Феликс Медведев. О Сталине без
истерик. — СПб.: БХВ-Петербург, 2013;
Алексей Кофанов. Русский
царь Иосиф Сталин. — М.: Центрполиграф, 2014.
Если верить сайту ozon.ru, за год в
России выходит не менее сотни книг о Сталине. Что парадоксально, с течением
времени это количество не снижается и интерес к ним не ослабевает — в этом
отношении сталиниана похожа
на серию детективов или серию приключенческих комиксов, в каждом из них — свой
сюжет, не похожий на предыдущий, а общими являются только герои. Сталин — наш
ответ Индиане Джонсу и мисс Марпл. Только более
глубокий и внутренне сложный и — вот она, загадка! — паразитирующий фактически
на одном и том же сюжете.
Второй парадокс сталинианы
— нельзя сказать, чтобы она способствовала формированию какой-либо
непротиворечивой научной точки зрения как на личность
героя, так и на его деятельность. Практически каждая новая книга приводит новую
трактовку жизни и деятельности Сталина, не обращая внимания на другие книги или
обращая выборочно. Именно за счет этой новизны, надо полагать, и держится
популярность сталинианы в целом. Скажем больше,
установление исторической правды о Сталине, в общем-то, невыгодно для сталинианы, поскольку не соответствует принципу получения
прибыли.
Все сказанное, конечно, не значит,
что нет добросовестных исследователей и все работы о Сталине
не соответствуют действительности. Но то, что Сталин стал литературным брендом,
востребованным на рынке, — факт. Фигура Сталина притягательна. Причем для всех
— левых и правых, сторонников сильной власти и либералов. Его можно обвинить во
всем — в измене ленинским идеям, разорении деревни, голоде, восстановлении
российской государственности, промышленной модернизации, военных неудачах,
уничтожении миллионов граждан, победе в Великой Отечественной, закладке
фундамента, который позволил противостоять хищническим интересам капстран и
покорить космос… Думаю, феномен сталинианы
еще ждет своего изучения, прежде всего в разрезе ее востребованности широкими
слоями населения России.
Журналист и писатель Феликс
Медведев в работе с зазывным названием «О Сталине без истерик» (такие названия
— еще один признак сталинианы) собрал почти полсотни
интервью, воспоминаний, иных свидетельств разных людей, оказавшихся по разные
стороны сталинских баррикад, по разные стороны от колючей проволоки. Вот
жизненная история Анны Бухариной, в двадцать три года попавшей за решетку и
вышедшей на свободу уже когда ей было за сорок; вот
рассказ Сергея Михалкова, вспоминающего время работы над словами
государственного гимна; вот воспоминания Артема Сергеева, проведшего много
времени в семье Сталина в 20–30-е годы и видевшего его в неофициальной
обстановке…
Довольно неровно книга разделена на
три части: «Каким запомнили его они», то есть воспоминания тех, кому есть что сказать о Сталине и кто его видел и знал;
«Размышления о сталинщине» (самая большая) и «Зарубежная пресса о Сталине»
(получившаяся почему-то совсем тонкой).
Цель своей работы Медведев
формулирует в нескольких словах: «напомнить нам об опасности для страны культа
вождизма». Но, думается, смысл еще и в другом — для автора (хотя он и старается всячески
дистанцироваться от объекта своего интереса) Сталин и его время — не абстракция
из учебника истории. Именно при Сталине прошло его детство, именно тогда был
репрессирован его дед — венгерский революционер Золтан
Партош. В тексте (по сравнению с другими книгами сталинианы) — минимум авторского мнения и тенденциозности в
показе чужих точек зрения. Тут слышны голоса и ярых антисталинистов,
и истых его поклонников. Медведев, отказываясь от обобщающего анализа, словно
утверждает: время для выводов еще не пришло, по крайней мере, для нас, живущих
в силовом поле сталинского времени. И доказательством тому — бесконечная
сталиниана.
