Лауреат 1994 года за рассказ «Казюкас» (№ 10) и 2009 года за повесть «Кома» (№ 9)
В
1974 году, когда я поступил в Литинститут, редакция журнала «Знамя»
располагалась в красивом двухэтажном особняке, примыкавшем к усадьбе Яковлева.
Дубовая парадная дверь с надраенной медной ручкой распахивалась на Тверской
бульвар. Безалаберные студенты, мы косились на эту дверь, как в трюм
адмиральского катера, и бежали по своим делам мимо. Другие двери в ста метрах
от «Знамени» — в уютнейшую на свете шашлычную «Эльбрус» — были желаннее и
милее.
Парадный
советский стиль, парадная литература — это был явно не мой журнал. Я мечтал
напечататься в «Новом мире», в тогдашней «Юности», а в «Знамени» не хотел. Там
правил Вадим Кожевников, ставший главным редактором задолго до моего рождения.
Когда, через восемь лет, я окончил наконец институт,
он все еще там сидел. Было что-то незыблемое в этой надраенной меди (привет от
Всеволода Вишневского). А вот шашлычную жалко — стоило отлучиться на два года в
армию, как «Эльбрус» снесли подчистую. Камня на камне
не оставили от «Эльбруса».
Вовнутрь
особняка я попал под занавес перестройки, когда там обосновалось кооперативное
издательство «ПиК». Разочарование было
чувствительным. Выбитый паркет, обшарпанные переходы,
скрипучие лестницы. Пахло в особняке не боевым крейсером, а жэковской конторой.
Там же Александр Евсеевич Рекемчук выдал мне первый в
жизни по-настоящему крупный гонорар — четыре тысячи павловских, павлиньих
рублей. Таких нарядных, таких радужных, словно их Глазунов рисовал.
Кооперативное издательство заплатило мне, автору-дебютанту, по пятьсот рублей
за лист — по ставке лауреата Ленинской премии. В общем, я застал конец эпохи
большого стиля.
«Знаменем»
в те годы руководил Григорий Яковлевич Бакланов. Это уже было другое «Знамя» —
с другими авторами, с тиражом под миллион. Крепко проспиртованный водкой — даже
мне, со всеми моими талантами и друзьями, пропить четыре тысячи рублей в 91-м
году оказалось непросто — я пришел на улицу 25 Октября, куда переехала редакция
«Знамени», и на голубом глазу предложил отделу прозы рассказ из книги, которая
должна была выйти в издательстве Рекемчука.
Хорошо,
что я не пошел напрямую к Григорию Яковлевичу, который когда-то принимал меня в
Литинститут, а потом, когда меня исключали, добился восстановления. Все-таки
даже в 91-м году четыре тысячи рублей были не такие большие деньги, чтобы
окончательно пропить разум.
Через
месяц мне позвонили и сказали, что рассказ понравился. Гонорар к тому времени
уже весь вышел, я был трезв как стеклышко. И честно признался, что подсунул
рассказ из книги, которая вот-вот выйдет. «Вообще-то так не делается», —
сказали мне укоризненно. Дальше не помню.
Самое
смешное, что книжка так и не вышла. Набежало столько бурных событий, что она
утонула вместе с издательством. Столько бурных событий, что даже пожалеть ее
было некому, да и некогда.
Свой
роман со «Знаменем» я отсчитываю с 94-го года — хотя, как видите, кое-что и до
этого было.
Между
прочим, если кто не понял, я тут вполне о серьезных вещах рассказываю.
Писатели, они ведь сплошь бирюки. Другой такой работы, замыкающей на себя,
обрекающей человека на одиночество, я просто не знаю. Сапожники, часовщики,
композиторы по сравнению с нами — публичные люди. До тридцати лет еще так-сяк,
а ближе к сорока — пиши пропало. Писал, писал — и
пропал. В том смысле, что ушел в себя окончательно. Работа зажевала.
Потому
каждому писателю нужен журнал — дырка в конце тоннеля, через которую он время
от времени выглядывает на свет. Сообщество близких по духу людей, с которыми
можно даже не разговаривать, потому что они и так про тебя все понимают. И в
каждом настоящем писателе с юности включается некий такой приборчик
слежения-опознавания, реагирующий на сигналы «свой — чужой». Писатель
определяется со своим ближним кругом (журналом, сайтом). Славянофилы,
патриоты, западники, либералы, модернисты, постмодернисты — каждому дерьму своя
гавань, как говорила одна знакомая. Так это делается в России.
Литературные журналы подобны мощным магнитам, не только удерживающим, но и
структурирующим плазму литературной жизни. Именно они перерабатывают мыслящую
протоплазму в новое состояние материи.
За
те двадцать лет, что я сотрудничаю с редакцией «Знамени», я сам изменился куда
сильнее, чем журнал. И то, что меня до сих пор привечают там, свидетельствует о
том, что либерализм мы понимаем примерно одинаково — как широту взглядов прежде всего. Во как я о
себе хорошо выразился.
Не
могу отказать себе в удовольствии поздравить журнал «Знамя» с тысяча первым
номером. По этому поводу готов выпить и за Всеволода Вишневского, и даже за Вадима
Кожевникова. И уж тем более — за всех последующих знаменосцев.
