Борис Кутенков. Улица с двухсторонним движением. Литературная критика в журналах летом 2014 года . Борис Кутенков
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023
№ 6, 2023

№ 5, 2023

№ 4, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Борис Кутенков

Улица с двухсторонним движением

ПЕРЕУЧЕТ

 

Евгений Абдуллаев. Поэзия действительности (VIII) (Арион, № 2)

После публикации этой статьи развернулись дискуссии в «Фейсбуке». Оппоненты упрекали автора за отступления от строгого литературоведческого анализа «по учебнику» и заявляли, что-де «все до нас открыто» и «незачем изобретать велосипед». Слава Богу, автор предлагает не параграф учебника, а живое и эссеистиче-ское прочтение терминов «реализм» и «натурализм» — с углубленным взглядом в историю (античность, Серебряный век, советское время) и анализом их отражения у современных поэтов. Слово «действительность», ставшее частью заголовка этого цикла, здесь обретает двойное прочтение, на чем заостряет внимание и сам Абдуллаев, говоря о действительности как «ускользающей категории» и прослеживая изменения поэзии вслед за ее подвижной «текучестью». В этом смысле интересна структура статьи — конгениальная узнаваемому стилю Абдуллаева: как нанизывание структурных блоков с обилием коротких абзацев, сменяющих друг друга подобно заявленной в теме статьи — «действительности». Интересно и соотношение «объективного» и «субъективного», сочетающее личное в историческом исследовании — и ненавязчиво-субъективное — в выбранном иллюстративном ряде (в целом положительная оценка творчества С. Ливинского — но с симптоматичным замечанием о «стилистической инерции», или откровенно-ироническая — в случае с В. Ермолаевым и перечислительным рядом в его стихотворении: «…сеанс магии без ее последующего разоблачения. Как, впрочем, и без самой магии»). В конце: «Натуралист, реалист... Конечно, использование подобных понятий в применении к такой хрупкой материи, как стихи, сопряжено с риском: “изм” легко превращается в ярлык. Но граница между натурализмом и реализмом представляет собой не китайскую стену, а, скорее, улицу с двусторонним движением: поэты в своем развитии могут двигаться в обе стороны. Оценочность касается лишь того, что натурализм, становясь “главным стилем нашего времени”, сужает эстетиче-ский и идейный горизонт современной поэзии». Дорогого стоит это умение чувствовать воздух свободы при разговоре о поэзии — и оставаться аналитически-беспристрастным в своих критических прогнозах.

 

Алла Латынина. Каждый человек носит на дне своем немного ада (Новый мир, № 6)

О романе Захара Прилепина «Обитель». Читателям знакомо сочетание хладнокровности с въедливой скрупулезностью — характерная черта стиля Латыниной. Дотошное рассмотрение всех источников, касающихся романа, — интервью писателя, высказывания критиков о нем, — напоминает расследование; Латынина как мало кто из критиков умеет не утонуть в этих источниках, сохранив среди обилия мнений независимый взгляд эксперта и не позволяя себя обмануть. (В доброжелательном отклике на эту статью Прилепин даже отметил излишнюю недоверчивость: мол, напрасно сомневаетесь, Алла Николаевна, в реалистичности одного из эпизодов.) Тем не менее — вызывает доверие само стремление к зоркой коррекции — например, сказанного писателем в интервью: «Ну, во-первых, в эмиграции была написана лишь часть мемуаров, что и понятно…». Есть в этой статье и фраза, ключевая для методологического принципа Латыниной: «Можно сказать, что все это мелочные придирки. Но из подобных мелочей проступает тенденция». (Вспоминается высказывание Лидии Гинзбург (среди творческих заслуг Латыниной, к слову, и беседа с ней, и исследование ее прозы): «Если вам кто-то говорит, что он выше всего этого, — задумайтесь, а не ниже ли он всего этого»). Взгляд опытного криминолога тем интереснее, чем тщательнее замаскирован под профанный «взгляд читателя»; эта маскировка избавляет интонацию статьи от какого бы то ни было апломба, добавляя провокативности и позволяя ненавязчиво перелистывать роман вместе с критиком: «А вот это ничего не значит», «А с моей точки зрения, самые слабые места романа…». Латынина пишет, что «в статье должен быть ясный смысл и никаких противоречий», — но в итоге ее взгляд получается и ясным, и не столько даже противоречивым, сколько рассматривающим ситуацию с разных сторон. «Криминолог» Латынина действительно тонко и изобретательно работает со стилистическими ходами — и статья оказывается предельно ясной и при этом словно написанной симпатическими чернилами. «Бесконечные интервью Прилепина», за которые она критикует писателя, парадоксальным образом встают в ряд с мемуарами соловецких узников, не выдерживая «конкуренции» (хотя ни об этом ряде, ни о конкуренции вроде бы не сказано в статье), — а роман, напротив, оказывается «значительно тоньше и умнее, чем эти толкования»; так что в итоге контраргумент, говорящий в пользу писателя, оказывается весомее, и остается впечатление подспудного совета «мол, прочитать стоит». Читая статьи Латыниной, ощущаешь, что тобой не манипулируют, а осторожно и умело направляют твой взгляд, — и действительно возникает желание прочитать рецензируемую книгу.

