«Се вид Отечества…»

Катрин Лове. Потешный русский роман. Перевод с французского. — М.: Флюид ФриФлай (Французская линия), 2013.

Из потешного в книге швейцарской романистки, журналистки и криминолога Катрин Лове — одно название. Не совсем понятно, что имела в виду автор — обозначение содержания романа, его жанровую дефиницию или особенности национальной ментально-сти, которой потешно то, что для других народов вовсе не смешно.

Аннотация к русскому изданию третьего романа Катрин Лове говорит об этой третьей возможности: «Книга Катрин Лове «Потешный русский роман» — попытка взглянуть на Россию со стороны, взглянуть с сочувствием и любовью, понять, чем живет сегодня огромная страна, как решает свои проблемы, на что надеется. <…> Во Франции и Швейцарии книгу приняли на ура, она широко обсуждалась в прессе и читательских кругах. Один из критиков даже написал, что благодаря роману Лове швейцарцы наконец-то лучше узнали Россию».

Эта формулировка безымянного (для нас) швейцарского критика, на мой взгляд, сродни матрешке — такая же внешне простенькая, но «многоуровневая». Кстати, мое сравнение здесь апеллирует к тексту и структуре романа. Матрешку в книге упомянут как метафизический символ России, и сама книга построена по принципу матрешки — в один большой текст «вложено» множество более мелких текстов. Это и «поток сознания» писательницы Валентины И., с дерзкой идеи которой написать «русский роман» начинается повествование, и фрагменты этого самого недописанного романа Валентины, и переписка ее друга с русской респонденткой по поводу Валентины. В общем, по конструкции «Потешный русский роман» вполне русский; но это не делает его предмет понятнее для рационального сознания, скорее, наоборот, все запутывает. В лучшем случае пробуждает ассоциативные цепочки вроде теста Роршаха. А чем «славен» тест Роршаха? Тем, что в цветных кляксах каждый видит что-то свое — болезненное или радостное, но глубоко личное.

В системе координат теста Роршаха, мне кажется, и стоит рассматривать «Потешный русский роман» в целом. И фразу об «узнавании России» посредством этого текста в частности. Прежде всего потому, что процесс понимания (здесь — «узнавания России») сугубо индивидуален. Ведь не существует такой общности «иностранцы» с раз и навсегда установившейся герменевтической схемой. Что демонстрирует сама Катрин Лове. Лично я (тест Роршаха продолжается!) воспринимаю «Потешный русский роман» как зафиксированную нарративно попытку писательницы понять, что такое Россия. Труд Катрин Лове проделала огромный, и результат он, безусловно, принес. Только вот у меня этот результат — «Потешный русский роман» — вызывает ассоциации со знаменитым стихо-творением Бродского «Холуй трясется. Раб хохочет». А именно — со строкой «Се вид Отечества — лубок». Концептуально это вполне объяснимо: где «потешки», там и «лубок». А что «пейзаж» Бродского гротескный, так ведь и роман Катрин Лове ему не уступает.

Согласно той же аннотации «главный внесценический персонаж романа — Михаил Борисович Ходорковский. Биография опального олигарха, по мнению Лове, служит прекрасным примером борьбы западного и русского начал в судьбе одного человека». Аннотация, конечно же, не рецензия, ее задача рекламная: «заманить» потенциального читателя открыть книгу. А какой «манок» сильнее, нежели одиозное имя одного из персонажей?..

Тем не менее, боюсь, читатель, клюнувший на приманку в виде фамилии Ходорковского и решивший, быть может, что Катрин Лове как иностранная гражданка получила доступ к некоей «особой информации» о судьбе этого всему миру известного человека и поведала ее в художественной форме, рискует сильно разочароваться. Михаил Ходорковский — даже не персонаж романа Катрин Лове. Его «положение» в книге весьма сложно: он персонаж записок Валентины И., сделанных в России, и то не на основании знакомства с ним лично в зоне, где он отбывает наказание. Это сплошные предположения: «Представим себе, что Михаилу Борисовичу Ходорковскому удалось сберечь свои очки в тонкой металлической оправе по пути в Сибирь. Придется именно «представить», поскольку ни одна хроника не сохранила для нас эту деталь». Все, что касается судьбы Ходорковского, его поведения в заключении (описанного в этом же фрагменте ярко и страстно, и вместе с тем довольно стереотипно — охранники пьют самогон, играют в карты на деньги, проигравший собирается вынуть энную сумму из кармана «московского богатея» и т.д.), есть сплошная гипотетическая композиция.

