Лидия
Головкова. «Где ты?..». — М.: Возвращение, 2013.
Центральный
герой книги Лидии Головковой — Московский крематорий в бывшем Донском
монастыре. Прожорливый персонаж, в чреве которого за годы советской власти
сгорели десятки тысяч безвинных жертв. Их пепел оседал в поддонах печи, а более
тонкая субстанция вместе с дымом развеивалась над городом и над страной,
невидимо оседая в сердцах устрашенного населения. Пепел сбрасывали в ямы,
вырытые тут же, на кладбище, позже ямы использовали под помойки, а еще позже, в
конце 80-х, засыпали и на их месте укрепили таблички «Могила невостребованных
прахов». Но бывало, что пепел вывозили и в другие тайные захоронения, и на поля
(не пропадать же добру), и на городские свалки.
Вокруг крематория клубятся судьбы
людей разных слоев общества и профессий — от простых работяг до известных
деятелей науки и культуры, в числе которых было много писателей.
У большевиков разборки с писателями
начались с 20-х годов, и первые удары посыпались на так называемых крестьянских
поэтов. В их горькой и безысходной любви к Родине заподозрили крамольные
настроения и, состряпав дело «Орден русских фашистов», почти всех расстреляли:
Алексея Ганина, Василия Наседкина, Николая и Петра Чекрыгиных, поэта и
художника Виктора Дворяшина, Владимира Галанова... Двоих осудили на десять лет
в Соловки. Остальные исчезли в ГУЛАГе.
Следующий удар обрушился в 1930
году. Но при наркомах Ягоде, Ежове, Берии количество репрессированных писателей
умножилось. Больше всего погибло в 1937-м, среди погибших в том году поэты Иван
Приблудный, Сергей Клычков, Петр Орешин, критик Александр Воронский... Почти
всем предъявлялись стандартные обвинения: измена Родине, шпионаж, покушение на
Сталина. Михаил Кольцов и Всеволод Мейерхольд расстреляны и сожжены в один
день; в ту же ночь в Донской на кремацию привезли еще 22 трупа.
Судьбы Бабеля и Павла Васильева
тоже завершились здесь, увенчанные дымовой завесой. Приговор «10 лет без права
переписки» на самом деле был расстрельным, а родственники ждали возвращения
осужденных. Гражданская жена Бабеля Антонина Пирожкова долгие годы не верила,
что его нет в живых.
Число казненных иногда превышало
технические возможности крематория, и тела направляли в спецзону «Коммунарка».
Там было расстреляно и захоронено более 200 литераторов и журналистов, в
Донском кремированы и захоронены 175 литераторов. Среди них редакторы газет и
книжных издательств. Закапывали тайно и на московских кладбищах. В особых
случаях расстреливали в подвалах крематория.
Арест, допросы, пытки, казнь.
Звенья этого налаженного конвейера мы знаем и по другим источникам. Наиболее
полные из них — труды Виталия Шенталинского, Бенедикта Сарнова... Но в плотном
повествовании Головковой, этом вспомогательном мартирологе, голые цифры и факты
спрессованы, как человеческие останки в застывшем цементе. На великих стройках
ГУЛАГа практиковался такой способ расправы с неугодным зэком — сбрасывали с
лесов и заливали цементом. В коридоре одного московского учреждения,
воздвигнутого заключенными, однажды посыпались с потолка штукатурка и куски
цемента — вперемешку с человеческими костями. Образовавшаяся между полом и
потолком полость дала трещину...
Такими полостями и трещинами
испещрена российская история ХХ века. Но еще не в той полноте, чтобы увидеть
всю зияющую правду расправ и захоронений.
Бабель многое знал о репрессиях, но
хотел знать еще больше, чутье его не обманывало. Он мучился непреходящей
тоской, пребывая, как он пишет в дневнике, «на большой непрекращающейся
панихиде». При обыске в московской квартире у него «изъяли 15 папок, 11
записных книжек, 7 блокнотов с записями, более 500 писем — материалы на
несколько томов». Когда-то он работал в ЧК переводчиком. Эта организация
интересовала его особо. И будто бы он написал о ней книгу, размноженную в
Кремле для узкого пользования (50 экземпляров), которую будто бы похвалил
Сталин, но нашел несвоевременной. Была ли книга? Цела ли книга — в бункерах
Госбезопасности? Или до сих пор несвоевременна и контора — все та же — не
решается ее отдать? И что вынес из общения с чекистами Бабель, который, по
слову Паустовского, верил «в наивную и добрую человеческую душу»? Горят
рукописи или не горят в грандиозной топке, заложенной в 1917 году?..
Однозначного ответа мы не найдем.
Бабеля травмировали выпады
юдофобов. Он не мог понять причин «черной подлости, которую так скучно зовут
антисемитизмом» (Паустовский). «Я не выбирал себе национальность», — говорил
он. Интеллигенция по-разному реагировала на еврейский во-прос. Например,
Пастернак в своем происхождении видел досадное недоразумение. В письме к
Горькому он объясняет, отчего ему «не следовало рождаться евреем».
Умонастроение, склонное к
секуляризму, не связывает эту порчу с древними корнями антисемитизма. Мать
Мария, вторя Владимиру Соловьеву, назвала точный диагноз: нет еврейского
вопроса, есть вопрос христианский. То есть антисемиты — враги Христа. Еще
раньше припечатала и Цветаева: «С последним из сынов твоих, Израиль, / воистину
мы погребем Христа».
На пыточных допросах Бабель
оговорил многих друзей. Страдал и сокрушался, придя в чувство. На суде от
показаний отказался. Но кому нужны правдивые показания при заказном суде?..