 

Рустам Габбасов. Солнцеловы. Очерки о двадцатых (Лиterraтура, № 9)

Здесь слово «критика», как и в случае с Абдуллаевым, употреблю с осторожно-стью: скорее — литературоведение на грани эссеистики, предполагающее и апеллирование к фактам, и очень личное, заинтересованное прочтение. «Главное желание автора этого очерка — научиться воспринимать “золотые” двадцатые, подарившие XXI веку ключи к модернизму, в их единой связи с предреволюционным десятилетием и с двумя сталинскими десятилетиями после. Иными словами, увидеть их в своей подлинности. Видимо, для этого нужно отправить воображение на ту высоту, которую всегда хотели взять любители авиации, скорости и пересеченных объемов, — к солнцу. Попытка понять, услышать время кажется осуществимой лишь при таком широком панорамном взгляде, а метод напрашивается сам собой: посмотреть внимательно на те произведения искусства, которые остались без пристального взгляда исследователей. <…> По существу, рассказ о любимых произведениях и их авторах имеет смысл лишь при одном условии — их должно объединять нечто столь трудно уловимое, что выражается скорее на уровне чувств», — говорит автор, выпускник Литинститута и Уфимского авиационного университета, дизайнер, редактор уфимского альманаха «Гипертекст». Структура очерков создает впечатление именно такого свободного полета: от разговора о существовании авангардного искусства в 20-е — к «высмеивающему электрификацию как новую религию» «конструктивисту Андрею Платонову». В результате получается та самая панорамная картина, с высоты полета эрудиции позволяющая увидеть картину времени — в сочетании анализа писательской лексики с историческими и социологическими обстоятельствами. А в нужный момент можно снизить высоту и рассмотреть картину более подробно: «Стоит остановиться на мгновение и посмотреть на точку — место человека в том мире, который рисовали, конструировали, сочиняли авангардисты. И если в одном случае этот мир был во имя человеческой души («Между живой и мертвой природой будет проложен вечный мост» — Платонов), то в другом — человек приносился в жертву ради будущего». И, наконец, просто увлекательное чтение. У очерков есть продолжения, опубликованные в последующих номерах — о Цветаевой, Зощенко, Гумилеве и других.

 

Анастасия Андреева: Обзор публикаций поэтов диаспоры в весенних номерах литературных журналов. Михаэль Шерб: Обзор международных фестивалей, турниров и конкурсов за апрель—июнь 2014 года. Александр Мельник: Русскоязычная поэзия Бенилюкса. Анна Креславская: Поэты Бенилюкcа. Пять зарисовок и один автопортрет (Эмигрантская лира, № 2)

Приятно поражает — и огорчает одновременно, — что журнал, ориентиру-ющийся на литературу русской эмиграции, работает «за нескольких», обозревая широкую картину литературной жизни — не только эмигрантской. В первую очередь стоит отметить внимание к почти не заполняемой сейчас нише обзоров. В поле зрения Михаэля Шерба оказывается обширный спектр фестивалей, отнюдь не ограничивающихся зарубежными; Анастасия Андреева, обозревая публикации поэтов диаспоры в «Журнальном зале», предлагает «спасаться от варваризации, охватившей все страны и континенты». В сущности, тенденция «Эмигрантской лиры» заключается в противоположности самоокучиванию — выделении эмигрантской литературы как отдельного сегмента, вписанного в общекультурный, общерусскоязычный контекст. Происходит своеобразная каталогизация составляющих этой территории — и попытка выделить в каждом «черты индивидуальные» и «черты вечные», говоря словами Жирмунского. Здесь же отмечу проводимые время от времени опросы редакции — о поэзии и критике диаспоры и метрополии.

