Катрин
Лове. Потешный русский роман. Перевод с французского. —
М.: Флюид ФриФлай (Французская линия), 2013.
Из
потешного в книге швейцарской романистки, журналистки и криминолога Катрин Лове
— одно название. Не совсем понятно, что имела в виду автор — обозначение
содержания романа, его жанровую дефиницию или особенности национальной
ментально-сти, которой потешно то, что для других народов вовсе не смешно.
Аннотация к русскому изданию
третьего романа Катрин Лове говорит об этой третьей возможности: «Книга Катрин
Лове «Потешный русский роман» — попытка взглянуть на Россию со стороны,
взглянуть с сочувствием и любовью, понять, чем живет сегодня огромная страна,
как решает свои проблемы, на что надеется. <…> Во Франции и Швейцарии
книгу приняли на ура, она широко обсуждалась в прессе и читательских кругах.
Один из критиков даже написал, что благодаря роману Лове швейцарцы наконец-то
лучше узнали Россию».
Эта формулировка безымянного (для
нас) швейцарского критика, на мой взгляд, сродни матрешке — такая же внешне
простенькая, но «многоуровневая». Кстати, мое сравнение здесь апеллирует к
тексту и структуре романа. Матрешку в книге упомянут как метафизический символ
России, и сама книга построена по принципу матрешки — в один большой текст
«вложено» множество более мелких текстов. Это и «поток сознания» писательницы
Валентины И., с дерзкой идеи которой написать «русский роман» начинается
повествование, и фрагменты этого самого недописанного романа Валентины, и
переписка ее друга с русской респонденткой по поводу Валентины. В общем, по
конструкции «Потешный русский роман» вполне русский; но это не делает его
предмет понятнее для рационального сознания, скорее, наоборот, все запутывает.
В лучшем случае пробуждает ассоциативные цепочки вроде теста Роршаха. А чем
«славен» тест Роршаха? Тем, что в цветных кляксах каждый видит что-то свое —
болезненное или радостное, но глубоко личное.
В системе координат теста Роршаха,
мне кажется, и стоит рассматривать «Потешный русский роман» в целом. И фразу об
«узнавании России» посредством этого текста в частности. Прежде всего потому,
что процесс понимания (здесь — «узнавания России») сугубо индивидуален. Ведь не
существует такой общности «иностранцы» с раз и навсегда установившейся
герменевтической схемой. Что демонстрирует сама Катрин Лове. Лично я (тест
Роршаха продолжается!) воспринимаю «Потешный русский роман» как зафиксированную
нарративно попытку писательницы понять, что такое Россия. Труд Катрин Лове
проделала огромный, и результат он, безусловно, принес. Только вот у меня этот
результат — «Потешный русский роман» — вызывает ассоциации со знаменитым стихо-творением
Бродского «Холуй трясется. Раб хохочет». А именно — со строкой «Се вид
Отечества — лубок». Концептуально это вполне объяснимо: где «потешки», там и
«лубок». А что «пейзаж» Бродского гротескный, так ведь и роман Катрин Лове ему
не уступает.
Согласно той же аннотации «главный
внесценический персонаж романа — Михаил Борисович Ходорковский. Биография
опального олигарха, по мнению Лове, служит прекрасным примером борьбы западного
и русского начал в судьбе одного человека». Аннотация, конечно же, не рецензия,
ее задача рекламная: «заманить» потенциального читателя открыть книгу. А какой
«манок» сильнее, нежели одиозное имя одного из персонажей?..
Тем не менее, боюсь, читатель,
клюнувший на приманку в виде фамилии Ходорковского и решивший, быть может, что
Катрин Лове как иностранная гражданка получила доступ к некоей «особой
информации» о судьбе этого всему миру известного человека и поведала ее в
художественной форме, рискует сильно разочароваться. Михаил Ходорковский — даже
не персонаж романа Катрин Лове. Его «положение» в книге весьма сложно: он
персонаж записок Валентины И., сделанных в России, и то не на основании
знакомства с ним лично в зоне, где он отбывает наказание. Это сплошные предположения:
«Представим себе, что Михаилу Борисовичу Ходорковскому удалось сберечь свои
очки в тонкой металлической оправе по пути в Сибирь. Придется именно
«представить», поскольку ни одна хроника не сохранила для нас эту деталь». Все,
что касается судьбы Ходорковского, его поведения в заключении (описанного в
этом же фрагменте ярко и страстно, и вместе с тем довольно стереотипно —
охранники пьют самогон, играют в карты на деньги, проигравший собирается вынуть
энную сумму из кармана «московского богатея» и т.д.), есть сплошная
гипотетическая композиция.
Впрочем, она не менее условна, чем
вся фабула «Потешного русского романа». Писательница Валентина И., гражданка
благополучной Швейцарии, женщина одинокая, но окруженная преданными друзьями,
принимает дикое, с точки зрения товарищей, решение поехать в Россию, собрать
материал и написать роман о самом, возможно, скандальном деятеле современности
— Михаиле Ходорковском. Она озвучивает свое намерение на вечеринке, участники
которой объедаются тортами и опиваются вином — и это навязчиво подчеркиваемое
изобилие начала пути Валентины И. на восток, безусловно, неслучайно. Планы
Валентины вызывают скепсис — особенно на фоне дружеской пирушки: «…мой друг С.