Впрочем, она не менее условна, чем вся фабула «Потешного русского романа». Писательница Валентина И., гражданка благополучной Швейцарии, женщина одинокая, но окруженная преданными друзьями, принимает дикое, с точки зрения товарищей, решение поехать в Россию, собрать материал и написать роман о самом, возможно, скандальном деятеле современности — Михаиле Ходорковском. Она озвучивает свое намерение на вечеринке, участники которой объедаются тортами и опиваются вином — и это навязчиво подчеркиваемое изобилие начала пути Валентины И. на восток, безусловно, неслучайно. Планы Валентины вызывают скепсис — особенно на фоне дружеской пирушки: «…мой друг С. говорит, что никак не может постичь природу моего интереса к русскому олигарху Михаилу Борисовичу Ходорковскому, отбывающему срок на сибир-ской каторге». Валентину разубеждают на разных основаниях — то педалируя «порочность» олигарха: «…собираешься превратить презренного, мерзкого человека в героя», — то резонно говоря об опасностях, подстерегающих женщину в криминально неблагополучной России. Подруга Марин, юрист «особого профиля», предлагает Валентине, если уж приспичило углубиться в дебри порока, написать роман о русских маньяках и серийных убийцах — Марин сыплет именами, а мы понимаем, что эту сторону российской жизни на Западе изучили неплохо. Чиновник швейцарского МИДа Карл прямо пытается запретить Валентине писать о Ходорковском, чтобы не спровоцировать осложнение международных отношений. Все увещевания приносят обратный эффект — Валентина развивает бурную деятельность, чтобы не просто приехать в Россию, но и проникнуть в те «места не столь отдаленные», где держат в заточении интересующего ее субъекта. Она даже списывается с одним из идеологов некоего Всемирного Движения Созерцания Возвышенных Душ (ВДСВД), просит приюта в одном из их «сибирских лагерей», чтобы оказаться ближе к Ходорковскому, и получает приглашение. Затем Валентина прибывает в Россию, где ее настигает один из самых верных друзей — Жан Либерман — и где настроение Валентины круто меняется: «Децентрализация управления является серьезной проблемой, особенно в странах без конца и края. Я в Москве, я в отчаянии, и все кажется мне непреодолимым. Похоже, что Сибирь стала лунным континентом». И все же она реализует свой первоначальный план: уезжает в Сибирь, нащупав какую-то странную (даже на взгляд российского читателя) ниточку к Ходорковскому через «сверхмодную галерею современного искусства Елены Белл». С момента отъезда Валентина И. пропадает из поля зрения своих друзей на Западе и практически из повествования, меняющего фокального (притягивающего читательское внимание) героя. Третью часть «Потешного русского романа» составляют письма, которые безутешный Жан Либерман, пребывающий в Петербурге и в постоянном поиске пропавшей Валентины, пишет владелице адвокатской конторы Юлии Ивановне. Адвокатская контора этой дамы «занимается крупными сделками и другими делами», в том числе вмешивается, когда «случаются серьезные происшествия с детьми и родственниками предпринимателей». Юлия Ивановна исполняет различные деликатные поручения, располагая для этого арсеналом средств и возможностей, и Жан ее просит отыскать Валентину, а для облегчения поиска пересылает то письма Валентины, которые — в небольших количествах — та успела ему написать с дороги в Сибирь, то куски ее романа, вложенные в те же письма. Сам Жан Либерман демонстрирует в переписке со своей стороны ту же «деморализованность» Россией, какая преследовала и Валентину в конце ее пути. «Мы в России. Фургон никуда не едет. Задавать вопросы, искать причины бессмысленно», — написала Валентина в набросках к роману. «Некоторые вопросы неуместны, да что там — большинство вопросов! — когда невообразимое все-таки случилось», — откликается Жан в письме Юлии Ивановне. И даже эта деловая женщина, поначалу сдерживающая тревогу и уныние Жана рациональными доводами и информацией по существу задачи, в конце переписки вдруг теряется: «Я тоже очень устала от встреч со сбитыми с толку людьми. Все потеряли голову. Раньше они понимали, то нужно делать, куда идти. …А теперь не знают, в каком мире живут. Им страшно. …Что случилось, Жан? Что еще случится?».

Финал романа еще более условен, нежели все предшествующее развитие сюжета. «Изменившаяся» Юлия собирается прилететь в Петербург из бесполезной зарубежной командировки, где она нашла множество свидетельств того, что Валентина И. существовала, но ни одного — где она существует теперь и существует ли вообще, и готова принять безумное предложение Либермана ехать в Сибирь вслед за Валентиной.

Единственным объяснением, куда пропала Валентина, мне в моем «тесте Роршаха» представляется, что она превратилась в Юлию Ивановну. Почему бы и нет, коль «невообразимое все-таки случилось»? Почему бы и нет, когда подлинный смысл «Потешного русского романа» — в том, что Россия действительно метафизическое пространство? «Понимание» Катрин Лове этой территории довольно мозаично, разбросано по разным страницам романа и вложено в уста различных персонажей: «Россия — но не деловая, без олигархов, газа, нефти, урана и полония — это романтика в чистом виде», — изрекает чиновник Карл. «В России абсурд не комментируют», — понимает в Москве Валентина. «Мне кажется, Юлия, что время здесь разложено по маленьким матрешкам, хранящимся в самой большой и пузатой», — делится догадкой Жан. Много подобных же афоризмов «ступеньками» подводят к главному откровению писательницы, тоже вложенному в уста Жана: «…прихожу к выводу, что многие исторические толкования ошибочны и Бог родился в России».

От великого до… не смешного, в данном случае, но абсурдного — воистину один шаг. «Бог родился в России», где «абсурд не комментируют». Что же, таков и есть облик нашей страны, каким Катрин Лове его преподнесла швейцарцам?.. «Се вид Отечества…».