Лауреат 2001 года за гастрольный роман «Ностальгия по Японии»
(№№ 3, 4)
Дорогая редакция и уважаемые читатели!
Вот фрагмент большого гастрольного романа,
не завершенного по сей день.
Известный псевдоним его героини оказался столь ослепительным
(фильмы в Голливуде, Англии, Италии, Франции, дружба со звездами мировой сцены
и экрана, замужество за мультимиллиардером, залетевшим в СССР по нефтяным
поводам, рождение пятерых сыновей, ставших боксерами экстра-класса), что его
пришлось скрыть, назвав, наконец, ее настоящее имя и девичью фамилию, которых
никто прежде не знал:
Серафима Мартовна Мощенко.
Эта правда, нечаянно похожая на романную выдумку, нарушает
отчасти жанровую стройность отрывка. Надеюсь, однако, что журнал и читатели
простят мне вынужденную вольность.
В спектакле, поставленном Гогой, то есть Г.А. Товстоноговым,
Серафима действительно сыграла восемь ролей, от древней старухи до девчонки из
самодеятельности по имени Фаня Завальчук, и собралась
с театром в длительные, почти двухгодичные гастроли: Украина, Прибалтика,
Грузия, Азербайджан, потом Урал, Сибирь, Дальний Восток с десятками больших и
малых городов и кочевым, дешевым гостиничным бытом.
Если бы не премьерный банкет в «Астории»
как раз накануне отъезда, роман между Гогой и Симой
мог так и не вспыхнуть, оставшись на уровне проникающих взглядов и
электрических прикосновений. Но в тот бесподобный день, вернее, ночь после
триумфального застолья, когда сама судьба решала за наших героев, Сима впервые
поехала к нему.
Было уже поздно, и в маленькой квартирке на Шестой Советской
все спали: в одной из комнат смотрели свои сны Женя Лебедев, Натэлла и оба Гогиных мальчика, а вторая радостно ждала
влюбленных.
За описанием счастья читатель должен обратиться к классикам,
наше дело — хроника и хронология. А если у кого не хватает воображения, пусть
припомнят самих себя и утаенных подруг в лучшие и дорогие минуты своего
прошлого.
На самой заре Сима очнулась прежде всех и, стараясь скрыть
новые чувства, быстро оделась и убежала в снятый угол на Васильевском острове,
забыв у Гоги пальто, без
которого никак нельзя было обойтись в двухгодичной гастрольной поездке. Именно
его по Гогиному поручению Натэлла
отнесла к поезду, и с надежной оказией пальто догнало молодую героиню в
бессонной Одессе.
Все первое время Симе пришлось
оборачивать дивную шею в темный платок, ссылаясь на внезапную и жестокую
ангину.
Тут же начались междугородние звонки, на которые уходила едва
ли не вся зарплата вместе с суточными, посыпались нежные письма и ответные
открытки с местными видами, тут возникли грандиозные творческие планы
совместной работы Серафимы и Георгия в самом популярном ленинградском театре.
Прервать гастроли и вернуться в Ленинград Сима не могла:
каждый день она играла спектакль «Каждый день», где у нее было восемь ролей, и
подводить коллектив, подаривший ей Фаню Завальчук и
Гогу Товстоногова, было бы нечестно.
Так в ее груди впервые возник трагический конфликт между
чувством и долгом.
День в день через один месяц после оглушительной ночи,
открывшей новую эру в ее судьбе, Сима послала Гоге короткую, но насыщенную
глубинным подтекстом телеграмму: «Поздравляю с нашим днем!».
Как получатель реагировал на этот восторженный намек,
осталось загадкой, но факт остается фактом: завершив театральный сезон,
Товстоногов собрался в путь и догнал бродячую труппу в городе Харькове. Что
больше заботило его: состояние спектакля «Каждый день» или встреча с молодой
героиней — вопрос риторический. Во всяком случае, Исаак Бумблич,
дальновидный директор труппы, позаботился о просторных апартаментах в той же
гостинице, догадываясь, что режиссер не будет одинок. Повторю: в театре вообще,
а тем более на гастролях, все тайное тотчас становится явным.
Однако гордый носитель победного значка (Сталинская премия
была получена именно за спектакль о вожде) и не подумал становиться в том же
кочевье, и снял номер в другой, лучшей гостинице Харькова, так же, как в
Одессе, носящей горделивое имя «Красная».
К встрече Сима приготовила большой комсомольский букет
разнообразных цветов и вместе с ним предстала перед своим избранником.
