Лиза Новикова

Галина Щербакова. Армия любовников

Тело против пустоты

Галина Щербакова. Армия любовников: Роман. Новый мир, 1998, №№ 2, 3.

“Ну вот, я снова напоролась на это мистическое слово — “пустота”. Какое самоигральное оно оказалось, так захватнически заняло жаждущие новой пищи умы. А тот суп оказался тяжел для брюха. И пучит, и пучит, и пучит, и шар пустоты распирает тебя до момента взрыва.

Да пошли вы все к черту, умники пустоты!”

Такой полемический выпад против современной модной литературы неожиданно вклинивается в щербаковское повествование об “армии любовников”. Автора не устраивают никакие изощренные метафизические трактовки “пустоты”, для нее это понятие, как бы его ни обставляли, остается просто негативным обозначением пустого места. Даже если словечко это игровым палиндромом перевернуть (“пустота” — “а тот суп”), ничего вкусного и путного не выйдет. Надо на пустоту напустить витальность и телесность, заполнить романное пространство жизнью, бьющей через край. Именно этого так не хватает современной отечественной словесности, замкнутой во внутрилитературном пространстве.

Главная героиня Ольга, бывшая сотрудница НИИ, занявшаяся челночным бизнесом, этакая “спекулянтка от интеллигенции”, меняет одного мужчину за другим, причем одних она сама бросает, другие бросают ее. Федор, Кулибин, мистер Икс (он же Членов), полковник Яресько, садовник Базиль, Сэмэн-украинец — и так далее — перед читателем марширует если не армия, то по крайней мере взвод любовников (мы насчитали от тринадцати до шестнадцати). По ходу действия неуемная героиня и добропорядочная повествовательница ведут задушевные, немного бабские беседы, перемывая косточки многочисленным Ольгиным кавалерам.

Основную фабулу романа любопытно сравнить с давней, но успешно переиздающейся повестью Виктории Токаревой “Первая попытка” (“Новый мир”, 1989, № 1), тут важны моменты как сходства, так и различия. Оба произведения содержат историю “одной подруги”: и Ольга, и токаревская Мара склонны обновлять своих спутников. Есть и более детальные параллели: болезни героинь, наличие “постоянного” мужа, противопоставление имеющихся в наличии “многих” и несбыточного “одного”. Но, в отличие от токаревских мужчин, приходящих по четко выстроенному плану, чтобы обозначить очередной этап в жизни, — любовники щербаковской Ольги прямо нагромождаются, появляются и исчезают нелогично, как в жизни. Токарева тяготеет к гиперболичности, схематизму, заострению. Щербакова же как будто старается избегать умозрительных обобщений, стремится максимально приблизиться к не разложенной по полочкам реальности, любая схема грозит для нее обернуться той самой пустотой. “Потом она поймет, что нельзя обстоятельствам жизни давать определение. Какими бы они ни были, но, существуя вне системы определений, существуя, так сказать, энтропически, в хаосе обстоятельств, факты еще имеют шанс видоизмениться, выстроиться во вполне благополучный клин ли, ряд, круг... Названные же, сформулированные, они как бы подчиняются команде определяющего слова, и тут уже — без вариантов” — это жизненное правило, обозначенное Щербаковой, можно трактовать и как ее творческую установку. Даже отдельные слова тоже нужно использовать осторожнее, вдруг за ними ничего не окажется: “Я сказала бы, что она стала интеллигентней, если б точно знала, что сие слово означает. Вернее, я знаю другое: оно не означает уже ничего. Слово-скорлупа, которому когда-то вдруг пришлось заменить слова истинные и вечные: порядочность, образованность, интеллект. И вот пришла другая пора, и затрещала скорлупка грецкого ореха, в котором ничего... Пус-то-та...” Гораздо надежнее, ближе и понятнее непритязательные просторечные словечки, которыми активно сдобрен роман. Часто, ведя свое повествование, Щербакова останавливается, чтобы повнимательнее рассмотреть какое-нибудь словцо, придуманное ею или произнесенное одним из героев, благо, разговорной стихии в романе дается полный простор.

Автор хочет избежать условности даже в таком традиционно условном моменте, как источник информированности “нарратора” о происходящем. В романе обозначены и учтены все встречи и разговоры, во время которых рассказчица узнает от героини о подробностях ее жизни. В отличие от повести Токаревой, где повествовательница, общаясь с подругой гораздо реже, никак не могла бы быть столь осведомленной. Относителен и ее гиперболизм — количество любовников остается в рамках правдоподобности.

Задачей Щербаковой становится описание, запечатление всего реального, ощутимого, будь то область материи или чувств. Все остальное лишь намечается легкими штрихами. Поэтому особое внимание в романе обращено на составляющие женского мира: быт, одежда, внешность, дети, врачи и больницы. И особенно на физиологическую сторону жизни: обмороки, хождения “куда надо” и всякое другое, короче, как “баба блевала” — все это рассказано очень даже “весомо, грубо, зримо”. Но этот физиологизм, эта вызывающая телесность в художественной системе Щербаковой органичны.

Стремлением автора избежать неестественности, неискренности объясняется и выбор не самого престижного культурного контекста. Материал для образности в романе черпается скорее не в предшествующей литературе, хотя есть пара-тройка цитат из Пушкина, Толстого и “великого таганрожца”, а из более близкого и понятного нынешнему народу “вида искусства” — рекламы. Или из “важнейшего для нас” — кроме пресловутой “Санта-Барбары”, в романе упоминается любимый фильм героини “Осенний марафон”, где “она “перебывала” всеми: женой, любовницей, подругой по работе, дочерью, она перебывала даже мужчинами”. Ольга сравнивает себя и с персонажем английской ленты “Четыре свадьбы и одни похороны”: “Соплячка, лет двадцати пяти, перечисляла тридцать своих любовников очередному хахалю. И про каждого нашла доброе слово” — из этого нескончаемого “реестра” как будто и выросла идея более подробного, развернутого рассказа о героине, продвигающейся по жизни, что называется, “man by man”, если использовать еще одну киноцитату.

Присмотримся к взаимоотношениям Ольги и повествовательницы, еще раз припомнив и “Первую попытку”. В обоих произведениях сталкиваются насыщенная событиями, “упакованная” жизнь и спокойная жизнь “со старой мебелью и полным отсутствием необходимости искать жениха в Париже”, одна — “шалавой” героини, другая — скромной однолюбки рассказчицы. Последняя у Токаревой, выбравшей отдельного персонажа, “геологиню Ларису”, больше отдалена от автора, дистанция в случае Щербаковой меньше, о чем можно судить по редким намекам на принадлежность повествовательницы к писательскому цеху. У рассказчицы двойственное отношение к героине, они “дружат не дружа”. Совершенно другая природа и кажется близкой, и отталкивает. Ольга, одновременно и “умная баба”, и “идиотка”, вызывает то раздражение, то желание очутиться на ее месте, то смех, то грусть и сожаление от расставания с ней. Подобно тому, как героиня никак не может найти своего “окончательного мужчину”, не могут и сблизиться, понять и принять друг друга два разных человека. Опасность пустоты подстерегает повсюду. Но, честно ее выявляя, автор добивается читательского доверия. Да и для героини отнюдь не все потеряно: “Try, baby, try”, как поется в песне на первый взгляд несколько пошловатой, но довольно колоритной группы “Army of Lovers” (sic!).

Лиза Новикова