Борис Кутенков. Сложение вычитаемого. Мария Степанова. Один, не один, не я. Борис Кутенков
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023
№ 6, 2023

№ 5, 2023

№ 4, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Борис Кутенков

Сложение вычитаемого

Мария Степанова. Один, не один, не я. — М.: Новое издательство, 2014.

В эссе Марии Степановой «Права гражданства» есть значимые слова: «Когда речь заходит о лирике, становятся страшно важными не только качество и тембр голоса, но и то, из какой точки он исходит — и дело здесь не только в акустике. Все, произносящееся с этих подмостков, должно исходить изнутри четкой системы ценностей: мне, читателю, необходимо знать основания, на которых происходит действие. Кому именно я верю? Кто ко мне обращается?..». Если заменить слово «лирика» на «критика», тo можно увидеть, что спектр «применения» этих мыслей довольно широк. Не секрет, что особенность критических сборников, едва ли не сущностная, — их случайность: книга складывается из статей, написанных в разное время и по разным поводам, и часто композиция молчаливо предупреждает: особой продуманности здесь ждать не стоит. Однако, если мы ведем речь o цельности авторского мировоззрения и последовательнoсти затрагиваемых тем, — то и книга получается цельной и в этом смысле не особенно отличается от стихотворного сборника, а статьи выстраиваются в плотный мировоззренческий сюжет, и здесь момент доверия к написавшему становится не менее важен, чем в лирике. Книга эссе Степановой, охватывающих сравнительно небольшой период — 2005—2012 — возможно, из тех книг, что обновляют читательский опыт и взгляд на литературную ситуацию — хотя, как в любом полноценном сборнике эссе, охват тем значительно шире литературных.

Состоящая из трех разделов, соответствующих названию — «Один» (концептуальные для книги эссе), «Не один» (ряд литературных портретов) и «Не я» (как говорит сама Степанова, «то, что в старину назвали «смесь»: эссе о поэзии, речи при вручении премий, беседа с Игорем Гулиным о Введенском) — композиция книги наводит не на мысль об отдаленности от авторской самоидентификации (было бы заманчиво, но слишком плоско подверстать этот замысел расположения под какую-то схему), но скорее становится метафорой последовательного самоуменьшения. А выстроенный ряд портретов второго раздела (по преимуществу ушедшие от нас: Любовь Шапорина, Сьюзен Зонтаг, Марина Цветаева) удивительным образом коррелирует с открывающим книгу эссе, где Степанова пишет о «практике кладбища», в которой все «сопротивляется горизонтали», и дополняет впечатление своеобразного барельефа преемственности. Как дополняет его и посвящение — памяти недавно ушедшего от нас Григория Дашевского, придумавшего для «Один, не один, не я» название (пристальному разбору его последнего сборника стихо-творений — в контексте обостренного чувства памяти — посвящено одно из недавних эссе Степановой, не успевшее войти в книгу). Винфрид Зебальд как «подземный классик», свет «тайного знания», «труднообъяснимого… ведения чувств и желаний мертвых», которые — в «положении притесняемого меньшинства», нуждающегося в защите. Сьюзен Зонтаг как парадоксальный случай противостояния между «медиафигурой» и «автором сложных текстов о непопулярных вещах» (оппозиция, в чем-то репутационно близкая самой Степановой); она же — «имперсональный голос боли»: определение, совпадающее со взглядом Степановой на поэта как на центр схождения голосов (эта позиция с прямотой отражена ею в теории — эссе «Перемещенное лицо» — и в поэтической практике. Эссе «Перемещенное лицо» стоит в книге особняком и немного смущает количеством предложенных «рецептов», что «должен» сделать поэт, чтобы «проломить стенку», в которую «упирается сейчас говорение-стихами в России», всяческими «условиями задачи», «уравнениями» и «решениями». Смущение проходит, когда понимаешь, что Степанова говорит прежде всего о собственных стихах, о чем с прямотой сказано в послед-нем абзаце. Стилистический экстремизм, попытка выйти за сложившиеся инерционные пределы — как лирики в целом, так и проблемы авторства, — одна из болевых точек в размышлениях Степановой о современной поэтической ситуации; отсюда — поиск принципиально нового взгляда, поначалу отдающий размышлениями о некоторой «проектности» — слово, впрочем, неновое в критических разговорах о стихах Степановой. Поэт редко касается напрямую собственной стихотворной практики, но имеет ее в виду, кажется, чаще, что только доказывает неразделимость эссеистики и поэзии — а особенно в случае, когда центром высказывания становится личность).