 

Сергей Ивкин. Иная речь ГУЛа (Вещь, № 9)

И снова к нестоличному литературному контексту — публикация в пермском журнале: хроника уральской литературной жизни, написанная поэтом и художником из Екатеринбурга и детально фиксируемая в его блоге (foxword.livejournal.com). Столь же по-дневниковому подробно, сколь и непосредственно. О проекте «Галерея уральской литературы» (Виталий Кальпиди, Марина Волкова) и «автопробеге издательского дома по библиотекам». О книжных презентациях — и о «пьяном жюри» и «танцах обнаженных поэтов». Легкая, не снобистская ирония по отношению к себе-участнику и зрителям: «Я переодеваюсь во все чистое, чтобы избавиться от легкого тремора. Как говорит Елена Сунцова: “Поэт — это стыдная профессия”. В чистом позориться не так страшно». «Одна из зрительниц просит, чтобы стихи все же читали приехавшие. И обязательно о любви. А наедине Марине Волковой она добавляет: “У наших поэтов все понятно и плохо, а у ваших — ничего не понятно, но почему-то хорошо”». У читателя создается, что важно, ощущение присутствия на этих презентациях, — перемежаемое прекрасными стихами Кальпиди и Туренко. В конце указаны все действующие лица «с паролями и явками». Следом идет материал Кристины Суворовой о летнем поэтическом фестивале «Компрос». Продолжаем с интересом следить за фиксированием событий литературной жизни; и Пермь, и Екатеринбург в этом отношении не уступают «столицам», а последний уже неформально называют «второй поэтической столицей»: структурированная деятельность Кальпиди, Ивкина, Подлубновой, Комарова и других по созданию контекста — разветвленного, но все равно общего — заслуживает и уважения, и самого пристального внимания. (См. также интервью Юлии Подлубновой в 7-м номере «Урала» с подробным рассказом о тенденциях екатеринбургской литературной жизни.)

 

Стенограмма «круглого стола»

«Современная литературная критика: имена, проблемы, тенденции» (Новая реальность, № 60)

Тут придется апеллировать к известной народной мудрости «каждый кулик свое болото хвалит». Хвалить не станем: всего лишь констатируем, что дискуссия прошла в рамках литературного проекта «На Делегатской», затеянного научным сотрудником Музея современной истории России Мариной Яуре и мной в феврале этого года. Участники — представители разных поколений, — следуя порядку выстроенных тематических блоков, затронули самые различные, едва ли не все, аспекты современного литературно-критического бытования. Подробно поговорили об институтах критического обучения — что, кому и зачем. Елена Сафронова: «Профессия критика не востребована обществом. Зачем нужна специальность, которая не получит практического применения? Что касается различных семинаров в виде форм повышения квалификации — это я считаю более продуктивным…». Горячий спор развернулся по поводу проблемы «читатель как критик», критериев субъективности: здесь внимания заслуживают анализ Юлии Щербининой о формате «Web 2:0», «уравнявшем людей в псевдосвободе слова», и предложенные участниками формулы роли критика. Татьяна Данильянц: «…Искусный литературный критик должен быть образован языками, контекстами; он должен быть подвижен, музыкален, открыт новости как таковой и в чем-то по-своему конгениален автору, о котором он пишет. И вот если эту формулу (естественно, очень пока сырую и не претендующую на всеобъемлемость) переложить на известных нам блистательных критиков Серебряного века — будь то Волошин, или Брюсов, или Гиппиус, или Анненский, или Мережковский, — то мы обнаружим, что все эти люди обладали этими качествами. Они были прекрасно образованны не только на территории литературы, но и отлично знали мировой контекст — культуры, кино, театра, изобразительных искусств; они знали, как правило, два-три ино-странных языка — то есть они могли сравнивать Серебряный век в России с Серебряным веком во французской литературе. То есть они были прекрасно эрудированны — и при этом они были блистательными аналитиками… Собственно говоря, к чему мы приходим, обращаясь к нашим временам? <…> Картинка гораздо более тусклая… Значит ли это, что искусство критики обязательно подразумевает знание иностранных языков и всесторонний охват культуры, понимание культуры в целом? В идеале — да. Но идеал существует для того, чтобы к нему стремиться». Федор Ермошин: «Важный момент — это харизматичность самой личности критика. Данилкин, Ширяев, Быков — это в первую очередь языковая личность, которая проступает из текста. Если эта личность есть, то критик становится феноменом, неким прецедентом, к которому мы обращаемся». Хочется отметить не столько действенность подобных бесед, сколько их неиерархичность, их, можно сказать, избыточность по отношению к «актуальному» литературному контексту с его распределенностью ролей — и, стало быть, большую свободу мнений. А еще — подспудное привнесение лепты в дискуссионное поле, недостаточность которого, что ни говори, ощущается. Такой вот парадокс.