Самым аналитичным
и взвешенным оказывается интервью с эксцентричным и противоречивым иностранцем Роже Гароди. «Культ личности» он
определяет как введенное в оборот Хрущевым «заклинание, которое освобождает от
всякого анализа». Время Сталина, по мысли Гароди, не
может быть определено однозначно, потому как любой простой вывод («Сталин — это
плохо» или «Сталин — это хорошо») чреват недопониманием истинных пружин
истории, что может аукнуться в будущем.
Читая Медведева,
невольно вспоминаешь не раз раздававшиеся голоса, наполненные упованием на
появление в недалеком будущем крупной эпопеи о советском времени, где, как у
Толстого, до мельчайших движений души были бы разобраны все, с мала до велика,
от Сталина до последнего дворника, а затем — слиты воедино в один поток. Вспоминаешь обсуждение фильма Сергея Урсуляка по роману Гроссмана «Жизнь и судьба», а в частности, публикацию
Дмитрия Быкова, в которой он, высоко оценив проработку Урсуляком деталей, напрочь отказывает режиссеру именно в концепции понимания
эпохи. Фильм есть, детали есть, соответствие с текстом есть, ощущения эпохи —
нет. Надо думать, что появление ощущения эпохи связано именно с ее анализом (не важно каким — научным или художественным). Отсутствие
того самого ожидаемого романа-эпопеи как раз и говорит о нехватке осмысления, о
еще существующих «заклинаниях, освобожда-ющих от анализа». Книга Медведева (да
и ряд других) больше всего похожа на сборник материалов к такой эпопее.
Материалов-деталей, из которых, как пазл, а может, в
иной технике, будет собран образ политической фигуры отечественной истории, без
которой написать эпопею о советском времени невозможно.
К сожалению, серьезному отношению к
собранным Медведевым источникам препятствуют имеющиеся неточности и опечатки. В
тексте встречаются несуществующие места и не имевшие места события. Для примера
возьмем первую главу, в которой утверждается, что в 1940 году Василий Сталин
женился на Капитолине Васильевой (с. 23), упоминается город Бахма
(с. 27), а также автомобильная авария, унесшая жизнь основателя Донецко-Криворожской республики Ф.А. Сергеева (с. 21).
Сочинение Алексея Кофанова — питерского гитариста, композитора, художника и
литератора — принципиально иное. Выстраивая свою версию биографии Сталина, он
придерживается определенного взгляда как на собственно Сталина, так и на россий-скую
историю.
Впрочем, историческим трудом
«Русский царь Иосиф Сталин» не является. Большинством образованных читателей
эта книга будет восприниматься как исторический роман. Хотя даже жанр
исторического романа здесь не совсем выдерживается, поскольку этот жанр
предполагает писание «между фактами», то есть, проводя героев через известные
события, романист не должен противоречить установленным наукой фактам.
Авторские же «открытия» — исторические идеи и озарения — должны быть если и не
доказаны, то, по меньшей мере, непротиворечивы. За образец, опять же, можно
взять «Войну и мир» — хотя Безухов и Болконский реально не существовали, но
вписаны в реальные события так искусно, что швы незаметны. Толстой не
переиначивал известных исторических событий. Вольностью можно считать только
«встречу» Наполеона и Болконского на поле Аустерлицкого
сражения и введенную в научный оборот версию расположения оборонительных
сооружений на Бородинском поле.
Что же мы видим у Кофанова? Главный герой, прозрев смысл истории и скорую
гибель старой России, стал готовить себя к великой миссии спасителя отечества.
Быстро поняв лживость марксистской идеологии (Маркс — агент финансовой
«элиты»), Сталин, тем не менее, разглядел в большевиках наиболее пассионарную политическую силу и примкнул к ней. Чтобы не
запятнать себя делом развала родины, молодой Иосиф предпочитал отсиживаться по
тюрьмам и ссылкам, где изучал оккультизм и общался с шаманами (см., напр., с.
