Глядя на картины Марии Макаровой,
развешанные на стенах редакции «Знамени», хотелось воскликнуть словами Михаила
Булгакова. Точнее, Воланда: «Кровь — ве-ликое дело!». Отдавая себе
отчет в том, что в этих словах Воланда естественным
образом присутствует нечто сатанинское, все-таки не могу не добавить, что
бабушка Марии, Инна Лиснянская, ведь и не скрывала своего ведьминского
происхождения:
И
черта с чертом ссорю
Я,
ведьма, голью голь,
И
посыпаю солью
На
завтрак ту же соль.
Я давно знаю Марию и видел, как
мучительно ей давались поиски собственного стиля. Лет десять назад Инна Львовна
затащила меня в какие-то тель-авивские трущобы неподалеку от берега
Средиземного моря, где Мария снимала комнату. И убранство, и, кажется, даже
мебель этой комнаты состояли сплошь из картин. Не удивлюсь, если и спала она на
холстах и картоне, прикрываясь мольбертом. Так вот: в глаза сразу бросалась
разноголосица стилей. Как будто один и тот же хор одновременно пел разные
песни, да еще и в разных тональностях. Впрочем, и сам поиск образа жизни ее в
ту пору полностью соответствовал ее картинам: и художник, и реставратор, и
лихач-мотоциклист, и чемпионка по снукеру, и еще Бог знает кто. То есть почти в
буквальном смысле посыпала солью ту же соль, и чем было солонее
— тем поучительнее. Неслучайно из-под кисти выползало такое количество автопортретов:
вот она у окна, вот — за столом, вот — в зеркале. И даже — в телевизоре.
Словно, разглядывая собственное изображение, сама пыталась понять: что же она
такое есть.
И вдруг после стольких лет поисков
Мария пришла… к бабушке. И все встало на свои места. Так же, как Инна
Лиснянская в стихах, Мария в своих картинах абсолютно честна, прозрачна и так
же, как бабушка, никого больше не стремится удивить. Чем порой и вызывает
удивление. То есть, повторяя банальную истину, она перестала пытаться «казаться»,
а стала «быть». И все вокруг нее стало «быть» — и
люди, и мебель, и дома, и природа.
Видимо, к периоду, когда осознание
себя стало обретать реальное выражение в живописи, относится целый ряд
портретов Инны Лиснянской. То бабушка в шляпе, то без шляпы, но
принарядившаяся, то, позабыв обо всем, пишет за столом, то по телефону
разговаривает. И везде — другая, образы, почти несоединимые внешне, но это как
раз та несоединимость, которая рождала единство в стихах. И Мария это уловила.
Простота простотой, но в то же
время из картин сквозит какой-то сквознячок. Они явно закодированы. Не зная кода, просто так не войдешь. На некоторых картинах лица
испещрены какими-то таинственными знаками, буквами и цифрами. А в последнее
время Макарову потянуло на игральные карты. Или, скорее, на гадальные. Пики и
крести, валеты и дамы разбросаны по картинам, как по игральному столу. Словно с
их помощью Мария хочет что-то понять или предсказать. И как тут не вспомнить,
что бабушка Лиснянская тоже была игроком. Причем азартным. За стол с ней лучше
было не садиться — всегда сопротивлялась до последнего. Если проигрывала —
злилась, огорчалась и требовала играть с ней до тех пор, пока она не выиграет.
С легкой душой, сколько помню, она поддавалась только Липкину, который тоже не
любил проигрывать. Остальным спуску не давала. Но самое
интересное — пасьянс. Надо было видеть, как она увлеченно раскладывала карты по
столу, свято веря, что уж карты-то скажут чистую правду.
И еще не могу не сказать о свободе.
Свобода — понятие тоже вполне себе таинственное, плохо уловимое и всегда
относительное. В свое время Григорий Померанц многих
удивил признанием, что порой таким свободным, как в лагере (сталинском!!!), он
не бывал и в обычной жизни. Утверждение, конечно, глубоко субъективное,
относившееся только к самому Померанцу и его внутренним ощущениям. Но свободу
творчества, свободу поиска, видимо, ничем ограничить нельзя. Она живет отдельно
от внешних обстоятельств. Инна Лиснянская обретала свою свободу не в самые
лучшие времена, застав и войну, и репрессии, и диктатуру идеологии, и прочие
советские радости. Но обрела. Марию же с малолетства никто не притеснял, внешне
она была свободной почти с рождения. Но поиск внутренней свободы занял не
меньше времени, чем у бабушки. Для художника такая свобода — обретение гармонии
между внешним и внутренним миром. Кажется, Мария Макарова уже сумела такую
гармонию обрести. И мы получили художника.