 

Стенограмма круглого стола «Проблемы литературного образования». Секция «Проблемы преподавания литературы
в школе» (Новая реальность, № 61)

Заключительный круглый стол, состоявшийся в мае на той же площадке. Как и на круглом столе о критике, в контексте заявленной темы поговорили много и о разном. Мариэтта Чудакова рассказала о своей просветительской деятельности в отношении школ и о собственных гипотезах на основе общения со школьниками и учителями. Заслуженный учитель РФ Александр Гутов, доцент педагогического университета Михаил Павловец и доцент РГГУ Сергей Лавлинский поспорили о проблеме единого учебника и учительской свободе, ФГОСах и ГОСах, взаимоотношениях с чиновниками и инновационных методиках; в эмоциональном выступлении Гутова прозвучали и слова о том, что такое сегодня профессия учителя… После их «жарких мужских споров» контрастными смотрелись два доклада — Наталии Поповой, которая рассказала о том, как привлекла учителей к чтению современной литературы с помощью нестандартного подхода к курсам повышения квалификации (заслуживает внимания и собранная ей подборка цитат из высказываний учителей — об их нелегкой жизни и изменении отношения к своей работе) — и Елены Камоско, педагога с 25-летним стажем. Как написал по следам «круглого стола» Евгений Богачков в «Литературной России», «…из ее выступления (Камоско.Б.К.) было понятно, как заново воспламеневшие в учителе интерес и любовь к литературе передаются ученикам. <…> Когда Елена Камоско с теплотой в сердце говорила о том, какую ответственность и радость испытывает учитель, закладывая в души детей зерна будущего, невольно поражал контраст с тем, что вроде бы логично и убедительно вещали предыдущие ораторы об учителе как “гуманитарном технологе” и о “прагматике»” литературы как учебного предмета. И то, что казалось очень убедительным, уже вызывало сомнения и требовало дополнительного обсуждения». Небезынтересно обратить внимание и на список современных прозаиков, которых Попова и Камоско рекомендовали учителям читать с детьми (в конце стенограммы). Вообще, какой-то необъятный в этот раз получился «круглый стол». Тем огорчительнее, что опубликованная стенограмма почти не привлекла внимания; все, как всегда, «клюют» на молниеносные обсуждения из серии «сам дурак». Но все же обращу внимание, что материалы второй секции этого же круглого стола, — «Проблемы писательского обучения» (получившейся гораздо более спокойной и уютной) — можно найти в ноябрьском (№ 63) номере «Новой реальности».

 

Юлия Щербинина. После двоеточия. О насущных задачах литературной критики (Октябрь, № 5)

И вновь Щербинина, и вновь о проблемах критики. Не со всем соглашаешься в этой статье, подразделы которой озаглавлены по-комсомольски дидактично — «Совершенствовать аналитическую оптику», «Преодолеть редукцию» — и посвящены разговору о негативных тенденциях критического ремесла. В дополнение к «критику-криминологу» и «критику-авиатору» поговорим еще о «критике-дидакте». Многое выглядит противоречивым именно в контексте самой позиции автора, призывающей в том числе и «отказаться от дидактизма» (например, предложение, начинающееся с «критик должен», характерные подзаголовки — и обличение пафоса учительства)ъедливый дидактизм автора так и побуждает ответно прицепиться: ну а подробнее об этом? Нивелируются или подтверждаются этой «системой» предыдущие примеры? Сомневаюсь и в том, стоит ли выхватывать предложения из контекста и говорить как об отрицательной тенденции о популизме критики, так уж отделяя ее от «сферы деятельности... колумнистов, литературных журналистов, газетных обозревателей»? Ведь в контексте задач автора фразы, жестко осуждаемые автором, вполне могут работать. (Об этом см. характерный спор в стенограмме дискуссии о критике и предельно осмысленную и фундированную позицию Людмилы Вязмитиновой, которая ясно разграничила понятия. А также возражение Елены Сафроновой, назвавшей скрупулезность Щербининой «системной ошибкой филолога»; мне же представляется, что это не ошибка, а «профессиональная деформация» лингвиста.)

Но основные болевые точки обозначены верно, и ко многому стоило бы прислушаться — даже несмотря на излишнюю порой артикуляцию на недостатках там, где, может быть, хотелось бы меньше ставить клеймо и больше задуматься об их природе и взаимном соотношении. И еще — надо заметить: Щербинина в своей профессии одна — строго, беспристрастно и, главное, регулярно пишущая о недостатках критики — маргинального, по сути, ремесла, от разговора о проблемах которого и большинство самих критиков давно отказались. (Вот пишу это и внутренне содрогаюсь: а не проявил ли, по мнению Щербининой, «демагогическую спекулятивность»? А не назвал ли, случаем, роман «шероховатым, но живым» — преступление, в оптике критика-дидакта смерти подобное?..). А отсюда — еще один виток мысли: ее статьи заставляют относиться строже к себе-критику. Пусть и «заставляют» — в буквальном смысле слова: порой выстраивая всех по школьной линейке. Но и за эту возможность «встряхнуться» чувствую благодарность.

 



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru