Лауреат 2011 года за повествование
«История болезни» (№ 5)
Давно упрашиваю папу написать мемуары. А он отказывается,
причем аргумент приводит для меня неубедительный — а кому это интересно? Ему
кажется, что про экономику интересно, а про него — нет. Я продолжу уговаривать.
Надеюсь, что меня ждет успех.
Папа родился в 1934 году. Что забавно, в день его рождения —
7 мая, постановлением ВЦИК была образована Еврейская автономная область. Это
та, где столица Биробиджан. Но папа родился в Одессе. Прожил там детство и
молодость, а потом уехал в Москву делать карьеру, становиться большим
человеком. Впрочем, в семь лет ему пришлось из Одессы уезжать. В эвакуацию. В
Одессу он вернулся только весной 1944 года. А до этого Акмолинск,
Верхний Уфалей, потом только что освобожденный Харьков и станция Лозовая.
Несколько лет тому назад я начала его расспрашивать, что он помнит из тех лет. Помнит, что был все время голодным, помнит вкус пшенной каши на
станции Эмба, помнит, что болел тифом, что в Уфалее жил с матерью в половине
проходной комнаты, а во второй половине жил православный поп, что по дороге
бомбили, и он, любопытный мальчишка, смотрел на бреющий полет мессершмиттов, прильнув к окну, а в это время взрослые
прятались на полу, под полками. У меня возникает странное чувство
полного несоответствия сегодняшнего Ясина и его военного детства. Кажется, что
он весь целиком принадлежит нашему времени. Представляю, что по этому поводу
должна чувствовать моя дочь. Просто война — это история, а папа — здесь.
Мне были бы интересны его мемуары. Как боялись, что Сталин
сошлет всех евреев на Дальний Восток, в тот самый Биробиджан. Как после войны
он учился в Одессе, как и кто потом объяснил ему, что только одного еврея
возьмут на географический факультет Одесского университета. И этот один еврей
уже известен, и это точно не Ясин. Как он пошел в Одесский строительный, на котором был факультет архитектуры. Но в эти годы
архитектурный был не нужен и факультет упразднили,
создав на его месте что-то типа «промышленного строительства». Его он и
закончил и поехал работать на строительство моста в Рыбницу. Прорабом. Опять
несоответствие. Где он сегодняшний, рассуждающий о влиянии культуры на темпы
развития того или иного общества, и тот молодой прораб? Я спрашивала, была ли
страховка, когда он ходил по недостроенным пролетам моста? Какая страховка? —
он смеется, слыхом не слыхивали... Матом научился
ругаться, чем потом шокировал родителей в Одессе.
Но тянуло, тянуло куда-то прочь из провинции, хоть эта
провинция и была у моря. Уехать туда, где делается если не история, но по крайней мере большие дела. А на стройке можно
научиться только закрывать наряды так, чтобы и рабочие
деньги получили, и проверить, что наработали меньше, чем было в уже закрытых
нарядах, нельзя. Поэтому, как в анекдотах, сколько раз провезли тачку с мусором
по стройплощадке, никому не известно. Но моему Ясину это все пригодилось. Он
написал письмо на экономический факультет МГУ, с какими-то «рацпредложениями»
по совершенствованию экономики строительства. И они его позвали. Сначала на вечерний, потом по специальному разрешению — на дневной.
Даром что второе дневное советскому человеку не полагалось.
Я расспрашиваю его про то, когда он перестал верить в
коммунизм. Ведь верил же. Почему-то он мельком про ХХ съезд партии и более
подробно про ввод советских войск в Чехословакию. Но все-таки говорит и про
книгу Дудинцева «Не хлебом единым», и про стихи, которые еще не запрещены, но
как-то уж чересчур свободны. А про Чехословакию подробно. Он уже был женат на
моей маме, которая в совершенстве знала чешский язык и выписывала чешские
газеты. Для того чтобы их читать, он выучил чешский. Через много лет он выучит
польский для польских газет тогда, когда и там начнется...
Про годы застоя этот неугомонный человек скажет мне: «У меня
было ощущение, что меня уже похоронили». Нет роста, нет возможностей, даже
поехать за границу, даже в Болгарию, даже говорить о многом надо только
шепотом. Он и меня потом научит — эту книжку в метро не читай. Я спрошу,
достаточно ли будет обернуть обложку газетой, чтобы никто не увидел названия —
«Доктор Живаго»? Нет, недостаточно, читай только дома. А жаль, до университета
час дороги на метро. Можно с толком провести время.
Он придумал для себя развлечение, которое создавало слабую
иллюзию путешествий по миру. Он выписывал большое количество чешских и польских
журналов про путешествия, вырезал из них блеклые картинки с изображением
недоступных египетских пирамид или дворцов Камбоджи, собора Парижской
богоматери или небоскребов Нью-Йорка. Он и меня привлек к этому. Отличать
дорические колонны от ионических и от коринфских.
Романские церкви от готических. Мы путешествовали по
всему глобусу, а над моей детской кроватью висела географическая карта.
Чем папа занимался в те годы, я плохо помню. Но потом, когда
я была старшей школьницей, за столом все чаще стало слышаться словосочетание
«хозяйственный механизм». Я тогда слыхом не слыхивала,
что это такое, но потом, когда папка уговорил меня поступать в университет на
тот же экономический факультет, который закончили они с мамой, я узнала. Я
хотела на историче-ский. Но он пуганул меня
перспективой работы в школе. Я сразу вспомнила свою историчку
Анну Иванну, которая стращала
родителей на собрании тем, что будет учить нас любить партию и Брежнева так,
как Анна Иванна любила партию и Сталина. Так что я
поступила на экономический и стала понимать, о чем
папа часами говорит со своими коллегами.
Потом началось интересное время, которое Ясин считает лучшим
в своей жизни. Перестройка, реформы, Ельцин, Гайдар. Я к тому времени была уже
взрослой девочкой, была замужем и жила отдельно. Потому папу видела нечасто.
Но, впрочем, если б мы и жили вместе, это не многое бы изменило. Он пропадал на
работе. Он горел возможностью сделать то, о чем мечталось.
Еще он очень плохо видит чужие грехи. Когда я с жаром пытаюсь
убедить его, что имярек вороват, Ясин грустнеет и пытается оправдать.
Он сейчас очень печальный. Ему тяжело видеть то, что
происходит. Он все время повторяет: «Это борьба Путина с Гайдаром». Он уверен,
что рыночная экономика выдержит. Иногда я ругаюсь на него и обзываю «Кашпировский» за то, что он пытается оставаться оптимистом.
Конечно, он оптимист, но еще и философ. И поэтому, когда он говорит, что все
кончится хорошо, он-то имеет в виду дистанцию лет в сорок.