Эмигрантка, оставившая дневники, — и ленинградка Любовь Шапорина с ее «опытом последовательного погружения в смерть». И другие малоизвестные имена — как кладбищенская горизонталь, как «венки из искусственных цветов», которые «отмечают вдоль наших дорог места чьей-то гибели» (из эссе о Шапориной), — только не «искусственных», а живых, или, сказать еще точнее, «оживляемых» автором — как цепь последовательных примеров мужества и возможностей воскрешения; примеров эмиграции — событийной, внешней и внутренней.

Эмиграция — вот, пожалуй, ключевое слово, объединяющее героев Степановой. Переход в зону самоустранения, отказ от успеха — своеобразный рецепт, предлагаемый ей в эссе о поэзии «В неслыханной простоте» и уводящий героя в осознанную темноту, вывести его из которой — задача автора, совпадающая с задачей поэзии как таковой. И каждый — вроде бы уже и «не один», не одинок, но вместе с тем уникален. Казалось бы, как встраивается в этот ряд Цветаева (если избегать очевидных ответов — этика противостояния, эмиграция как биографическое событие)? «Логика недолжного», «упорно презираемый ею голос множества, торжествующего большинства», — дает ответ Степанова. Каждый подробный портрет — как узловой центр схождения судьбы, творчества и объединяющего их — всякий раз персонально выраженного, биографически обусловленного — «стояния» в «зоне меньшинства». Граница, где «большинство» отделяется от «меньшинства», зыбкая, подвижная, — и, кажется, вопрос, где различие между этими категориями, тоже формулируется зыбко; является ли, к примеру, «меньшинством» часть литературного сообщества, ориентированная на неподцензурную литературу и представляющаяся другим зоной влияния и авторитета? Эссеист, пишущий о Введенском, об Айзенберге — поэтах, не известных широкому кругу читателей, но принадлежащих к «большинству» в смысле авторитетности, — по отношению к авторам, не замечаемым в литературных кругах, — становится в позицию защитника «меньшинства» или приверженца своего круга? Определенного ответа здесь быть не может, что как нельзя лучше доказывает условность любых оппозиций. (Вспомнила ли здесь Степанова о позиции Татьяны Бек — своего учителя в Литинституте, — с первых шагов поставившей во главу своей эстетической позиции любовь к природным «несовершенствам»: «То, что наверняка прекрасно, / И без меня проживет на свете!»... Оказался ли для автора этой книги эссе продуктивен опыт Бек, ее обостренное чувство родства? Есть ли неосознанная параллель между наблюдением Степановой о Цветаевой — «своих и свое… узнавала по печати одиночества и отдельности» — и идентичными словами одной из выпускниц семинара Татьяны Бек о «принципе, по которому она отбирала учеников… Она что, видела, что мы такие же, как она, — с вирусом одиночества и растравы? <…> Думаю, видела в человеке росток тоски — и брала»?* В любом случае, эта неожиданно увиденная мной связь дорога мне и близка.)

Мир кладбища из открываюшего книгу эссе, — как и метафора «пестрого изобилия», «супермаркета Ikea» в тревожной статье «В неслыханной простоте» (после публикации в 2010 году на Openspace.ru вызвавшей нешуточную полемику), — становится метафорой противостояния «штучного» и «типового». Опенспейсовская статья, отличающаяся принципиально новым взглядом на поэтическую ситуацию, получилась внутренне противоречивой — именно из-за выбранной точки видения, подчеркнуто субъективной, и интонации, нескрываемо болевой. Что-то коробит в этой статье — в первую очередь в списке перечисляемых эссеистом свойств стихов, ассоциирующихся, по ее мнению, с «засредненным вкусом» и «заниженными ожиданиями»: «энергичность», «увлекательность» (исключают ли они представление о стихах как о «зоне антропологиче-ского эксперимента»?). Однако невольно соглашаешься с тем, что «назначение поэзии в том и состоит, чтобы быть… прорехой, черной дырой, ведущей бог весть куда и с какими целями, усиливая неуют и уж если предлагая утешение — то очень специального свойства». В сущности, противоречие возникает между «глубоким равнодушием к тому, на что спроса нет», о котором Степанова сокрушается в начале эссе, и «темным, катакомбным существованием», предлагаемым в конце текста как рецепт неуспеха; первое обуславливает второе и протягивает цепь метафоры дальше — к противостоянию поэтическому мейнстриму с его «актуальным», «спросом», которое как раз и определяет крен в сторону «простого» и «увлекательного» в поэзии, по мнению Степановой.