Прах Бабеля покоится в помойной яме среди таких же невостребованных прахов.
Михаил Кольцов... Верой и правдой
служил партии и ее главарю, подозревавшему в подлости всех без исключения. В
самый разгар репрессий Кольцов опубликовал в «Правде» статью о Ежове —
«чудесном несгибаемом большевике, который дни и ночи, не вставая из-за стола,
стремительно распутывает и режет нити фашистского заговора». 13 декабря 1938
года Кольцов по поручению Сталина делал доклад в клубе писателей на тему
«Краткий курс истории ВКП(б)». Объяснял доверчивой аудитории «как в будущем
страна будет постепенно переходить от социализма к коммунизму». Его арестовали
в тот же день, по поручению Сталина. «Там знают», — пресек чекист его попытку
позвонить вождю. Сталин держал его на мушке. Незадолго до ареста он задал
Кольцову странный во-прос, есть ли у того револьвер. «А вы не собираетесь из
него застрелиться?» Он любил поиграть с обреченным, как кошка с мышкой.
Зияет в книге кровавая история
семьи Мейерхольда и Зинаиды Райх, растерзанной в собственной квартире. Сразу
после ее убийства квартиру Мейерхольда перестроили. В одну половину вселилась
любовница Берии, в другую — бериевский шофер. Мейерхольд, арестованный двумя
месяцами раньше, еще был жив. Сохранилось его письмо Молотову с описанием
истязаний на допросах. Годы спустя Шостакович, прочитав это письмо, потерял
сознание. Может быть, и оттого, что вспомнил, как ставил подпись под политиче-скими
воззваниями против «врагов народа»…
Павла Васильева с допроса
приволокли в камеру полумертвого — с перебитым позвоночником и... выжженными
глазами. Может быть, это легенда, но доля правды в ней есть. У кого-то я читал,
что сокамерники в тот раз запомнили его лицо — синее с вытекшим глазом...
Многие жертвы политического
произвола были жертвами и собственных страстей. В клубок разрушительных связей
попадают и Бабель, и Мейерхольд, и Зинаида Райх, и Кольцов...
Жена Ежова Евгения Соломоновна
Фейгенберг слыла загадочной женщиной, хозяйкой культурного салона, где
собирался цвет общества. Ее обожатели видели в ней не-отразимую Аспазию. Нарком
с некоторыми из них расправился доступными ему средствами. Прослушивающая
аппаратура НКВД зафиксировала ее последнюю связь с писателем Шолоховым. Но до
Шолохова руки Ежова уже не дотянулись: загремел в тот же огнедышащий котел.
Писатели, присягнувшие новой
власти, любили чекистов. Те набивались по вечерам в «Стойло Пегаса» послушать
поэтов. Иногда вечера вел чекист Яков Блюмкин, Блюмочка, как любовно называли
его. В кожаной куртке, с маузером у пояса, с лицом уголовника, он пользовался
скандальным успехом у женщин. С ним дружили Есенин и Маяковский, а Мандельштам,
рискуя жизнью, раздружился; уважительно приветствовал его, убийцу Мирбаха,
Николай Гумилев…
Что сближало их, мастеров изящной
словесности, с заплечными мастерами? Вера в то, что они общими силами
закладывают светлое будущее. Не зря Ягода говорил об общем призвании, дескать,
чекистом, как и поэтом, надо родиться. Есенин, правда, в светлом будущем
«Страны негодяев» разочаровался, крыл ее героев пьяным матом, за что Блюмкин
чуть его не пристрелил…
Отчего же такое изуверство
укоренилось в России? — задумывается автор... Она обращается к истории, к
истокам варварского правления Ивана IV, задавшего парадигму развития
последующих веков. И если учесть, что Церковь в силу своей зависимости от
светской власти не имела воспитательного значения в народе, то понятно, почему
самодержавие удержалось в России до наших дней.
Головкова сближает Сталина с
Грозным, учинившим «первую самодержавную революцию» (Александр Янов), то есть
истребившим своих соперников. «Опричнина, — пишет она, — “служба по делам
государственной измены” — во многом определила практику наших спецслужб.
Попутно досталась нам в наследство страсть к доносам. Немудрено: доносчик
получал тогда значительную часть (иногда половину) имущества жертвы. В
советское время доносили кто из карьерных соображений, кто — за квартиру, кто —
за самое скромное вознаграждение, а иные — из страха или просто из любви к
искусству». Попутно доставшаяся практика прижилась, потому что нравственность
стала относительным понятием, подчиненным «классовой целесообразности», а потом
и вовсе исчезнувшим из новояза, обретя негативную подмену в слове “ханжество”.
Параллель Грозный — Сталин
весьма актуальна сегодня. Она по душе приверженцам деспотического правления.
Человеку несвободному, не способному собой управлять, нужен кнут и пряник. Вот
и пряник замаячил: Сталинград вместо бывшего Волгограда.
В Библиотеке-музее им В.А.
Жуковского ко Дню Победы появился стенд, заполненный страницами майских газет
1945 года с портретами вождя и славословиями ему как главному победителю.
Бедный Василий Андреевич, сентименталист и романтик, вынужденный терпеть
вурдалака в своих апартаментах... Нынешние молодые сотрудницы библиотеки
решительно заявляют, намекая на что-то: «А к Сталину сегодня относятся
по-разному...».
Вопрос, вынесенный в название
книги, имеет и обобщающее значение. Он обращен к каждому из нас: с кем ты, в
каком веке живешь, какого ты духа?
