестью «Роковые яйца»: проблема
была, но решилась помимо деятельного участия со стороны главного персонажа.
К большому облегчению, обе
потенциально остроконфликтные линии обходятся без конфликтов вообще. Там, где
остальные мечутся, страдают, рвут на себе волосы, герой Игоря Гамаюнова
неожиданно и безо всяких потерь обретает счастье. За счет чего? Здесь нужно
вернуться к понятию личной ответственности.
В качестве щита, понимаемого как
инструмент психологической защиты, в романе рассматривается так называемый
комплекс жертвы. Он, как известно, позволяет человеку мысленно переложить
ответственность за себя и свою жизнь на окружающих и
внеш-ние обстоятельства. Стремление сделать это, как показано в романе,
свойственно как отдельным людям, так и нашему народу в целом. Во многом этим
свойством менталитета определяется дурная повторяемость нашей истории, которая,
в свою очередь, порождает то самое чувство обреченности.
Главный герой этого средства
всячески избегает, видя, как много вреда наносят люди друг другу и самим себе
«под влиянием непреодолимых обстоятельств». Однако бурный протест, примером
которого в романе является белоленточное движение,
тоже не его стратегия. Постоянно совершая так называемый моральный выбор в
старомодном понимании, герой принимает решения
самостоятельно, но при этом как будто оставляет место для действия неких высших
сил. «Делай что должно, и будь что будет». Он умело читает посылаемые свыше
подсказки и действует в соответствии с ними. То есть позволяет себя направлять
и идет туда, куда ведет его судьба. Правильно отбирая неслучайное от случайного, правильно реагируя на события, герой движется
по некоему правильному маршруту, который выводит его к правильному финалу.
Высшая сила, которой он был послушен, в нужный момент вмешивается в ход событий
и не позволяет герою оказаться в ситуации крайнего кризиса: ему не приходится
выбирать между женой и новой возлюбленной, а Ивантеев не успевает обрушить на него
свой гнев. Все устраивается само собой. Ему не нужно идти до конца и до конца
нести ответственность за сделанный выбор. Достаточно продемонстрировать
готовность это сделать, чтобы получить награду от судьбы.
Здесь, конечно, есть попытка уйти
от простых бинарных оппозиций и проникнуть в глубь
происходящего, минуя наиболее выпуклые шаблоны, такие как «человек — хозяин
своей судьбы», с одной стороны, и «все предопределено» — с другой. Автор
прислушивается к внутреннему биению сердца жизни и пробует поймать его ритм. Он
заранее признает некие всеобщие законы, по которым мы существуем вне
зависимости от того, осознаем мы это или нет. Главное — научиться их читать. С
какой-то высшей точки зрения, наверное, здесь все верно. Но в конкретном случае
несколько смущает непропорционально благополучный финал. Если бы автор рискнул поглубже заглянуть в душу своей героини Насти или Елены, ему
бы пришлось увидеть там столько одиночества, горя и смятения, что
триумфально-жизнеутверждающий финальный аккорд пришлось бы исключить. Здесь и
автор, а вслед за ним и герой видят только то, что хотят увидеть. Ивантеев —
человек, лишенный дара понимать тонкость устройства жизни, — наверное, должен
был рано или поздно, условно говоря, вылететь на встречную полосу или сорваться
с обрыва. С ним это произошло рано. Если его жизнь немного продлить, то к
хеппи-энду опять-таки придется идти более долгим и сложным путем.
В романе содержится много
рассуждений на тему российской истории и предсказу-емости ее хода. Бессовестный
грабеж и беззаконие неизбежно порождают пугачевщину —
пожар в доме Ивантеева. Однако на сегодняшний день Пугачев — не самый
актуальный персонаж. Формы противодействия все-таки эволюционируют. Это,
конечно, не означает, что он навсегда остался в прошлом. Но в данный момент, как
мне кажется, мальчик, ставший по вине Ивантеева инвалидом, получил бы помощь из
других рук. Если не односельчане, то кто-нибудь еще собрал бы деньги и приобрел
ему коляску. Общество сегодня вырабатывает такие механизмы защиты от
беззакония, которые не борются с ним напрямую, но создают противовес, контраст.
Одни грабят — другие отдают, одни детей бросают — другие усыновляют, одни
калечат — другие выхаживают… Есть надежда, что с
течением времени здоровое начало возьмет верх. По сравнению с пугачевщиной, это несомненный шаг вперед.
Что же касается комплекса жертвы,
то у проблемы есть еще один существенный аспект, который не позволяет смотреть
на жертвенность только лишь как на проявление рабской сущности. В некогда
популярном романе В. Крестовского «Петербургские трущобы» есть такой эпизод:
жертва преступления, не надеясь на правосудие и справедливость, пытается
покончить с собой на глазах у преступника. Конечно, это мелодрама. Но реакция
на преступление очень показательна: умереть на глазах своего мучителя. Иногда кажется, что она свойственна нашему народу в целом.
Только ли от бессилия это происходит? Вряд ли. Возможно, это последняя
отчаянная попытка разбудить совесть своего мучителя. Ведь все мы «образ и
подобие», значит, совесть должна быть тоже у всех. Почему же она молчит? Вот
если мы все умрем с голоду или сопьемся от отчаяния, он, этот мучитель и душегуб, потом пожалеет. А если не пожалеет, и совести у
него нет, и небеса безмолвны и пусты, то и жить незачем. В этом заключено
обращение к самому Господу Богу, требование вмешаться: пусть в этом отпетом
негодяе заговорит Твой голос, дай нам знать, что Ты
есть. Вероятно, где-то в глубине нашей загадочной души еще пока живет
стремление преобразить зло в добро. Победы над злом недостаточно. Носитель зла
должен раскаяться и добровольно перейти в другой лагерь. Возможно поэтому в
наших старых детективах, наивных и смешных, так много кающихся преступников:
«Шакал я паршивый… У детей деньги отнял. Детский сад
ограбил».
В романе Игоря Гамаюнова высшее
начало действует напрямую: безнадежных наказывает, достойных награждает.
Преображения нет, но высшая справедливость есть. Причем с некоторым даже
избытком.