Имен в статье мало; спотыкаешься об отсутствие отрицательных примеров, которые автор старательно обходит, и потому набору негативно окрашенных стиховых определений — «аккуратные, бодро и четко сработанные, с приемами-кунштюками, которые бицепсами перекатываются по строке» — невольно начинаешь симпатизировать. Степанова и сама оговаривает, что «часто эти отличительные черты — свойства очень хороших стихов», и возражает только против поверхностного восприятия, против «контекста, в котором сложное читается и понимается как простое», против «механизма упрощающего отбора», о котором упоминает и в беседе о Введенском. Взгляд Степановой на вещи и события бежит как огня упрощенных моделей восприятия, и «забота о читателе», которую предлагает она, — принципиально другого свойства: именно потому, что устраняет всякую массовость, а с ней — заданный набор притязаний; ситуация «пугать», «быть незнакомым» и «поражать» в противоположность «нравиться» и «увлекать» — определяющая для понимания ею стиховой материи.

И, как ни странно, говоря о «неуспешном» и «катакомбном существовании», — Степанова выступает за коллективный опыт. Чувство общности помогает ярче высвечивать персональное; каждый из «меньшинства» раритетен по отдельности, но вместе они становятся строем теней, ощущаемым в этой книге до соприсутствия. Отсюда — так много в этой эссеистике о «спасительной силе типического», об «общем для всех чувстве несправедливости»; отсюда — соотношение общего и частного как одна из проблем, наиболее остро переживаемых в этой книге. Оценивается эта «общность» порой критично, как в случае с метафорой супермаркета в разговоре о современной поэзии, или, напротив, с неоднозначной благодарностью — когда «собственная человечность, святость трюизмов…», за которую позволяет держаться «небо Гоголя», противопоставляется небу пушкинскому, «которое куда ближе к тому, что можно было бы назвать всечеловече-ским, и потому куда дальше от любого суммарного мы»; или — положительно — как в случае с Цветаевой, жизнь и смерть которой «оказались именно что общими.узловые точки цветаевской судьбы неизбежно оказывались типическими, эмблематическими, доводя до предельной, раскаленной ясности несовместимые с жизнью обстоятельства существования — эмигрантского, советского, литераторского, женского», а ее «кровной добродетелью ... была противушерстность <…>, а сердечной склонностью — все уходящее, побежденное, говорящее из-под земли <…> — природное место ее было среди обреченного большинства», — и, кажется, именно в случае с Цветаевой противоречивая оценка совсем уж снимает конфликт оппозиций.

То, что волнует Степанову на протяжении всей книги, — распад «общего смыслового пространства» — становится стержневым мотивом и в эссе «Из точки перехода» (речь при вручении премии LericiPea Mosca). «Достаточно обычного безволия: один раз разжать руки, перестать делать эту утомительную работу — усилие-к-пониманию, — и ткань общего смыслового пространства, соединяющего языки и культуры, прохудится, обветшает, распадется на волокна». Эта жажда усилия со-понимания, со-творчества, не дающая распасться ткани, уравнивающая «вычитаемое, остающееся в минусе и заранее этим минусом зачеркнутое» и теневое как утраченное, но волей автора обретающее возможность воскрешения, — становится продолжением лейтмотива книги и неслучайно особенно остро звучит в ностальгическом эссе о Москве, открывающем третий раздел. «Москва, а не Петербург — настоящий город-некрополь, прижизненный памятник себе самой, поставленный на брат-ской могиле исторической памяти». В оптике Степановой все так или иначе становится культурным «некрополем», а задача автора — сопротивление исчезновению, роль Вергилия, проводника по миру утерянных или (уместно было бы, впрочем, вместо союза поставить знак равенства) раритетных ценностей. Этот мотив — центральный в поэзии Валерия Шубинского (о нем в книге нет, но именно его стихи наиболее часто вспоминались при чтении этой эссеистики); логично оказывается близок и Михаил Айзенберг с характерной для него атмосферой недоверия, осторожного не-сближения, с его любовью к теневому и «повествованием о вещах, казалось бы, давно и многократно утраченных» (о книге «Контрольные отпечатки»). И невольно щемит сердце, когда читаешь о детских воспоминаниях, где сливаются «пончиковая палатка» и память о Пушкине, но и то и другое становится живым и осязаемым («…и я не знаю, чего мне жаль сильней. Думаю, палатки — просто потому, что ее пожалею только я; у Пушкина больше союзников»); неменьший эффект производит неожиданно конкретизированный «защищающий» взгляд на мертвых в эссе о мемуаристике, протестующий против чужого любопытства и залезания в грязное белье.

Разговор из точки заведомого самоуменьшения и наведение окуляра на тех, кто сам уменьшен своим творчеством и судьбой, — жест великодушия, а образование зон-территорий для воскрешения утраченного превращает эссеистику Степановой в один общий эссе-жест, эссе-поступок. Негромкое, подспудное влияние, «подрывная работа» и «одинокий труд», отмечаемые ею в разговоре о Швабе или Еремине — словно о себе, — заставляют видеть акт мужества и в ее собственном творчестве.

 

 



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru