Российские
экспедиции в Центральную Азию: Организация, полевые
исследования, коллекции. 1870—1920-е гг. Сборник статей. Под ред. А.И.
Андреева. — СПб.: Нестор-История, 2013.
До
внутриконтинентальных областей добраться труднее всего, они оставались неис-следованными,
когда уже давно были изучены моря и побережья. Во второй половине XIX века
русские путешественники направились в Западный Китай, Монголию, Тибет. Сборник
статей показывает эти экспедиции с многих сторон, в том числе таких, о которых
увлеченный странствиями читатель часто не задумывается.
Путешествия преследовали
военно-политические цели. В первую очередь интересовали топография, карты
дорог, по которым, возможно, придется идти войскам. Один из высших чиновников
России конца XIX века С.Ю. Витте писал: «Для наших будущих планов не менее
важно поставить Китай в какую-либо зависимость от нас и не дать Англии
распространить на эту страну свое влияние». Англия, разумеется, тоже не сидела сложа руки, используя для топографической съемки
специально обученных индийцев, которые не выделялись так, как европейцы. Россия
использовала этот опыт: первые фотографии Лхасы были сделаны скрытно бурятом Гомбожабом Цыбиковым и калмыком Овше Норзуновым, прибывшими под
видом буддистских паломников. Но в большинстве российские путешественники были
кадровыми офицерами (Н.М. Пржевальский, М.В. Певцов, В.И. Роборовский,
П.К. Козлов, Б.Л. Громбчевский, М.Е. Грумм-Гржимайло), часто из Главного штаба, «мозга армии».
Пржевальский считал, что
исследования и должны вести военные отряды. Это обеспечивает личную
безопасность исследователей, а силой порой можно добиться того, чего нельзя
добиться мирным путем. В странах, которые далеко не свободны от разбойников и в
которых местная власть мало чем отличается от разбойников, Пржевальский был во
многом прав. Но оказывалась успешной и другая модель. Г.Н. Потанин и В.А.
Обручев путешествовали без вооруженного конвоя, Потанина сопровождала жена, что
тоже способствовало установлению дружеских отношений с местным населением и
сбору сведений о быте и семейных отношениях. Обручев отмечал, что вооруженный
конвой производит дурное впечатление и увеличивает неприязненное отношение к
европейцам. И в Лхасу, столицу Тибета, Пржевальский все равно не попал,
несмотря на конвой и сражения с тибетцами.
Соответственно, экспедиции
финансировались далеко не только Российским географическим обществом, но и
военным министерством и Министерством финансов (которое поручало собирать
сведения о состоянии торговли и рынках). А существенным тормозом порой
выступало Министерство иностранных дел, резонно опасавшееся международных
осложнений в результате путешествий.
Однако в России всегда легко находят
деньги на бюрократию и очень трудно — на реальное дело. Ассигнованные
Пржевальскому на первую экспедицию средства были невелики, и даже такие
частично задержаны с выплатой. Пржевальскому пришлось вкладывать свои деньги и
влезать в долги. Часть средств на путешествия, однако, приходила не из
государственных структур, а от купцов или городского головы Иркутска. Меценаты
в России были.
Помогало громкое имя.
Пропорционально известности Пржевальского росло и финансирование его экспедиций
— на последнюю, пятую, было выдано приблизительно в двадцать раз больше, чем на
первую. Для последней экспедиции Пржевальский попросил пулемет Максима — тогда
последнюю новинку военной техники, еще не принятую на вооружение и только
проходившую полигонные испытания. Характерно, что по особому распоряжению
военного министра пулемет ему выделили.
Но совсем неверно было бы считать
русских путешественников шпионами, как это делают, например, современные
китайские историки. Все гораздо сложнее. Да, в истории практически всех географических
открытий за путешественником обычно шли торговец и миссионер, а потом, чтобы их
«защищать», появлялись солдаты. И Пржеваль-ский уже после своей первой Центральноазиатской экспедиции в 1873 году писал другу:
«Тысячи наших солдат достаточно, чтобы покорить всю Азию от Байкала до Гималаев… Здесь можно повторить подвиги Кортеса», а в 1886-м подал в
Главный штаб официальную записку с вполне однозначным названием «Новые
соображения о войне с Китаем». Но он же из одного своего путешествия привез 36
ящериц, принадлежавших к 13 разным видам, из которых 11 оказались ранее не
известными. А еще 7 черепах, 10 змей, 31 экземпляр бесхвостых земноводных. За
все путешествия — 702 экземпляра млекопитающих (115 видов), 5010 экземпляров
птиц (425 видов), 1119 пресмыкающихся и земноводных (50 видов), 643 экземпляра
рыб (75 видов). Тащить караван со всем этим, экономя на собственном
продовольствии, уменьшая подвижность экспедиции, рискуя при стычках с
разбойниками, — слишком много, чтобы считать это лишь прикрытием разведывательной
деятельности.