83). Революция вынесла Сталина в руководство страны. Но этого было мало: «ему
предстояло развалить изнутри антирусское руководство, перехватить управление —
и повернуть страну к действительному благу народа» (с. 159). Что в результате и
удалось. Стравив одних врагов с другими (в этом и заключена суть так называемых
«репрессий»), Сталин занял подобающее ему положение. Книга заканчивается
апологией главного героя и снятием с него обвинений в борьбе с генетикой,
кибернетикой, врачами и т.д., а также хвалебными мнениями о нем других авторов
(похоже, Кофанов сам видит слабые стороны своей
книги, а потому прибегает к посторонней помощи).
Чтобы подкрепить изложенный выше
взгляд на жизнь своего героя, автору приходится
походя, заодно перестраивать и оспаривать массу других теорий и фактов. Но он
не печалится, подвергая, например, разгрому марксизм или доказывая, что поляки,
евреи, сектанты и другие меньшинства в дореволюционной России фактически не
притеснялись. Вопросы о том, почему же поляки были недовольны своим положением,
а евреи и сектанты массово бежали из благоустроенной бесконфликтной России в
Палестину, Америку и вообще куда было возможно —
обойдены вниманием.
Причина спада революции 1905—1907
годов лаконично обозначена так: «Бог не попустил» (с. 70). Далее альтернативная
история Кофанова утверждает, что к началу 1917 года у
России «на фронтах дела шли отлично» (с. 101) и даже «близилась победа» (с.
102). При этом из приведенных на странице 277 данных видно, что Россия за время
Первой мировой войны произвела в 10 раз меньше пулеметов, в 5,5 раза меньше
орудий, в 13,5 раза меньше самолетов, чем Германия. Видимо, это и стало
основной предпосылкой того, что «на фронтах дела шли отлично». Впрочем, нельзя
исключать, что в эти сведения закралась ошибка, как, например, она закралась в
цифры по военному производству во время Второй мировой войны: указывается, что
СССР произвел 112,1 тыс. самолетов (с. 278), хотя только за годы Великой
Отечественной советский авиапром выпустил свыше 125 тыс. самолетов. Далее: «в
марте 1938 года Германия поглотила Австрию — и усилилась вдвое» (с. 274). По
каким именно параметрам (кроме, понятное
дело, горнолыжных курортов) Германия «усилилась вдвое» — не уточняется.
Впрочем, не будем углубляться в цифры, поскольку для романа они не главное —
тут важнее качественные характеристики и выводы.
Так, перегибы с коллективизацией и
истреблением кулачества автор «Русского царя...» сваливает на местное
руководство, его глупость («заставь дурака богу
молиться…») и садизм, а также на приспешников Троцкого, старавшихся вызвать
крестьянское восстание (с. 211). В описании того, как хорошо крестьяне стали
жить при колхозах, опорным является мнение Л. Фейхтвангера (с. 213–214). О
голоде 1932–1933 годов Сталин, оказывается, долго был не в курсе: «Он же не бог
всеведущий! Если местное руководство не сообщает — откуда ему знать?» (с. 219).
И так далее.
Это уже больше похоже не на
исторический роман, а на утопию или антиутопию (кому как нравится), не на
«Войну и мир», а на «Остров Крым». Намеренно даже не трогаю выведенную Кофановым фигуру Сталина — вопросов хватает и без нее.
В рамках настоящей рецензии не
имеет смысла делать предположения о причинах появления в тексте таких сведений
— что это: намеренное передергивание фактов, рассчитанное на малообразованное
население, или оплошность автора, ставшего жертвой недобросовестных источников?
В принципе, дальнейшее обсуждение
книги кажется излишним — если бы не одно «но»: Кофанов
поднимает ряд действительно важных вопросов и сюжетов нашей истории,
традиционно трактуемых в массовой (и не только) литературе на примитивном
уровне.
