Лауреат
2014 года за роман «Замыслы» (№ 12)
Соната (итал. sonare — звучать) — жанр
инструментальной музыки, а также музыкальная форма, называемая сонатной формой.
Сочиняется для камерного состава инструментов и фортепиано. Как правило, соло
или дуэта.
Соната состоит из трех частей.
Первая часть всегда быстрая, стремительная, вторая, наоборот, медленная и
размеренная, ей на смену приходит заключительная часть, которая пишется в духе
первой (то есть быстрая). От сюиты соната отличается тем, что все части связаны
между собой.
ВСТУПЛЕНИЕ
Затакт. Мы бежим по платформе.
Поезд вот-вот тронется. Я с виолончелью, Марк с чемоданами. Друг едва поспевает
за мной. Марку тяжело. Еще в школе он получил прозвище Центнер.
— Лев, я больше не могу!
Остановись! Я сейчас сдохну! Зачем мы вообще премся в Швейцарию, если через два дня у тебя концерт в
Вероне?!
— Не будет никакого концерта…
— Что?!
Милан — Лугано — всего час пути.
Выборочный паспортный контроль, кусочек Комо в окне. Первые двадцать минут Марк
пытается отдышаться, затем изводит меня:
— Что ты имел в виду?
— Что слышал…
— Ты это все из-за вчерашнего
концерта?
Первая доля. Я молчу. Говорить не
хочется. Вместо слов я передаю другу iPad. Восемь
открытых «окон». Столько же разгромных статей. Меня называют главным
разочарованием 2014 года. Выступление, к которому я готовился несколько недель,
провалено. Бедный Рахманинов. Все краски досады. Соната, которую и без того
считают слишком эмоциональной, по мнению миланских критиков, исполнена
вульгарно.
— Господи, и дело только в этом?!
Ты так расстраиваешься из-за каких-то макаронников? Да ты посмотри, во что они
превратили свой футбол! Я уже не говорю про театр!
— Марк, прошу тебя, заткнись!
— Я-то заткнусь! Я обязательно
заткнусь! Я очень легко заткнусь, если ты пообещаешь мне, что мы вернемся в
Верону!
— Мы не вернемся.
— Лев, ты хоть понимаешь, что
говоришь? Все билеты проданы! Я даже представить себе не могу, какой будет
скандал?!
— Ты же у нас импресарио. Придумай
что-нибудь. Напиши, что у меня температура.
— Температура Рахманинову не помеха!
Даже наоборот! К тому же все подумают, что после миланского провала ты просто
зассал!
— Отец твой зассал! Значит, ты тоже
считаешь, что это был провал?
— Нет, я так не считаю. Ну,
перегнул ты немного с эмоциями, но с кем не бывает? Что ты так серьезно
относишься к этим писулькам? Они же критики — они для того и существуют, чтобы
что-то писать. Ответь лучше честно — это все из-за твоего брата, да?
Да. На перроне мы узнаем, что озеро
вышло из берегов. Маленькие пирсы скрылись под водой. Выше обычного поднялись
катамараны. Набережную затопило. Глядя на нашу обувь, сотрудник фуникулера
советует спуститься в город на такси. Я против, но
Марк говорит «si». Путь от вокзала до гостиницы
занимает полторы минуты. Таксист улыбается, Марк отсчитывает тридцать франков.
Номер оказывается просторным. Вид
на озеро и горы. Это, безусловно, самый печальный пейзаж, который я когда-либо
наблюдал. В моей голове «Лебедь» Сен-Санса. Обычно я исполняю его на бис.
Всегда, но только не вчера. Вчера я сбежал со сцены. Мне страшно. Я ставлю
виолончель на ребро и спускаюсь вниз.
Официант натирает бокалы. Над
ликерами, в экране маленького телевизора, знаменитая актриса подходит к
телефону: «Нам нужно поговорить — это важно!» — слышит она. Что
правда, то правда, поговорить нам действительно важно. За этим я и приехал
сюда. Более того, человек, ради которого я изменил маршрут, сидит всего в
нескольких метрах от меня. На кофейном столике вибрирует его телефон. Человеку
все равно. За окном, в вышедшем из берегов озере Лугано, утопает всё.
Я барахлю.
За несколько недель я так и не смог подобрать нужных слов. Никаких идей. Во мне
беспорядок. Зная всю историю от начала и до самого конца, я не решаюсь
заговорить. За большим окном начинается дождь. По стеклу катятся первые капли.
Некстати спускается Марк.
—А-а-а, решил пропустить рюмашечку? Вот это я понимаю! Вот это подход! Что будешь? Граппу? Негрони? Самбуку?
— Центнер, я тебя очень прошу,
отвали!
— Дружище, да что с тобой?
— Ты слышишь, что я говорю? Оставь
меня!
Центнер цокает. Я знаю, что он не
обиделся. Марк никогда не обижается. Он очень любит меня. Марк уходит.
— Добрый день! — по-русски,
довольно громко, начинаю я. Мужчина, который все это время смотрел в окно, не
отвечает. Что ж, — была не была — я беру со стойки
бокал вина и подхожу к его столику.
— Добрый день! Это я только что к
вам обращался. Меня зовут Лев, Лев Смыслов. — Никакой реакции. Будто меня и нет
вовсе. Точь-в-точь как после финального аккорда вчера. Великая тишина.
— Несколько недель назад мне
позвонил Артур, мой старший брат. Признаться, я был немного удивлен, потому что
мы никогда особенно не общались. Знаете, десять лет — слишком плохая разница. В
последнее время Артур жил в Москве. Раз в год он приезжал на день рождения
мамы, раз в месяц, пока мы в этом нуждались, переводил деньги. Я часто бывал с
концертами в столице, но Артур ни разу не посетил их. Я никогда не сердился.
Такое бывает. Такие отношения. Я всегда понимал, что классическая музыка Артура
мало интересует. Вряд ли он смог бы отличить Баха от Шостаковича, хотя, по
словам мамы, в детстве обожал смотреть на похороны вождей. Вы наверняка помните
все эти венки, штыки и лафеты. И, конечно же, траурную подложку: Альбинони, Шопен. Мама рассказывала, что Артур мог часами
сидеть перед телевизором. Впрочем, я не об этом.
Брат позвонил в воскресенье. Я
хорошо помню тот день, потому что как раз сел разбирать сонату Рахманинова. Я
всегда мечтал исполнить это произведение, но все как-то не доводилось. «У тебя
есть шенгенская виза?» — спросил он. «Есть», — ответил я. «Отлично, тогда
прилетай в Прагу! Срочно! Я все объясню!»
Я ничего не понял, но подумал, что
прилететь могу. Уже следующим утром я приземлился в Праге. В аэропорту, как и было оговорено, меня встретил водитель. Через два с лишним
часа я вошел в ресторан гостиницы «Савой» в Карловых Варах.