Несмотря на сильное волнение, она не могла не обратить
внимания на то, что Гога вынес ей навстречу из ванной три парящие красные розы
на бесконечно длинных стеблях, а ее вязанку небрежно бросил в мусорное ведро.
Что вам сказать по существу?
Трепет она испытывала, понимаете, трепет!..
И здесь — место поэме о любви, но у автора нет никаких
показаний для этого жанра, так как все или почти все его силы истрачены на
проживание аналогичных сюжетов, и каждый раз на крутых поворотах он роняет
ручку и отпу-скает руль благодетельной прозы, уносясь мыслью в смущенное
прошлое время и навещая сокровенные гостиничные меблирашки
собственного маршрутного листа. Свои
лирические отступления, согласно доверенной дружбе, он тоже рассказывал Симе, и
так же, как она — ему, разрешил ей распоряжаться ими по своему усмотрению.
Кстати, Сима, душа моя, знаешь ли, что сказал Гриша Гай,
прослушав стихи о себе и отвечая на вопрос, можно ли их печатать? Он сказал:
— Как знаешь, Воля. Я ведь понимаю, что это уже не совсем я,
а твой литературный герой…
Умница Гай оказался тоньше и прозорливее многих, а прежде
всего — туповатого автора, разрешив ему новую свободу
в обращении с собственным именем в частности и именем собственным вообще. Если
вдуматься, каждый из нас, действуя в пределах чужих или даже своих рассказов,
уже не то, чем являлся в своем озабоченном бытовании, а, скорее, близнец своего
прототипа, похожий, но все-таки другой; названный брат, или, если хотите,
двойник, воссозданный воображением рассказчика на основе неполных черт
подлинника; а если это романный близнец или стихотворный двойник, то, стало
быть, именно персонаж и литературный герой, а вовсе не клон, не сколок и не
фотка, удостоверяющая паспортную личность.
В конце концов все носители
достоверных имен, включая Симу, Гогу, Гришу и бедного автора, не могут не
оказаться здесь фигурами остраненными, позволяющими
себе некоторые жесты и поступки, которых на самом деле они не должны были
совершать. Поэтому, испросив прощения у прототипов и читателя за отвязанное
авторское воображение и безмерное своеволие возникающих фигур, попробуем пройти
далее, доверяя головокружительным подробностям жизни.
Господи, о чем говорю: все мы, все безо всякого исключения и независимо
от желаний, — чьи-то печальные персонажи и бедные кочевники, все закоренелые
грешники, наблюдаемые всевидящим оком и не успевающие раскаяться...
И снова они расстались, и снова зазвенели частые звонки,
полетели письма и телеграммы. Между прочим, на одной из заветных страниц Гога,
называя Симу своей дорогой и нежной Фаней Завальчук,
просил обращаться к нему не по имени и отчеству, как она привыкла на
репетициях, а так, как его называют близкие и друзья, то есть именно Гошей или
Гогой...
А потом он снова приехал к ней, на этот раз в Житомир, где
Исаак Бумблич разместил
гастрольную труппу в гостинице без удобств, а перед горячим свиданием Сима
пошла на речку Житомирку, и веселая острая память
моей дорогой героини цепко хранит это прохладное купанье. Как же ей было зябко
и как хорошо!..
Конечно, Сима не видела себя со стороны, а автор вообще в
Житомире не был, но ему приходилось входить в другие речки и наблюдать других
героинь в минуты верного купанья. Поэтому он любуется житомирской картинкой,
как заветным полотном провинциального музея, которое по веленью идейной цензуры
томят в подвале и кажут лишь особо доверенным гостям.
Взгляните и вы, дорогой читатель. Узнайте
свою любовь в бегущей воде, на теплом закате, нагой, стесняющейся перед нежной
встречей, в ее томительном предчувствии и нервном предвкушении.
Видите?.. Ну вот.
И снова он уехал, и снова, экономя деньги на «межгород», Сима
стала есть лишь один гоголь-моголь, и на ее прекрасном
лице возникла недолжная сыпь, и никто не мог догадаться о причинах ее
появления. Наконец, прозорливая режиссерша спросила:
— А что ты ешь, милая моя?
— Гоголь-моголь, — отвечала простодушная героиня.
— Только?
— Только…
— Все это время? — напряглась руководительница.
— Да, — понурилась Сима.
И Алла Матвеевна повела ее кормить. Она была женщиной
физически плотной и понимала толк в здоровой еде.