Огромные коллекции разбирали ученые
в Петербурге, но Пржевальский многое описывал сам, фактически став
профессиональным орнитологом. А Роборовский
рассказывал: «Зачастую я с опасностью для жизни взбирался на
горы… камни валились у меня из-под ног, казалось, вот-вот сорвусь в
пропасть, но все-таки я доставал интересовавший меня цветок». Это было написано
не для прикрытия в газету, а в отчете для своих.
Офицер Главного штаба, описывающий птиц или лезущий на скалу за неизвестным
науке растением — фигура неординарная и к шпиону не сводимая.
В совершенно не изученных областях
нужно было очень многое — вести топографическую съемку местности, определять
географические координаты, вести барометриче-ские и метеорологические
наблюдения, изучать флору и фауну, собирать горные породы, изучать население,
собирать этнографические материалы и так далее. Людей в составе экспедиции
немного, приходилось одновременно быть и астрономом, и этнографом.
Часть работ приходилось скрывать.
Пржевальский отмечал: «Знай местный люд, в особенности
китайцы, что я снимаю на карту их страну, затруднения нашего путешествия
увеличились бы вдвое». Если укрыться от взгляда сопровождающих не удавалось,
порой кому-то приходилось ускользать от них и возвращаться назад для определения
координат точек пути. Цыбиков вспоминал, как он
«просидел около одного часа за городом, для того чтобы снять монастырь Чжан-Цзян. К канаве, где я сидел, то и дело приходили за
водой, а некоторые здесь мыли шерсть. К тому же по дороге туда и сюда проходили
люди. Я сел на высокий берег канавы, откуда и сделал один лишь снимок». (Пржевальскому предлагали взять во второе путешествие фотоаппарат,
но он отказался, когда узнал, что все принадлежности и химикалии весят
семнадцать пудов. В четвертом путешествии у него была
уже относительно портативная камера.)
Но подозрение вызывал и сбор
коллекций, не имеющих к разведке никакого отношения. Пржевальскому приходилось
говорить, что он собирает растения на лекарства. (И так — около 15 тысяч
растений 1400 видов.) И проблемы с местным населением могли быть вызваны и
совсем не очевидными способами. Когда казаки конвоя развлекались русской
пляской, тибетцы решили, что они с помощью свиста вызывают духов. В.А. Кошкарова обвинили в наступившей засухе. Не отставало и
китайское правительство: в Пекине на виду у европейских посольств выдавали
путешественникам охранные грамоты — и одновременно тайком предписывали властям
на местах препятствовать им, или, во всяком случае, ничего не делали, чтобы
оградить путешественников от произвола этих местных властей.
А быт экспедиции и без того тяжел.
Мечтавшему о роли Кортеса начальнику приходилось вместе с немногими казаками
конвоя искать в пустыне навоз для костра. Приходилось проявлять
предусмотрительность в мельчайших деталях. Даже для продуктов предпочитали
брать банки и бутылки с широким горлышком — чтобы потом заспиртовывать в них
рыб и земноводных.
Путешественники, конечно, чаще
всего смотрели на население более чем свысока, не отступая от европейской точки
зрения даже в представлениях о красоте. «Относительно наружности монгольских
женщин европейцу трудно высказать похвалу. Коренной тип расы — главным образом,
плоское лицо и выдающиеся скулы — сразу портят каждую физиономию, — писал
Пржевальский. И продолжал — «Непроходимая пропасть лежит между внутренним миром
Европейца и Азиятца; они во всем чужды друг другу и
едва ли когда-нибудь смогут сделаться родными братьями». Почти в то же время
«бард империализма» Редьярд Киплинг говорил то же
самое: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут».
Но до сих пор в Китае Россию
считают европейской страной — может быть, ей все-таки стоит продолжать
двигаться в направлении европейских ценностей, тем более ставших значительно
человечнее со времен Киплинга и Пржевальского, — а не превращаться в ухудшенное
издание Китая?
