Платон
Беседин. Ребра: сборник рассказов из серии «Современная новелла». — М.: Дикси Пресс, 2014.
Писатель
и публицист Платон Беседин, проживающий в Севастополе
и Киеве, приобрел популярность за очень короткое время. На сегодняшний день
политика, разумеется, за-слоняет все, поэтому более широко он известен как
комментатор украинских событий. Когда же говорят о литературном творчестве
Платона Беседина, то неизменно подчеркивают его сопряженность с «судьбой
независимой Украины», называют «панорамой жизни страны» и так далее. Однако
местный колорит и драма постсоветской истории здесь совсем не главное. Более
того — вопрос о том, почему судьба Украины складывается так, а не иначе, в общем-то и не рассматривается. При желании можно, конечно,
сосредоточиться на описываемых украинских реалиях и начать «прослеживать пути»,
но в центре авторского внимания находится все-таки совсем другое, что выходит
за все локальные рамки.
Начну с не вполне уместного
сравнения. Когда-то давно, в моем раннем советском детстве, в Москве прошел
показ нескольких классических диснеевских мультфильмов. Один из них — «Детство Бемби». Как все помнят, на одной из первых минут этого
фильма у главного героя — маленького олененка — погибает мама. Несмотря на
прошедшие бог знает сколько лет, я отчетливо помню парализовавший меня в тот
момент ужас и поток слез, заливших лицо. Оставшаяся часть фильма прошла мимо
моего восприятия. Когда в конце мне задали вопрос о том, понравился ли мне
фильм, я даже не могла понять, о чем речь. Что здесь может понравиться, если у
ребенка погибла мама? Слова о том, что «все закончилось хорошо», прозвучали для
меня неожиданной новостью, поскольку представить себе хеппи энд после такого
начала было абсолютно невозможно.
Рассказы Платона Беседина произвели
на меня очень похожее впечатление. Если бы слово «ад» не было до такой степени
истертым и еще продолжало бы хоть что-то означать, оно могло бы подойти для
описания того, что представляет собой художественная реальность этих
произведений. Происходящее в рассказах Платона Беседина напоминает экспозицию Torture Instruments Museum — популярного в некоторых европейских городах
аттракциона. Здесь тоже наглядно показано, как люди изощренно и безжалостно
пытают и истязают друг друга. Физически и морально: избивают, калечат,
расстреливают, заживо сжигают, изводят голодом, унижают, доводят до безумия… Это авторская преднамеренность, натяжка, сгущение,
однобокость или бьющая в глаза литературщина? Отнюдь. Автор говорит неправду?
Правду. В фокусе его внимания — самые страшные проявления человеческой природы.
Писатель ни на что не разменивается, ни на что не отвлекается, а бесстрашно
смотрит в самый корень самой главной проблемы: человек безгранично жесток. Злое
начало легко, почти беспрепятственно и быстро может заполнить все его существо
изнутри, а также все жизненное пространство вокруг. Примеров тому множество. О
чем еще можно думать и писать, если не об этом? О первой любви? О родной
природе? О крепкой дружбе? Платон Беседин создает
заметный противовес прежде всего безудержному
оптимизму масскульта, его фальшивой, лживой и оглупляющей браваде.
В мире Платона Беседина отсутствует
релятивизм. Читатель видит только две ярко освещенные стороны — черную и белую,
мучителя и мученика, убийцу и жертву. Без попыток войти в положение, «оправдать
героя», «понять и простить». Зло есть зло, а добро есть добро. И добро всегда
слабее. Читатель убеждается в этом один раз, второй, третий… Автор как будто
сталкивает вас с обрыва, и вы разбиваетесь. Потом опять, и опять…
Как с этим жить? Можно ли что-то
сделать? И кем по сути является человек? Писатель
открыто не отвечает на вопросы. Он констатирует положение вещей. Всего в
нескольких случаях он предпринимает попытку наметить выход из тупика и отчаянно
трагическую реальность осветить хотя бы слабеньким фонариком. В старомодных
книжках это называется «лучиком надежды». Происходит чудовищная кровавая
расправа, но один человек спасается. Все звереют, кто-то сохраняет способность
к милосердию. Сотни погибают от голода, единицы чудом выживают. Психопат
расстреливает пассажиров автобуса, но двоих, включая маленького мальчика,
оставляет в живых… Иногда подобие некой гармонизации
происходит и вовсе на том свете. Служит ли это своего рода утешением,
отрицанием безысходности? Убеждает ли в том, что «милосердие превыше смерти и
превыше любви», как утверждается в рассказе «Милосердные»? Боюсь, что нет. Милосердие,
любовь, сострадание и тому подобное, увы, безнадежно
тонут во всепобежда-ющем насилии. Окровавленные тела, обгоревшие трупы, люди,
обезумевшие от голода, упорно не хотят превращаться в фон для торжества Добра и
Света. Получается совсем иное: луч от фонарика теряется и полностью пропадает
во мгле. Вот маленький мальчик случайно выживает в устроенной психом-убийцей бойне. Перед его глазами лежит изуродованный
труп молодой матери: «Мальчик всхлипывает, я жду, чтобы сказать ему: “Все будет
нормально”». Увы, нормально не будет. Хотел ли автор вселить надежду или,
напротив, показать беспомощность словесных заговоров — не знаю, но получилось у
него именно второе.