говорит, что никак не может постичь природу моего интереса к русскому олигарху
Михаилу Борисовичу Ходорковскому, отбывающему срок на сибир-ской каторге».
Валентину разубеждают на разных основаниях — то педалируя «порочность»
олигарха: «…собираешься превратить презренного, мерзкого человека в героя», —
то резонно говоря об опасностях, подстерегающих женщину в криминально
неблагополучной России. Подруга Марин, юрист «особого профиля», предлагает
Валентине, если уж приспичило углубиться в дебри порока, написать роман о
русских маньяках и серийных убийцах — Марин сыплет именами, а мы понимаем, что
эту сторону российской жизни на Западе изучили неплохо. Чиновник швейцарского
МИДа Карл прямо пытается запретить Валентине писать о Ходорковском, чтобы не
спровоцировать осложнение международных отношений. Все увещевания приносят
обратный эффект — Валентина развивает бурную деятельность, чтобы не просто
приехать в Россию, но и проникнуть в те «места не столь отдаленные», где держат
в заточении интересующего ее субъекта. Она даже списывается с одним из
идеологов некоего Всемирного Движения Созерцания Возвышенных Душ (ВДСВД),
просит приюта в одном из их «сибирских лагерей», чтобы оказаться ближе к
Ходорковскому, и получает приглашение. Затем Валентина прибывает в Россию, где
ее настигает один из самых верных друзей — Жан Либерман — и где настроение
Валентины круто меняется: «Децентрализация управления является серьезной
проблемой, особенно в странах без конца и края. Я в Москве, я в отчаянии, и все
кажется мне непреодолимым. Похоже, что Сибирь стала лунным континентом». И все же
она реализует свой первоначальный план: уезжает в Сибирь, нащупав какую-то
странную (даже на взгляд российского читателя) ниточку к Ходорковскому через
«сверхмодную галерею современного искусства Елены Белл». С момента отъезда
Валентина И. пропадает из поля зрения своих друзей на Западе и практически из
повествования, меняющего фокального (притягивающего читательское внимание)
героя. Третью часть «Потешного русского романа» составляют письма, которые
безутешный Жан Либерман, пребывающий в Петербурге и в постоянном поиске
пропавшей Валентины, пишет владелице адвокатской конторы Юлии Ивановне.
Адвокатская контора этой дамы «занимается крупными сделками и другими делами»,
в том числе вмешивается, когда «случаются серьезные происшествия с детьми и
родственниками предпринимателей». Юлия Ивановна исполняет различные деликатные
поручения, располагая для этого арсеналом средств и возможностей, и Жан ее
просит отыскать Валентину, а для облегчения поиска пересылает то письма
Валентины, которые — в небольших количествах — та успела ему написать с дороги
в Сибирь, то куски ее романа, вложенные в те же письма. Сам Жан Либерман
демонстрирует в переписке со своей стороны ту же «деморализованность» Россией,
какая преследовала и Валентину в конце ее пути. «Мы в России. Фургон никуда не
едет. Задавать вопросы, искать причины бессмысленно», — написала Валентина в
набросках к роману. «Некоторые вопросы неуместны, да что там — большинство
вопросов! — когда невообразимое все-таки случилось», — откликается Жан в письме
Юлии Ивановне. И даже эта деловая женщина, поначалу сдерживающая тревогу и
уныние Жана рациональными доводами и информацией по существу задачи, в конце
переписки вдруг теряется: «Я тоже очень устала от встреч со сбитыми с толку
людьми. Все потеряли голову. Раньше они понимали, то нужно делать, куда идти.
…А теперь не знают, в каком мире живут. Им страшно. …Что случилось, Жан? Что
еще случится?».
Финал романа еще более условен,
нежели все предшествующее развитие сюжета. «Изменившаяся» Юлия собирается
прилететь в Петербург из бесполезной зарубежной командировки, где она нашла
множество свидетельств того, что Валентина И. существовала, но ни одного — где
она существует теперь и существует ли вообще, и готова принять безумное
предложение Либермана ехать в Сибирь вслед за Валентиной.
Единственным объяснением, куда
пропала Валентина, мне в моем «тесте Роршаха» представляется, что она
превратилась в Юлию Ивановну. Почему бы и нет, коль «невообразимое все-таки
случилось»? Почему бы и нет, когда подлинный смысл «Потешного русского романа»
— в том, что Россия действительно метафизическое пространство? «Понимание»
Катрин Лове этой территории довольно мозаично, разбросано по разным страницам
романа и вложено в уста различных персонажей: «Россия — но не деловая, без
олигархов, газа, нефти, урана и полония — это романтика в чистом виде», —
изрекает чиновник Карл. «В России абсурд не комментируют», — понимает в Москве
Валентина. «Мне кажется, Юлия, что время здесь разложено по маленьким
матрешкам, хранящимся в самой большой и пузатой», — делится догадкой Жан. Много
подобных же афоризмов «ступеньками» подводят к главному откровению
писательницы, тоже вложенному в уста Жана: «…прихожу к выводу, что многие
исторические толкования ошибочны и Бог родился в России».
От великого до… не смешного, в
данном случае, но абсурдного — воистину один шаг. «Бог родился в России», где
«абсурд не комментируют». Что же, таков и есть облик нашей страны, каким Катрин
Лове его преподнесла швейцарцам?.. «Се вид Отечества…».