Если отвлечься от уровня научного
исполнения и прочих недочетов, сочинение Кофанова,
во-первых, акцентирует внимание на проблеме духовного кризиса России на рубеже
XIX–XX веков и его роли в последующих событиях. Историки слишком долго
рассматривали социально-экономические проблемы России, видя в них основной
корень зла. Якобы антимонархическая, социалистическая, большевистская и прочая
пропаганда легла так хорошо в умы и души народа ввиду тяжелых условий жизни,
вызванных общим низким уровнем производства, войной и т.д. Но только ли в том
дело? Ясно, что нет. Прежде должна была быть отброшена прежняя идеология,
построенная на традиционной религии, почитании монаршего престола и вере в
народную общность. О том, как эти скрепы трещали и разрушались не под напором
революционной пропаганды, а под напором перераставшей их страны — написано было
давно, взять хоть Бердяева… Однако сейчас, видимо,
ввиду дискуссий о новых «скрепах» для современной России, тема
предреволюционного идеологического кризиса непопулярна. Свалить вину за
революционные потрясения гораздо проще на трагическое стечение социально-экономических
причин и банду негодяев, воспользовавшихся ситуацией в
целях захвата власти. Ради какой-то загадочной цели нынешним «идеологам»
выгодно поддерживать в широких массах мысли о том, что идеи монархической
власти, православия и единства народа никогда в истории страны не подвергались
массовому сомнению. Видимо, есть что-то плохое в признании того, что население
может вырасти из подаренных ему когда-то идей, как ребенок вырастает из
подаренных ему штанишек. Если утрировать Кофанова, то
получается, что Сталин как раз «модернизировал» монархию в России, сделав ее
ближе народу и напитав более понятными и отвечающими новому времени идеями.
Во-вторых. Подавляющее большинство
книг о Сталине имеют своей темой «личность и безграничная власть», тем самым
бездоказательно, априори, принимая за аксиому утверждение, что Сталин обладал
этой самой безграничной властью на протяжении трех десятилетий. Так ли это было
на самом деле? Продвижение Сталина к (безграничной) власти объясняется его
личными качествами — что, в целом, повторяет объяснение культа личности еще
большевиками ленинской гвардии. Но только ли дело во властолюбии Иосифа Виссарионовича? Не пора ли уже сделать шаг вперед
и посмотреть на вопрос с позиций политической культуры? Обсуждение и осуждение
массовых репрессий, перечисление жертв, описание лагерных условий и проч. —
фактически не раскрывают, как и кем был запущен механизм террора, какие идеи,
мысли, чувства функционировали в этом механизме? Очевидно, что Россия (СССР) —
не та страна, где одной лишь команды сверху достаточно, чтобы запустился, как
его принято называть, «маховик репрессий»! Одна лишь команда сверху вряд ли
привела бы к таким массовым жертвам. А значит, идея террора имела поддержку в
массах (хотя бы в массах исполнителей). Объяснение же террора злым гением
Сталина — это еще одно «заклинание, освобождающее от анализа», от анализа
малоприятного, но без которого излечения не будет. Ссылка на кровожадность
Сталина — не более оправданна, чем легенда о том, что Наполеон «заставил»
пол-Европы взять ружья и пушки и исключительно его злой гений принудил
несколько сотен тысяч человек идти походом в далекую северную Россию. Вряд ли
можно было заставить миллионную армию следователей, лагерных вертухаев и соглядатаев
сладострастно калечить миллионы людей, если бы сами эти следователи и вертухаи не имели к этому занятию внутренней склонности. И
вряд ли бы можно было по приказу найти еще другую миллионную армию следователей
и вертухаев, которая бы с не меньшим упоением
вытурила предыдущих из их кабинетов и с теплых местечек и пустила в расход… Так что (вопрос и Феликсу Медведеву тоже) — только ли тут
дело в «вождизме»?
Подводя промежуточные итоги
развития сталинианы, можно смело сказать, что она
принесет своим участникам еще немалый доход. Спад сталинианы
возможен не раньше, чем в широком обиходе появится взвешенная и
непротиворечивая научная биография вождя и / или удачная в историческом и
художественном плане роман-эпопея о сталин-ских временах. Ни первого, ни
второго в ближайшее время, по-видимому, не произойдет; сейчас мы находимся пока
на этапе сбора материала и попыток его беллетристической (реже — научной)
обработки.