Все будет нормально? Милосердие
всесильно? Вот ходите вы по музею средневековых пыточных орудий, применение
которых демонстрируется на восковых куклах: одного пытают на дыбе, другого
колесуют, третьего вешают, четвертый — на костре… Экс-позицию оживляют
соответствующие световые и звуковые эффекты. Тут же подробные пояснения,
описания, чертежи. Посмотрели вы на все — волосы дыбом, сердце выскакивает —
направляетесь, тяжело дыша, к выходу, а там на дверях
табличка: «Все будет хорошо!» или «Миром правит любовь!» или «Добро всегда
побеждает зло»…
В рассказах Платона Беседина тоже
есть такие таблички, звучащие довольно резким диссонансом по отношению к
основному повествованию. Один из самых беспощадно натуралистичных рассказов в
сборнике называется «Голод». Страдающий от избыточного веса ребенок пытается
похудеть и постоянно выбрасывает еду в помойное ведро. Делает он это до тех
пор, пока его дедушка не делится с ним воспоминаниями о пережитом в детстве
голоде. Этот рассказ дедушки — не просто один из наиболее впечатляющих и
страшных фрагментов сборника, это одно из самых сильных и страшных описаний
голода вообще, включая даже документальные свидетельства, составившие его
основу. Обычно такие свидетельства сильнее любых художественных обработок.
Опять же, ничего специального автор не делает. Никаких особенных жестов, слов и
выражений. Но нарисованное простыми средствами изображение кромешного ужаса и
мучительной агонии, то и дело сползающее в бредовую
фантасмагорию, не просто, как говорят в таких случаях, заставляет содрогнуться.
Оно буквально выбивает у читателя почву из-под ног. Ни одно, мне кажется,
устоявшееся, цельное мировоззрение не может эту картину в себя вместить:
«Началась вторая стадия голода. На первой у человека полностью пропадают мышцы
и жировые клетки. Лицо становится похожим на предсмертную восковую маску… На второй стадии начинается распухание: тело наливается
водой, превращается в бесформенную массу…»; «В канавах валялись вспухшие трупы,
уродливые люди рылись в человеческих внутренностях и экскрементах.
Каннибальство стало нормой. Люди ели людей»; «Помню, как стоял у сельсовета,
когда привезли связанную девушку в белесых струпьях и коричневых гнойниках. Я
смотрел на нее во все глаза, по толпе гулял слух: она убила свою мать,
расчленила и засолила в кадках. Мясом своей собственной матери она и питалась»;
«У разрушенного амбара сидели трое. Смотрели на дорогу пустыми глазами, и тут
один из них поманил меня пальцем. Я догадался, что меня хотят съесть»…
Властвует над этой смертоносной стихией — некая товарищ Симонова, руководитель
продразверстки, в чьи уста автор вкладывает известное высказывание Троцкого:
— Голод?! Я не вижу, чтобы вы тут
голодали. Вот когда матери будут жрать своих детей, то
я поверю, что у вас тут голод.
Никакой сколько-нибудь позитивный
взгляд на мир не выдерживает этих точных и сильных ударов. Однако, заставив
читателя заглянуть в эту пропасть, автор делает попытку вооружить его защитной душеспасительной формулой: «Артур Конан
Дойль писал: “Не жил тот, кто не испытал любви, войны
и голода”. И война, и любовь, и голод — суть человеческие страдания. Но иногда
мне кажется, только они и есть единственно возможный диалог человека с
Господом».
К большому сожалению, мне так не
кажется. Даже иногда. И особенно после прочтения рассказов Платона Беседина. На
какой диалог способен человек, чье тело превратилось в бесформенную массу? Или
потерявший человеческий облик людоед, готовый сожрать
ребенка? Они, безусловно, очень страдают. Но именно нечеловеческая мера этих
страданий не предполагает ничего возвышенного, какого-либо духовного стремления
ввысь. Не найдем мы здесь места для общения с Абсолютом. Война, любовь и голод
на страницах рассказов Платона Беседина обещают встречу не с Господом, а с
товарищем Симоновой. В широком смысле, конечно. Счастливым единицам удается
вырваться из лап этого инфернального чудовища. Но при этом растерзанными оказываются
десятки и сотни людей. Что это за существо — товарищ Симонова? Какой возможен
диалог с ней?
Рассказы Платона Беседина в
христианскую картину мира не встраиваются. Напротив, они ее подрывают. Скорее,
если копать глубже, их можно представить иллюст-рацией древнего, еще
аккадского, мифа. Злой бог Энлиль задумал уничтожить
людей и устроить Всемирный потоп. Все боги, кроме доброго
Энки, встали на его сторону. Энки
был не в силах помочь всем людям и избавить их от верной гибели, а потому
задумал спасти одного человека. Добрый бог хотел бы помочь всем, но это не в
его власти: зло слишком могущественно, и у него слишком много помощников. Нечто
похожее происходит в рассказах Платона Беседина: единицы избегают казни,
расправы, голодной смерти… Но большинство обречены на
смерть. Добрый бог делает все что может, но, увы, он
не всесилен.
